Бес в серебряной ловушке - Ягольницер Нина - Страница 93

Мошенник и прощелыга Козимо по кличке Енот был старым и надежным осведомителем полковника, которого безмерно уважал по каким-то собственным причинам. В юности портовый вор, а ныне перекупщик контрабанды, он казался рассеянным и глуповатым, но на деле был пронырлив, быстроног, проницателен и знал Венецию лучше, чем отражение собственного лица в медном тазу. За Енотом водилась лишь одна досадная слабость: он был люто самолюбив и негодовал при одной мысли, что может остаться в дураках.

Но сегодня что-то пошло не так, хотя задание казалось пустячным… Чертов малолетний пижон с самого утра гонял его по городу, и Енот уже к десяти часам порядком употел. Он было обрадовался, когда мальчишка зашел в тратторию промочить горло. Но подуставший Козимо едва успел заказать выпивку, как паршивец залпом выхлебал вино и снова помчался искать развлечений. Однако подлинный конфуз случился потом.

Все поначалу шло великолепно. Мальчуган добрался до Каннареджо, где снова принялся петлять по улицам, при этом, как круглый олух, то и дело поглядывая на башенки Мадонны дель’Орто. Енот не стал суетиться, а спокойно отправился прямиком к церкви, где благополучно дождался горе-хитреца. Устроившись в тени стены, Козимо наблюдал, как Мак-Рорк чеканит шаги взад и вперед, хмуро и встревоженно озираясь по сторонам. Джузеппе все не шел, и вскоре Енот уже вполне разделял беспокойство шотландца, пусть и по другой причине. Но вдруг Мак-Рорк купил букет цветов.

– Господин полковник, я не такой уж простак! – В голосе Козимо слышалось возмущение, словно вероломство шотландца уязвило его до глубины души. – Я все одно почуял неладное. Оставил служивого, пошел за постреленком – а тот взял да как стреканул бегом! Ну, от меня-то не убегнешь, я на три хода вперед недоноска зрю. И что ж вы думаете, господин! Он, паскудник, к лавчонке какой-то прискакал да хозяйской дочке букет-то и всучил. Та аж зарделась! Мальчонке печенья горсть – а сама так и порхает! Эх…

Орсо помолчал, а потом обернулся к осведомителю:

– Что ж, Козимо, любой другой человек на твоем месте вышел бы отсюда без платы и без права снова сюда войти. Однако я не могу не признать, что мы оба недооценили мальчишек. Мак-Рорк заподозрил слежку – здесь твой просчет, не отрицай. Но Гамальяно не явился на встречу, и тут вина не твоя. Ублюдок дьявольски осторожен. Однако он всего лишь мальчик и однажды непременно сделает ошибку. Ступай, Козимо. Да, и изволь вернуть половину полученных денег. Это штраф за самонадеянность. Жди распоряжений. Свободен.

Енот, кланяясь и отдуваясь, выкатился из полковничьего кабинета, а полковник по привычке снова подошел к окну. Все дело в той неудачной засаде месяц назад… Дураки просто спугнули Гамальяно, и теперь он не теряет бдительности. Что говорить, а в здравом смысле мальчишке не откажешь.

Итак, вторая партия тоже оказалась в пользу паршивца. Но Орсо точно знал непогрешимое правило: у каждого есть слабое место, ударив в которое можно пробить любые доспехи. Есть такая ахиллесова пята и у Гамальяно. Это Мак-Рорк. Единственный близкий ему человек. И человек этот находится в двух шагах от полковника и в полной его власти.

Глава 26

О чем лгут маргаритки

Сестра Инес деловито орудовала у раскаленного горшка, источающего пар и терпкий, горький запах календулы. Краем глаза она пристально следила за Паолиной, стоящей на коленях у бадьи с грязной водой и сосредоточенно моющей пол.

– Гляди, чтоб снедь никакая промеж плит не осталась, – сухо скомандовала монахиня, – опосля крыс не оберемся.

Прислужница не ответила, лишь откинула за спину края велона и продолжила свое занятие. Сестра Инес покачала головой и отвернулась к горшку. В глубине души она знала, что придирается к отроковице без особой на то нужды, но Паолина вызывала у нее почти безотчетную непреодолимую потребность нравоучать, выискивать небрежность и нерадивость в самых обыденных делах, будто до отказа натягивать узду, понукая необъезженную молодую лошадь.

Сама Инес оказалась в монастыре, будучи не старше Паолины. Выросшая в трущобах и рано осиротевшая, она досыта хлебнула нищеты, побоев и беспримерного человеческого скотства. Стены обители укрыли ее от страшного мира ранней юности, и много лет послушница не покидала этого надежного и ласкового убежища, страшась даже воспоминаний о безжалостной и бесприютной бездне, разверзавшейся за порогом монастыря.

Но, повзрослев, Инес открыла для себя новую истину: далее прятаться от мирской горечи малодушно. И уже принявшая постриг монахиня вышла в мир, став сестрой милосердия в венецианской богадельне. Первые годы оказались ужасными, и Инес не раз готова была сломаться и вновь вернуться в тишину монастыря к прядению, уходу за скотом и долгим вдумчивым молитвам.

Однако время шло, годы и жизненный опыт незаметно закаляли монахиню, пока она не достигла того упоительного душевного покоя, когда ей не было уже нужды жить в обители. Обитель словно сама жила в ней, оберегая от мирской скверны. На мучения и боль она глядела теперь с тихой улыбкой, всей душой сострадая несчастным, но зная, что впереди их ждет награда, равной которой не измыслить скудным людским умом. Это утешало и дарило ей твердую веру, что живет она правильно. А среди человеческого муравейника нет сильнее тех, кто верит в правильность своего пути.

Появление Паолины неожиданно внесло в прежде неколебимую гармонию оттенок смуты. Сестра Инес слышала на своем веку множество печальных историй. Почти всех прочих монахинь загнала в монастырь та или иная беда: сиротство, крайняя нищета, горькие потери или чьи-то притеснения. Не была исключением и Паолина. Но от недавних невзгод девицы из Гуэрче веяло каким-то иным духом…

В ее нехитрой истории сестре Инес чуялось нечто более значительное, чем мать настоятельница говорила вслух. Нечто странное и грозное, будто зыбкая пугающая тень, стоящая у хрупкого девичьего плеча. Инес подспудно ощущала, что с прислужницей в их тесный мирок пришло нечто недоброе.

Нет, она не спешила судить. Она боролась с собой, отчаянно пытаясь подавить предубеждение. Она молилась о Паолине и просила для себя вразумления. Она настойчиво указывала себе на трудолюбие девицы и ее непритязательность. Она с затаенным ужасом приглядывалась к здоровью той – но девушка не выказывала никаких признаков недомогания, и Инес снова и снова убеждала свою смятенную душу в том, что все ее страхи беспочвенны, а жуткие подробности, сопровождающие историю девушки, – не более чем наветы невежественных односельчан. Однако вожделенный покой не возвращался.

А потом появился этот странный слепой юноша. Еще в первый его приход к аркебузиру Таддео Инес обратила внимание на необычное лицо отрока. На чеканные черты, высокий лоб и хорошо вылепленные скулы. Эти явные признаки породы не вязались с дешевой вестой и поношенной исподней рубашкой. Как и речь юнца, напоминавшая лоскутное одеяло, где среди простонародных оборотов вдруг мелькала плавная, грамотно скроенная фраза.

Словом, посетитель сразу показался монахине диковинным, и в самом скором времени ее правота подтвердилась: Таддео не только не приветил визитера. Он обрушился на него с обвинениями, назвав одним из имен лукавого. И вот тут нелишним будет заметить, что разоблаченный юноша тут же смутился и исчез. А ведь всем известно, что Отец Лжи не выносит правды…

И что же? Едва успел раствориться едкий осадок того неприятного случая, как слепой снова оказался у порога, на сей раз протянув свои ловкие руки к Паолине. И строгая, чистейшая душою мать настоятельница, перед которой Инес преклонялась, словно перед святой, немедля пала перед нахальством мальчишки, выполнив его немыслимую прихоть.

Больше Инес не требовалось доказательств. Нечистый самолично явился в дом призрения, дерзко распахивая слепые глаза и ослепляя прочих их лицемерным сиянием. И неоспоримым долгом монахини, сумевшей устоять перед лукавым и его чарами, было уберечь сестер по вере от уготованной им страшной судьбы.