Чалдоны - Горбунов Анатолий Константинович - Страница 1

Анатолий Константинович Горбунов

Чалдоны

ЧАСТЬ 1

ЧАГОРА

Повесть

Смеркалось. Тайга, припорошенная тощим снегом, испуганно вздрагивала от протяжных окриков седого ворона, грозно метавшегося в гаснущем омуте заката.

Охотники торопили завьюченных лошадей: успеть бы до темноты к зимовью.

Когда конная тропа уткнулась в геологическую просеку, пролегшую через ощетинившуюся закопченным сухостойником гарь, Толя-Пузан заартачился:

—

Давайте табориться. Иначе коней порешим — оставят гляделки на сучьях. И жрать охота…

Шедший в голове каравана Виктор Егоров остановился, поправил на воронке сбившуюся набок вьюшну, зачастил нервно:

—

До пристанища рукой подать, а мы ночлежить?! — Окликнул маячившего позади Василия Бунова: — Эй, демократ, устал? Хватайся Пегашке за хвост…

—

Спасибо за совет, — обиженно поблагодарил тот. — Сам переобуйся.

Пока Егоров препирался с товарищем, Толя-Пузан крадучись вынул из переметной сумы буханку хлеба. Откуда ни возьмись, вынырнул Буска с огрызком веревки на шее. Нагло уставился на вора желтыми мигалками: дескать, подобру поделись хлебушком, а то худо будет — растрезвоню, чем тут занимаешься.

Перед уходом в тайгу Егоров посадил никчемного Буску на привязь: зачем на охоте лишний рот? Кобель отжевал веревку, догнал караван и незаметно семенил позади, любуясь издалека на стройную сучку Зорьку.

Толя-Пузан зябко поежился, сунул буханку обратно и мстительно ухмыльнулся: «Сейчас отведаешь березовой каши, рахит…»

—

Виктор, а Виктор? У нашего корыта прибыло. Буска объявился — не запылился!

По вкрадчивому голосу Толи-Пузана кобель сразу смекнул, в чем дело, но ему все уже было трын-трава. Он гордо выступил навстречу хозяину: вот он я! Хошь — казни, хошь — милуй.

Егоров сморщился, словно брусники-белобоки хватил.

—

Что с тобой делать, погина колченогая, ума не приложу? На пароходскую цепь посадить?

—

Этого зверя и железная клетка не удержит! — прыснул Василий.

Толя-Пузан сердито глянул на часы.

—

Ого, бежит времечко…

Вот уже в небе брызнули в три звезды веселые кичиги, расплескалось по щетинистым каштакам ущербное цыганское солнышко, а пути, кажется, нет конца. Почти на ощупь шагали охотники по хрусткой тайге, осторожно ведя в поводу шатающихся от усталости лошадей.

Собаки бесшумно снуют впереди, старательно обследуют запашистые мышиные запуски, светящиеся натеки птичьего помета на валежинах, лукаво склабятся на пытающегося верховодить Буску.

—

Слышь, мужики, — невесело пошутил Егоров. — Однако главным оружием на охоте будет ложка? Ешь — потей, работай — зябни, на ходу маленько спи. Бескормица. За целый день ни одной ягодки не попалось — весенним заморозком цвет пришибло…

Старое зимовье, прилепившееся к березовому сугорку напротив топкого калтуса, встретило хозяев распахнутой дверью и беспорядком.

—

Поселковая шпана гостила, — определил Толя-Пузан, чиркая голубоватым лучом электрического фонарика по рыбьим скелетам и скрюченным глухариным лапкам. — Мушкорятники сопливые…

Подбадривая друг друга, охотники торопливо принялись за обычное: кто — лошадям корм задавать, кто — продукты лабазить,

кто — ужин готовить. От простых грубоватых слов, которыми они перекидывались, веяло радостью обретения желанного пристанища, извечной тайной грядущих снежных переносов.

—

Витя, — возбужденно тараторил Толя-Пузан, уплетая тушенку с макаронами. — Завтра с тобой займемся ремонтом избушки и дровами. Васюха коней в поселок отгонит.

—

Лакея нашел! Сам отведешь. Не выболел, поди?

—

Не кипятись, демократ. Ну куда Анатолий попрется со своим брюхом? Пока эта цистерна обратно прикатится, охота закончится, — разрядил обстановку Егоров. — Мог бы и я, конечно, с лошадьми управиться, да бегалки вдвое старше твоих. Принеси-ка лучше воды на утро, ближе к двери сидишь.

Ключевая струя звонко ударила о цинковое ведро, оно весело вспело, наполняясь лунным светом. Ушлый Буска припал на передние лапы, приглашая Василия к игре. Кобелю хотелось на всякий случай подружиться с ним, чтобы когда-нибудь, при кормежке, не быть обделенным. Охотник ласково потрепал подхалима за ухо и остерег:

—

Смотри тут, шибко не заедайся, а то Пестря — мужик серьезный, сграбастает, мало не покажется.

Славная лайка — Пестря! И бельчонку вынюхтит, и соболишку не упустит. Сучка Зорька тоже не лыком шита. Василий глянул на нее с восхищением: «Молодчинка!» И занес ведро лунного света в зимовье, где печалился Егоров:

—

Зря завезлись. Не выполним договор по сдаче пушнины. Неприятности будут…

Настырный Толя-Пузан категорически не согласился:

—

На северных покатях должна уродиться голубица, позже цвела. И шишку прошлой осенью кедровка дивно в мох напрятала, и мышей в гари уйма. Куда соболь денется?

Повалились спать не раздеваясь. В щели сквозила звездная пыль: из пазов лесные птахи выклевали мох на гнезда. Василию достались дальние нары. Топилась печка — было сносно, прогорело — заворочался, завидуя товарищам: закутались в одеяла из сохатиной шерсти.

Кто замерз, тому и топить! Лязгая зубами, Василий выполз из-под вышарканной суконной дерюжки, стал торопливо щепать лучину.

Егоров радостно шепнул Толе-Пузану:

—

Не выдюжил демократ, до утра кочегарить нанялся!

—

Тише, обидится… — толкнул Толя-Пузан локтем.

Затряслись в шипящем хохоте, уткнувшись в изголовье немудреной постели.

Василий сердито хлопнул дверцей печки. Отогревшись, задремал, сидя на чурбане.

Было у охотников теплое зимовье. Сами ставили. И таежка была куда с добром: кедрач, сосновые боры, лиственничные охребтины…

Появился охотовед Солов — прибрал к рукам, а чалдонам сунул эту развалюху с гарями вокруг и чагорой — непролазным ольшаником и хвойным подростом. Еще и погалился:

—

Не всё ли равно, где опохмеляться?

Рассвирепевший Василий медведем насел:

—

В стране демократия, а ты устраиваешь геноцид?! Я буду жаловаться…

—

Домитингуешь, и этого лишу, — отчеканил тот. — Для научных целей ваши угодья отведены. Понял?

Смекалистый Толя-Пузан в спор встревать не стал и Егорова за штанину одернул: молчи, смутные наступили времена. Вон заречинские мужики искали правду, и что получилось? Охотовед на пустяке подловил. Дряхлый кедр около зимовья спилили: боялись, упадет и раздавит. Обвинил супостат в браконьерстве, лишил охоты.

Мимолетный осмотр угодий обнадежил. На северном склоне речки Ернушки голубицы уродилось богато. Жаль, снег зачирел — не остается на корке следов драгоценного зверька. Пестря и Жулик носятся как угорелые. Нюхают соболиный синий помет, злобятся. Буска, не сходя с путика, утробно квакает на порхающих поползней. До того он худ, что и сам, наверное, не помнит, когда последний раз линял полностью. Поневоле станешь поджарым — бит смертным боем за хищение цыплят, шпарен кипятком за воровство продуктов из чуланов, побывал под колесами водовозки…

Буску потряхивало от ядреного морозца. Толя-Пузан серьезным тоном спросил хозяина:

—

Думаешь, Виктор, кобеля-то дальше держать?

—

А что?

—

Ежели думаешь, шубу ему сшей, валенки скатай. Зима на дворе, замерзнет рахит на скаку. Ежели нет…

—

На что намекаешь? — возмутился Егоров. — За это меня из дома выгонят. Ребятишки в нем души не чают. Забавляются: «Буска, чихни» — и покажут косточку. Он и радешенек стараться. Американские мультики в подметки этому клоуну не годятся…