Бес в серебряной ловушке - Ягольницер Нина - Страница 11

Пеппо вдруг с интересом подался вперед:

– Ты что же, грамотный?

– Ну да, – пожал плечами кирасир, – только вот толку негусто. Книг прочел – все, какие пастор разрешил. А применить не умею, только в гарнизоне юродивым прослыл.

Губы Пеппо дрогнули, словно скрывая улыбку:

– Применить… Дали бы мне кусок золота – я б не спрашивал, как его применять. Вы сначала дайте, а я уж разберусь. Послушай, а как мое имя пишется?

Годелот нахмурился. Как показать-то? Догадка пришла незамедлительно:

– Погоди, сейчас научу.

Шотландец придвинулся к кромке, где ковер травы переходил в прибрежный песок, выплеснул из бурдюка немного воды, подождал, пока та впитается, и крупно начертил на сыром пятне: «Джузеппе».

Осторожно, чтоб не смазать хрупких букв, Пеппо коснулся земли. Медленно, дюйм за дюймом, длинные пальцы прошлись по каждой линии и каждому завитку.

– Вот черт, половины не чувствую… – пробормотал тетивщик, не прерывая, однако, своего занятия.

– Не беда, руки скоро заживут, – подбодрил Годелот, наблюдая за неторопливыми движениями чутких пальцев. Те все увереннее повторяли очертания букв, сначала легко и бережно, а потом сильнее и тверже, углубляя борозды в песке.

Незаметно подкралась усталость, и кирасир снова растянулся на земле, уже в полудреме наблюдая, как Пеппо, нахмурившись и покусывая губы, неловко пытается изобразить букву «Д».

Глава 4

Танец на углях

– Черт подери!

Едва разомкнув глаза, Годелот оторопело оглядывал берег. Красноватое солнце касалось краем горизонта. Костер уже задорно трещал, взметая снопы искр, а добрых пять футов прибрежного песка были тщательно залиты водой. На этом импровизированном холсте не менее трехсот раз было написано имя «Джузеппе». Буквы то теснились, как овцы на водопое, то разбегались, подобно этим же овцам на пастбище. Буквы косые, буквы едва узнаваемые, буквы полустертые, искаженные, написанные наоборот. И здесь же все более четкие, все уверенней прочерченные в сыром песке, а вот и твердо выписанные щепкой.

Годелот покачал головой. Его собственный наставник, пастор Альбинони, прослезился бы от умиления, узрев столь прилежного ученика. А где же, кстати, сам ученик?

Словно в ответ, послышался плеск – Пеппо выбрался из воды, блаженно потянулся и резко встряхнул головой. Во все стороны хлынул каскад холодных брызг, и шотландец с бранью взвился на ноги:

– Снова за свое, злодей! Да еще, небось, всю ночь за водой бегал! Уж не мог сделать одолжение и утонуть мне на радость?!

Тетивщик ухмыльнулся:

– И тебе доброго утра, Годелот. Да, за водой побегал от души. Занятно оказалось – не оторваться. – Он сел и начал неспешно расправлять рубашку. – Дымком потянуло. Верно, сухостой жгут.

Тетивщика было не узнать – большинство ран начало затягиваться и уже не имело прежнего тягостного вида, Пеппо явно воспрянул духом и просто излучал кипучую энергию.

– Споро на тебе заживает, шельмец… – не слишком любезно пробурчал кирасир, заглядывая в седельную суму. Прибереженный со вчерашнего обеда остаток каравая едва ли мог сойти за сытный завтрак. – Тут большая деревня неподалеку, – разламывая надвое хлеб, сообщил Годелот, – надо туда по дороге наведаться и какой-то снеди прикупить, а то уже к вечеру оголодаем.

Пеппо, тем временем пытавшийся на манер гребня расчесать длинные густые пряди пальцами, нахмурился:

– Даром что я на твоем коне сижу, так теперь еще и на шею тебе сяду? Так не пойдет. Сейчас в деревнях Троицу празднуют. Нужно на ярмарку заглянуть, там я непременно монетой разживусь.

Годелот подозрительно взглянул на мерзавца:

– Тебе снова неймется? И думать забудь, висельник, вот в городе будешь – там и промышляй.

Но Пеппо спокойно принялся за еду.

– Я по карманам шустрить и не затеваю. Больше незачем.

Годелот лишь скептически скривился, однако тетивщик, почувствовав недоверие шотландца, раздраженно щелкнул пальцами по своей потрепанной весте.

– Да не для себя я старался, Мак-Рорк. Я и на гроши прожить могу, невелика птица. Не хочешь – не верь, но и я кое-что о совести слыхал. Только вот когда на глазах мать умирает – не до Господних тут заповедей.

Кирасир промолчал и принялся ожесточенно разламывать хворост. Крыть было нечем, а где-то на дне души вдобавок зашевелилось прежде незнакомое неприятное чувство.

Он всегда незатейливо мерил других по себе. Ну а как иначе? Только вот вправе ли он, выросший под надежным крылом отца, осуждать этого мошенника, не зная и горсти его забот?

Пастор не раз пытался растолковать Годелоту значение слова «ханжество». Юнец так и эдак выворачивал звучное словечко, не понимая его смысла до конца. А сейчас слово само всплыло в памяти, и кирасир отчетливо понял – это оно и есть. То самое, чем он, будто щитом, отгораживается от несносного Пеппо, возомнив себя лучше и чище этого слепого одинокого отчаянного парня.

– Ладно, не кипятись, – промолвил он наконец, – прости, не по злобе сболтнул.

Пеппо лишь пожал плечами. Он, конечно, вовсе не собирался сознаваться, но сам прекрасно понимал, что огрызается больше по привычке. Отчего-то грубоватая прямолинейность шотландца не вызывала в нем обычного ожесточения. Скоро их пути разойдутся, но – тут Пеппо мысленно улыбнулся, – пожалуй, слово «шельмец» не такое уж обидное…

Два часа спустя отдохнувший вороной с двумя всадниками уже приближался к деревне Гуэрче. Небо выцвело от сгущавшегося зноя, дубы негромко бормотали тяжкими резными кронами, а тракт курился не оседающей пылью от часто проезжавших телег. Массивные, настежь распахнутые сельские ворота с основательными петлями и широкая утоптанная улица обличали, что в здешних краях заправляет светский зажиточный вельможа. Крепкие частоколы подворий, свежий камыш на крышах домов и хорошо кормленные волы радовали глаз – нищеты в Гуэрче не знали.

Ярмарку попутчики отыскали быстро: праздничная неделя всегда делает рыночную площадь сердцем любого местечка, а если селянам есть что продать заезжим да еще у самих найдется монета на привезенный товар – тут не грех забыть недавние склоки и отвести не избалованную радостями душу.

Но неугомонный Пеппо не дал Годелоту как следует осмотреться в шумной и живописной толчее. Прислушавшись, он негромко проговорил:

– Вон там скоморохи толпу веселят. Туда-то нам и нужно.

Годелот удивился, но его снедало любопытство: как прохвост собирается добыть денег, если и правда не воровством? А посему он безропотно оставил вороного у трактирной коновязи и направился за Пеппо на звуки лютни, бубна и сиринги.

Потешные действа, любимые народом, хотя и мало одобряемые церковью, всегда собирали на ярмарках множество зрителей. И сейчас скомороший балаган окружала верещащая толпа детворы, а пыльная площадь, где расположились музыканты, была полна танцующих.

Надо сказать, здесь стоило бы задержаться, даже если вы завсегдатай самых бонтонных городских приемов. Города живут модой и ее новинками. Швеи и вышивальщицы соревнуются в мастерстве и оригинальности. Ну а кто же пустится в тарантеллу, если один только подол бального туалета, отделанный венецианским кружевом, обошелся в половину приданого?

В деревнях же не знают модных новинок. Три-четыре раза за год из сундуков вынимаются драгоценные наряды, доставшиеся в наследство от матерей, тетушек, а порой и прабабок. Мелкий речной жемчуг и цветной бисер, кропотливые стежки вышивки на слегка выцветшем льне, узкие бархатные ленты – чей-то невиданный подарок, скорее всего к свадьбе, а еще дешевая, но такая нарядная тесьма, купленная за целых три села отсюда. Каждое платье здесь – целая история, куда более занятная, чем тот самый кружевной подол, пусть даже и в половину приданого ценой…

Пока кирасир с удовольствием озирался, ловя на себе заинтересованные взгляды юных селянок, Пеппо тронул его за плечо:

– Теперь помоги, без глаз несподручно. Погляди, есть в толпе девушки, что не танцуют?