На дальних рубежах - Мельников Геннадий Иванович - Страница 6

— Конечно, правительственное решение переселять семьсот пятьдесят семейств за три года никоим образом не могло решить проблему широкой колонизации края, но важен был пример, надеялись, что за ними последуют тысячи и тысячи новых переселенцев. Ведь кроме бесплатного переезда, переселенцам предоставлялось продовольствие на полтора года из расчета шестьдесят фунтов муки и десяти фунтов крупы в месяц на человека, по сто рублей пособия на каждую семью, пара волов или лошадей, корова и семена для посева. Экономическое бремя взяло на себя государство немалое — один только переезд члена семьи переселенца обходился ему почти в тысячу триста рублей. Для более равномерного расселения переселенцев на новых землях было принято решение селить их не в уже существующих деревушках, а создавать новые, да притом на расстоянии не ближе десяти верст одна от другой и с числом дворов не более двадцати пяти.

Поощрялось и хуторское хозяйство. В том же, восемьдесят третьем году на «Зеленый клин» отправились и первые переселенцы, а в следующем году к двумстам пятидесяти казеннокоштным переселенцам прибавились сорок пять семейств своекоштных, то есть принявших расходы по переселению на свой счет. Уже в восемьдесят пятом году количество своекоштных возросло до ста тридцати одного семейства, и было бы еще большим, будь тогда в достаточном количестве пароходов для переселения.

— Своекоштные… Это как мы, значит, — особо заинтересовались переселенцы и теснее придвинулись к рассказчику. — Ну-ка, расскажите, на каких условиях им переселяться было предложено?

— Своекоштным переселенцам местные власти были очень рады — ведь расходов переселенческому управлению приходилось нести значительно меньше, да и народ подбирался более надежный. Но для обзаведения на месте переселения необходимым хозяйством требовалась определенная сумма денег, и весьма немалая. Поэтому было установлено, что кроме расходов по перевозке морем, поселенец, прибыв во Владивосток, обязан был иметь шестьсот рублей наличными, не менее, для строительства жилья, приобретение скота, сельскохозяйственного инвентаря, семян… Впрочем, тем, у кого этой суммы не было, переселенческое управление приходило на помощь и выдавало ссуду, вначале полностью шестьсот рублей, а через несколько лет выплачивалась сумма, недостающая до шести сотен. Причем ссуда выдавалась на тридцать три года, из которых первые пять были льготными, а в следующие двадцать восемь предусмотрено было брать по шесть процентов годовых.

— Точно, так нам в переселенческом управлении в Чернигове и сказывали, — кивали головами мужики, довольные, что Владивостокский городской голова подтверждает прежде слышанное, и утверждаясь в правоте сделанного шага.

— Но необходимость заселения дальневосточного края путем доставки туда избытка населения центральных губерний России и Малороссии имела и многочисленных врагов, прежде всего в лице влиятельных землевладельцев, дворянской верхушки, традиционных столпов трона. Переселение существенно затрагивало их интересы — ведь чем больше народу, тем выше цена на землю, которой они владели. Помните, царским манифестом и Положением девятнадцатого февраля шестьдесят первого года за помещиками признавались все права собственности на землю в имении, в том числе и крестьянскую надельную. Да и заводчики заинтересованы в избыточном населении: длинные очереди ищущих работу позволяют им устанавливать низкую заработную плату и жесточайшие условия труда. Поэтому после упорной борьбы в Государственном Совете с восемьдесят седьмого года переселение за казенный счет было прекращено.

На сорок шестой день рейса, во время которого переселенцы пережили и изнурительную качку и несусветную жару долгого перехода Индийским океаном вдоль экватора, и тропические грозы с буйными ливнями у Малакки, и жесточайший шторм в Желтом море, и потрясение смертью трехлетнего малыша от кори и похороны его в морской пучине, и радость свадьбы юной полтавки и сумского хлопца, которых по православному обычаю и морским законам окрестил облачившийся по этому случаю в узорчатую, золотом шитую епитрахиль батальонный священник, а капитан парохода в белом, обшитом золотым галуном парадном мундире сделал о том запись в судовом журнале, и отдых трехдневной стоянки для пополнения запасов угля и свежей воды в изматывающе душном и влажном порту Сингапуре, где пассажиры парохода разбрелись почтительно поглазеть на нарядные, белые под кокосовыми пальмами виллы колониальной администрации, грязные, тесно набитые дочерна смуглыми полуголыми обитателями малайские хижины вдоль медленной тинной речушки под миллионноногими мангровыми деревьями, грозные английские пушки, охраняемые черноусыми, в белоснежных чалмах и красных суконных мундирах солдатами-индусами, «Кострома» поутру, приблизившись к серебристой пелене густого тумана, замедлила, было, ход, но, протяжно закричав толстым и хриплым голосом сирены и звонко ударив в до блеска начищенный бронзовый колокол, храбро нырнула в туман, который вскоре рассеялся и обнажил сперва зеленеющие уже берега Русского острова, потом острые пики скал-близнецов «Ослиные уши» и обрывистые высокие кручи полуострова Шкота, и просторный рейд, и спокойную гладкую воду бухты Золотой Рог, и прижавшийся к ней узенькой полоской на северном берегу город Владивосток — столицу Южно-Уссурийского края.

— Уфф… приехали!

ХАРАКИРИ САЙГО ТАКАМОРИ. БЕСЕДА ДВУХ САМУРАЕВ

Заря бледно-розовым светом окрасила восток, четко обрисовав за неглубоким и нешироким заливом контур дымящегося вулкана Сакурадзима{1}. В древнем замке сацумских князей, которым он верно служил всю жизнь, Сайго но-Такамори{2}, великий воин, генералиссимус, знамя самураев страны Ямато, начал приготовления к своему последнему сражению. Внешне он был спокоен, в движениях нетороплив, распоряжения отдавал ровным, четким голосом. Но гнев душил его. Подняв восстание, он был убежден, что император не считает его поступок нарушением вассальной верности. Разве не он, Сайго Такамори, нанес поражение последнему сёгуну Кэйки, разве не он собирал самураев под лозунгом «Сонно» — почтения и верности императорскому дому? А восстание… что же, оно было поднято против тех, кто воспользовался его победой, отверг принцип «Дзёи», призывавший к изгнанию гайдзин — рыжеволосых варваров, так густо заполнивших божественную землю страны Нихон, против его бывшего соратника, коварством захватившего фактическую власть. Сейчас, окруженный на горе Сирояма{3} императорскими войсками, набранными из простолюдинов — крестьян, горожан, даже париев-эта и потерпевший в последнее время от этого сброда несколько поражений, Сайго уже и не рассчитывал на победу. Что же, значит, это его карма…. Но, посылая жалкие остатки своих войск на верную гибель, он и себе не искал ни убежища, ни спасения. Проведя жизнь в боях, он перестал бояться смерти. Да и честь самурая, кодекс Бусидо — Путь воина, который он истово исповедовал и которому учил своих подчиненных, требовал уйти в мир предков через сэппуку.

Душу его саднило. И даже не поражение — настоящий воин должен быть готов скорее не к победам, а к поражениям.

И если из иных, очень редких поражений он выходил лишь окрепшим, вновь готовым к сражениям, то сейчас он чувствовал, что ему уже не воскреснуть духом… Это сражение — последнее. Ведь гибли не только остатки его войск, верных старым традициям самураев. Гибла вера в возрождение духа страны Ямато, незыблемость привычного уклада жизни, гибла высокая мечта и цель жизни: именно ему, как никому из трех его давних предшественников, покорить сперва Корею, а затем и Китай… и стать подлинным обладателем титула Сэйи тай сёгуна — Великого военачальника, Покорителя варваров!

Со стороны города раздались звуки трубы, знак готовящегося штурма, и несколько выстрелов из ружей. Но мысли Сайго уже не принадлежали ни сражению, ни соратникам, ни императору, ни даже личному его врагу. Врагом сейчас занят его ики-райо — дух смерти, который почти год как отделился от Сайго и незримо витает над Окубо{4}, ищет возможность застать его врасплох и нанести верный удар. Но не только на свой ики-райо полагался Сайго. Он послал верных ямабуши — ниндзя и куноичи — женщин-ниндзя, которые в традиционных черных, плотно облегающих фигуру одеждах, либо в праздничных кимоно хозяек чайных домиков гейш, или великолепных, доступных лишь высшей знати проституток-ойран, отыщут удобное мгновение и пошлют острую стрелу из короткого лука хэнкау, который можно удобно спрятать под одеждой, или ударят отточенным стальным краем тэссэна — боевого веера, или точно метнут шурикэн — плоский диск со смертельными зубцами.