Бес в серебряной ловушке - Ягольницер Нина - Страница 91

Пеппо слегка встряхнул миску с влажным песком и разровнял его поверхность тупой стороной ножа. Алонсо встал коленями на табурет, оперся о стол и, затаив дыхание, смотрел, как длинный палец тетивщика рисует на песке букву «С». Затем Пеппо придвинул к себе чернильницу.

– А теперь смотри и скажи, похоже ли на бумаге выйдет, – сказал он, и Алонсо с готовностью склонился над листом, глядя, как перо медленно и осторожно выписывает тот же знак.

– Похоже, только верхняя закорючка петелькой получилась, – глубокомысленно сообщил слуга.

– Так. А сейчас?

– Сейчас ловчей, – одобрил малыш, – а букву эту как звать? Ой, эту я знаю, это «О». А это какая?

Пеппо лукаво улыбнулся уголками губ:

– Я сейчас целое слово напишу, а ты прочтешь.

Мальчик нахмурился, брови обиженно дрогнули:

– Чего ухмыляешься? «Прочтешь»! Я не умею!

А Пеппо уже обмакнул перо в чернильницу, и скверно заточенное острие зашуршало по желтоватой бумаге.

– Все ж ловко у тебя получается… – вздохнул слуга. – Это вот «А». «Л», «О»… это какая? А, это «Н», эта вон недавно была, «С», а это опять «О»… ой…

Малыш замер, глядя на лист, а Пеппо уже не скрывал улыбки:

– А целиком?

…С памятного воскресного вечера Пеппо и Алонсо связывали самые приятельские отношения. Мальчик уже не робел перед тетивщиком, все так же восторгался его хитроумием и независимостью и обожал провести в каморке Пеппо свободный часок за разговорами.

Одна из таких бесед и натолкнула тетивщика на мысль, что Алонсо может помочь ему научиться сноровистее обращаться с пером. Тот охотно согласился служить приятелю глазами и поразил Пеппо, за четыре дня незаметно освоив алфавит. Как увязывать отдельные буквы в слова, малыш пока понимал смутно, но Пеппо, втайне неистово гордившийся его успехами, не торопил своего неожиданного ученика.

– Ох и хитрая наука!.. – восхищенно протянул Алонсо, разглядывая собственное имя на листе.

– Ничего хитрого, я и сам недавно научился. – Пеппо задумчиво отирал пальцы от чернил. – Друг вот так же на песке мне буквы рисовал.

Алонсо помолчал, а потом спросил чуть тише:

– Это тот, которому я письмо в тратторию носил? А где он сейчас, Риччо?

Тетивщик вздохнул. Он никогда не рассказывал мальчику о Годелоте, но сейчас отчего-то не хотелось молчать. В нескольких скупых фразах он поведал Алонсо о случайной встрече с кирасиром, об их непростой дружбе, преследованиях неизвестного врага и, наконец, об исчезновении Годелота.

– Я опасный сосед, дружище, – мрачно заключил он, – и Лотте лучше держаться от меня подальше. Но мне бы хоть узнать, что он жив…

Алонсо некоторое время сосредоточенно сопел, а потом придвинулся к Пеппо ближе:

– Послушай, а вдруг он тоже так думает?

– Что? – переспросил тетивщик, будто просыпаясь, а маленький слуга зачастил:

– Ну, сам погляди… то есть того, подумай. Лотте ведь тоже может считать, что тебе лучше с ним не знаться. Опасно… Может, он и к церкви приходит, а к тебе подойти боится. Поглядит издали, что ты жив-здоров, и восвояси. Риччо, надо по-другому сделать! Давай я в воскресенье с тобой к Мадонне дель’Орто пойду да с ним и потолкую!

– Даже в голову не бери! – отрезал Пеппо.

– Почему? – Алонсо говорил все увлеченнее. – Там хлопот на один чих! Мои приятели по воскресеньям у церквей всегда подаяния на сладости просят. Ну и я подойду к нему, монетку попрошу и скажу, чего передашь. Или записку могу сунуть, и того проще.

– Нет! – жестко оборвал тетивщик. – Ты понятия не имеешь, что за черти в этой истории водятся. Тебе о матери думать надо, а не о чужих делах. Я сам разберусь.

– Как ты разберешься?! – запальчиво повысил голос слуга. – Ты не можешь сам! Ты же слепой!

– А ты ребенок! – рявкнул Пеппо, приходя в бешенство. – Сам-то ты что можешь?! Играй в игрушки, а во взрослые затеи не лезь!

– Я не ребенок! – вдруг завизжал Алонсо незнакомым яростным фальцетом. – Я взрослый, понял? Я все сам умею, я ничего не боюсь, я и маму прокормлю, и братишке за отца буду! А ты… Я думал… а ты! Ненавижу тебя! – И, вдруг захлебнувшись, мальчик зашелся плачем.

Пеппо встал, с грохотом роняя табурет. Он так и не понял, с чего Алонсо так завелся, но не собирался вникать, как не собирался больше терять время на детские капризы. Он уже поднял руку, чтоб велеть маленькому скандалисту выметаться и продолжать истерику в другом месте, как вдруг ощутил гадостный укол воспоминания.

«Я не калека!», «Я сам умею!», «Я могу!», «Я не боюсь!»… Он так же орал это Алессе, сестре Лючии, Винченцо, Годелоту. Он с таким же надрывным плачем визжал это в лицо всему миру, точно так же готовый его ненавидеть. А теперь требовал, чтобы Алонсо не совался в его взрослые заботы, хотя сам вел себя, как ребятенок, которому не разрешают трогать бабушкину прялку.

Еще немного постояв на месте, Пеппо медленно обошел стол и осторожно положил ладони на вздрагивающие плечи мальчика. Тот, все еще рыдающий, машинально сжался в комок, уже готовый к оплеухе: мессер Ренато не поощрял слез. Но тетивщик сжал худые плечи чуть сильнее:

– Ну… Ну, хватит… – прошептал он, боясь напугать еще сильнее. – Не сердись. Ты прав, ты можешь… много такого, чего я не могу. Я просто за тебя боюсь. У меня мало друзей.

Он ненавидел подобные излияния и совсем не удивился бы, услышав в ответ фырканье. Но Алонсо притих, а потом нерешительно обернулся:

– Да я… Ты тоже прости, ладно? Я не взаправду, я так… в сердцах.

Пеппо ощутил, как в сгиб его руки ткнулась мокрая щека, и уже привычным жестом взъерошил Алонсо волосы. От сердца как-то сразу отлегло, и мысли вернулись к недавнему разговору.

Между прочим, Алонсо может оказаться прав… Почему он сам об этом не подумал?

– Вот что, брат, – обратился он к слуге, – все же твоя правда, от тебя больше будет толку. Вместе показываться на площади не станем, я подожду тебя в траттории – она прямо за углом. Но, если Лотте все же придет, рассмотри его внимательно: встревожен ли он, не выглядит ли раненым, нуждающимся – словом, все, что сможешь приметить. И сразу ко мне.

– Уж не оплошаю, не сомневайся! – воодушевленно заверил мальчик, торопливо шмыгая и утирая последние слезы. – А как он выглядит-то?

Пеппо запнулся на миг и вдруг усмехнулся:

– Не знаю, я никогда его не видел.

– О… а ведь и правда… – озадаченно отозвался Алонсо. Тетивщик же задумался:

– Лотте ростом с меня, а быть может, и повыше будет. В плечах здоровый, сильный как черт. Светловолосый. На щеках прежде рубцы были, хотя могли уже и побледнеть. Вот и все, что я знаю. Впрочем, едва ли на площади будет стоять отряд британцев, надеюсь, разберешься. Но смотри! Никаких фортелей!

Алонсо кивнул:

– Понял.

…Годелот медленно положил медяки в детскую ладонь, не отводя глаз: на запястье мальчика покачивался слишком большой для худой ручонки, невероятно знакомый шотландцу кожаный браслет с тонким кольцом для ремешка. А из-под грязноватого бинта выглядывал сложенный клочок бумаги. Разжав пальцы, юноша оставил монеты в руке ребенка. Раскрытой ладонью потянул на себя записку, глядя мальчику в глаза, и мог поклясться, что тот еле заметно сжал губы, стреляя взглядом куда-то влево. И в этот миг на шотландца внезапно снизошло вдохновение. Он, не таясь, взял записку и развернул, не обращая внимания на испуганный возглас ее подателя. Прочтя, сокрушенно покачал головой и потрепал мальчика по волосам:

– Вот же старый хрыч! Под замком мою красотку держит. Не по спеси ему, чтоб служивый за дочкой ухаживал. Эх, да что ты об этом знаешь, беззаботная душа! Все у тебя впереди… Слушай, приятель. А не передашь ли моей зазнобе ответ и, вот, букетик?

Малыш, чьи глаза уже явно искрились весельем, склонил голову вправо:

– Передам, отчего ж нет! Только вы того, добавьте. А то ежели старый мессер поймает – влетит мне, уж не сомневайтесь.