Удержать престол (СИ) - Старый Денис - Страница 36

Но скоро я почувствовал, что нужно сказать и мне.

— Хочу поднять кубок за веру православную, которая в душе моей. За русский народ, что основой служит моей империи, туловом державы. За дворян, казаков и иных служилых, что руки и ноги державы. За бояр, что голова моей державы. За жену мою, Ксению Борисовну, что будет сердцем моим и моей державы, — продекламировал я свой тост.

И, если за скобки взять лирику о жене, то в этом тосте я определял фундамент для идеологии Российской империи.

Я говорил и старался усмотреть у приглашенных на свадебный пир реакцию на мои слова, выявить недовольство. Может, и дую на воду, но как избавиться от паранойи, если меня менее, чем за четыре месяца пытались убить… несколько раз? Да, постоянно хотят убить. То заколоть, то застрелить хотят, и я бегу из Кремля, то присылают войска, чтобы меня убить, то травят и я нахожусь между жизнью и смертью. Потом невнятные попытки заговоров, стремление заполучить своих агентов в моем окружении. Зачем? Чтобы вновь травить?

Я понимаю Ивана Грозного. Его в детстве унижали, держали, словно в тюрьме, мать отравили, жену отравили, с первым сыном очень мутная история. Да, уже за мать можно мстить. Так что приходится и мне ждать удара, не может традиция цареубийц вдруг прерваться.

Особого недовольства мои слова не вызвали. Тогда пусть, когда подобная формула будет приводиться в жизнь, не говорят, что не слышали. Или, что начавшая звучать музыка, заглушила мои слова.

Репертуар на пиру был еще тот. Я все ждал песни про бурю, которая звучала в киноленте «Иван Васильевич меняет профессию» не дождался. Но и внятных песен также не было. Были какие-то музыканты, что играли музыку, которая у меня больше ассоциировалась с европейской, средневековой. Из инструментов были лютни, дудки, но меня поразила волынка. Был уверен, что это шотландский инструмент [имеется в виду, скорее, литвинская дуда]. А я бы послушал какого-нибудь сказителя с гуслями, а тут даже балалайки не было [получила распространение с конца XVII века]. Кстати, гусляры чуть позже появились, как и разные «дудари» с множеством дудок. Это мне старались угодить европейскими мотивами, оказывается, вот это ранее я любил. Все одно — не хватало Милославского с пачкой мальборо и с призывом «танцуют все!».

В какой-то момент в нарушение традиций я отправил Ксению спать. Она должна была присутствовать на пиру, молчать, хлопать ресницами. Более того, ей либо вовсе нельзя было есть за столом, либо вкушать столь мало, что я только один раз и заметил, как она съела только один ломтик мяса, вроде, как украдкой. Нельзя было рисковать здоровьем жены и будущего ребенка. Второй день в полном напряжении с одетыми многими килограммами одежды — это пользы не может принести.

Я же строил величественные гримасы, приподнимая подбородок, иногда кивая на очередную здравницу. Сложная работа у государя!

Но работал не только я, но и слуги-подавальщики. С каждым челядником был проведен инструктаж, и в число их обязанностей добавилось подслушивание разговоров. Чем больше выпитого, тем громче и смелее говорят гости.

Сложности состояли в расстановке столов и в рассадке. С одной стороны местничество я не отменял, пусть и сильно пошатнул это явление, как систему. С другой же — я хотел показать некоторым людям, что они стали «моими», что их возвышение не иллюзорное, а реальное. Прокопий Ляпунов, прибывший с некоторыми казацкими старшинами, Болотников, успевший на свадьбу, прискакавший буквально два дня назад, атаман Заруцкий — этих личностей нельзя было не пригласить к свадебному пиршеству. В моем понимании нельзя, но были и иные мнения. Даже Лука, который, казалось, уже должен был проникнуться моим видением системы управления и тем, кто меня должен окружать, встал в позу и противился, чтобы казаки сидели где-то близко с боярами.

Частично вопрос был решен тем, что вместо одного, но большого стола, были иные, по шесть-десять человек в рассадке. Члены Боярской Думы, разделенные на два стола, сидели ближе всего, по центру относительно стола, где восседал я с царицей. Чуть поодаль, но в первой линии к царственному столу, были казаки. Такое положение дел только лишь чуть сгладило неудобство. Уверен, были бы в Думе прежние бояре, так вместо здравиц я только и наблюдал бы скривленные недовольством лица. Эти же люди стали боярами только и исключительно благодаря мне, пусть мирятся с ситуацией.

Однако, для меня становится все более очевидно, что воевать с местничеством придется. Резко отменять эту систему нельзя, и так потрясений уже более того, что может общество переварить. Тут можно действовать только по принципу «Окон Овертона», вначале внедрить в сознание людей, что перемены возможны, потом говорить об этих переменах, понемногу начинать внедрять новшества. Хватит ли жизни?

— Отчего же молчит славное русское казачество? — сказал я, и наступила мертвая тишина.

Говорить казакам? Вчерашним мужикам, а сегодня нередко грабителям и насильникам? Тем, из-за которых все никак не может выйти на достойный уровень волжская торговля?

— Иван Исаевич. Ты прошел плен турецкий, смог вызвалиться, побить много турки, знал Европу, исполнил с честью мое поручение. Так от чего же тебе не сказать? — я не совсем понял, что именно не так, отчего боярин Телятевский встал и пыхтит, словно разъяренный бык [Болотников ранее был то ли холопом Телятевского, то ли личным должником. Главный герой мог этого и не знать].

— Прости, государь, что замешкался, — Болотников, казавшийся мне более чем решительным человеком, явно замешкался. — Позволь мне, государь- император, дабы решить сложность одну, обратиться к боярину Телятевскому.

— Дозволяю! — вот тут я позволил себе проявить растерянность, которая, наверняка, отразилась на моем лице.

Не попахивает ли тут поединком и скандалом?

Болотников махнул рукой, и два моих телохранителя из кассимовских татар, поспешили подать Ивану Исаевичу сундук. Нужно будет уточнить, какого лешего, Болотников командует моими телохранителями.

— Разумею я, боярин Андрей Андреевич, что можешь гнев свой затаить на меня, пусть и ведать должен, как я бился, и что к татарве пораненным попал. Не серчай, нынче я на государевой службе, да и ты такоже. Но дозволь, боярин, приподнесть тебе и жене твоей Пелагее Семеновне дары, — сказал Болотников, не обращая внимания на надменный вид Телятевского, склонился над сундуком и начал его открывать.

Ситуация была крайне опасная даже на государственном уровне. Сейчас, если Болотников склонит голову, признает старшинство Телятевского над собой… казаки заволнуются. И, почему я не знаю, что между этими люди что-то произошло. Не в курсе, что связывало казака Болотникова и боярина Телятевского. А за развитием ситуации пристально смотрели все столы, все приглашенные. Неверное слово, чуть более эмоций и та еще хрупкая система, что я стал создавать под себя, даст трещину.

Я уже знал, что мое назначение Ивана Исаевича Болотникова императорским представителем у казаков, было чуть ли не ошибкой. Точнее, это и есть ошибка, которую своей саблей в поединке исправил Болотников, прибегнув к помощи еще одного войскового атамана донских казаков, некоего Карелы, который уже через два дня должен отправиться к Скопину-Шуйскому.

Казаки признали Болотникова, по крайней мере, пока приняли его право говорить с ними и быть услышанным. Теперь же, если Иван поведет себя не так…

— Возьми в знак моего уважения и признательности за науку вот этот ятаган, — Болотников протянул ножны с вложенным в них клинком.

Я не мог рассмотреть, насколько красив был подарок, слишком много световых отблесков было от сверкающих и пестрящих цветами камней, которыми были украшены ножны. Наверняка, это истинное произведение искусства.

Телятевский посмотрел на Болотникова, на подарок, нехотя, небрежно, взял ножны и извлек клинок.

Как бы не ершился Телятевский, он не мог скрыть своего восхищения таким подарком. За долгое время, проведенное на границе со Степью, Андрей Андреевич, начинал ценить восточное оружие, как за очень неплохую сталь, так и за украшательство. И теперь перед Телятевским было произведение искусства, очень дорогое произведение.