Наедине с футболом - Филатов Лев Иванович - Страница 37

В дни IX чемпионата мира Маслов был наблюдателем в группе, расположившейся в Гвадалахаре. Он жил там один, без переводчика, со всеми говорил по-русски, но, видимо, его интонации и жесты были настолько выразительны, что его понимали и хозяйка квартиры, и шофер такси, и контролеры на стадионе, и иностранные журналисты. А он их то и дело распекал за бестолковость, и видно было, что они смущались. Большое дело – уверенность в себе! Когда я навестил его в Гвадалахаре, он расстелил на столе аккуратно, цветными карандашами выполненные схемы матчей, им уже виденных. «Ну и что из этих стрелок следует?» – спросил я. «Ишь какой быстрый! Это еще надо обмозговать… У больших команд игра в несколько слоев идет…»

Для меня разгадка его своеобразного, подчас парадоксального восприятия футбола открывается в разговорах с ним на темы вовсе не футбольные. Вот он говорит о каком-нибудь человеке и одним штрихом – жестом или гримасой – его изображает; вот рассказывает о том, как живет итальянская улица, и ты ее видишь и слышишь, крикливую, завешенную бельем, узкую, без тайн; вот информирует о готовящемся «мероприятии», и его иронические недомолвки изобличают показуху. От природы наблюдательный, ухватистый, смекалистый, он таков и в футбольном деле. Большой тренер это прежде всего личность. Потому-то Маслов, не будучи ни капельки похож на Аркадьева, ягода одного с ним поля.

Футбол обескураживающе, очаровательно прост. До того прост, что его переводят на картон и изготавливают детскую игру. На эту простоту многие клюют и судят о футболе, как им кажется, настолько просто, насколько он этого заслуживает, а на самом деле – заскорузло и топорно…

Футбол одинаков всюду лишь своими правилами. Во всем остальном он разнообразен и меняется как море, и потому-то смотреть на него можно бесконечно. То игроки вносят какие-то штрихи, то тренеры испытывают свои выдумки, то счастливо сложившиеся «одиннадцать» прочерчивают небывалые линии все на том же очерченном белыми линиями зеленом прямоугольнике. Игру вперед продвигают люди и команды, отмеченные талантом. Продвигают, преодолевая сопротивление тех, кто считает футбол простеньким. Футбол жив и здоров благодаря тем, кто умеет его видеть в развитии и перспективе, кто размышляет о нем всерьез, без скидок, для кого он – игра, наука, искусство, драма, дело.

Маслов, как я уже упоминал, стал широко известен как тренер в пятидесятилетнем возрасте. По мере приближения к пенсионному рубежу, он все активнее включался в борьбу принципов и взглядов. Годы не держали его за полы пиджака, нажитый тренерский капитал не делал из него ворчуна, повернутого лицом во вчерашний день, он выходил биться, лишь только выкрикивали животрепещущую тему.

Упрямое и последовательное отстаивание зонной обороны, с моей точки зрения, – его заметная заслуга перед нашим футболом, пока еще до конца не осознанная. Издавна ведется, что вульгарно трактуемая персональная опека соблазняет тренеров, и на поле возникает танцевальный зал, где под заезженную пластинку пары исполняют один и тот же танец. Не счесть примеров, когда эта самая «персоналка», которая как раз из области «простенького» в футболе, подводила даже нашу сборную. Беда не в уязвимости «персоналки» (если форварды средние, «схватить» их не так уж и трудно). Опасность в том, что команда, танцующая попарно, повторяющая чужие движения, сама того не желая, перестает играть и всецело увлечена тем, чтобы не дать играть другой команде. «Личная ответственность» игроков в данном варианте ведет к обезличиванию команды и игры. Все это и имел в виду Маслов, вводя зонную оборону в киевском «Динамо», а потом и в «Торпедо».

Маслов настаивал на двух форвардах, не признавая обязательности крайних. Подтверждение этому своему воззрению он высмотрел на «Уэмбли» в 1966 году, где так играла сборная Англии, чемпион мира.

Ему такая игра казалась ультрасовременной, и он сердито обрывал всех, кто пытался ему перечить, кто утверждал, что «атаке нужны крылья», другими словами – фланговые форварды. А он им всем в ответ свое: «Не фланговые форварды, а игра на флангах!» Он нажил себе преследователей-оппонентов среди тренеров и журналистов. И даже враги у него завелись.

Вверенное его попечениям киевское «Динамо» трижды подряд становилось чемпионом страны. В ходе нескончаемой эволюции футбола трехлетнее торжество какого-то тактического варианта нельзя выдавать за раз и навсегда пойманную истину. Маслову бы в годы побед великодушно заявить: «Друзья, я выбрал такую игру, но прекрасно понимаю, что возможна и иная. Доказывайте свое, я буду только рад». Но разве так разговаривают в суровом мире футбола?! Да и, кроме того, Маслову, как и Аркадьеву, чужда инфантильность, он упрямо гнет свое в споре, защищая свои взгляды, не церемонится, не боится показаться невежливым.

Но замечу в заключение, что человек он добрый. Не раз, выверяя свою статью в гранках, он, сорвав резким движением очки и уставившись в стену, вопрошал: «Слушайте, а я такого-то не обижу этой фразой? Может, надо помягче?..»

…В число легендарных «стариков» входит и Михаил Иосифович Якушин. О нем Аркадьев отзывался так: «Он точно такой же тренер, каким был игроком. Помните, правый инсайд? Осмотрится с высоты своего роста, все учтет, обманет и свое возьмет…»

Во время тренировочного занятия сидел я на травке возле белой линии и вдруг обнаружил, что наблюдаю не за игроками, а за тренером, за Якушиным. Он участвовал в игре и как-то на глазах помолодел, выпрямился и животик подобрал. Мяч получит, крикнет: «Коля!» – и тут же отдаст в другую сторону, Володе. Или перед тем, как отпасовать вправо, рукой покажет влево, чтобы сбить с толку защитников. За счет одного этого надувательства, не такого уж мудреного, но выполняемого точно и правдоподобно, с выучкой циркового клоуна, Якушин в этой тренировочной игре мне показался интереснее многих молодых и быстрых.

Наши с ним отношения сложились не сразу. Давным давно был матч, играло его «Динамо», играло плохо, и он непрерывно привставал со скамейки и, сложив ладони рупором, выкрикивал какие-то напрасные заклинания, вроде: «шире играйте!», «возьмите поплотнее!» и т. п. С трибун его заметили, и кто-то зычно, под дружный смех, отчеканил: «Учить надо было раньше!» Я, тогда еще молодой журналист, посчитал возможным в отчете привести этот «выигрышный» эпизод.

Спустя несколько дней Якушин на стадионе нашел меня, представился (мы не были еще знакомы) и, не повышая голоса, наговорил мне, опешившему, дерзостей. После этого наши отношения были натянутыми. До матча Англия – СССР в Гетеборге в 1958 году. Там Якушин, будучи вторым тренером сборной, вскакивал и кричал что-то игрокам, как в Кишиневе. И вдруг судья остановил игру, подошел к линии и на глазах у всего стадиона строго погрозил пальцем Якушину. Не где-нибудь, а на чемпионате мира!

Я не упустил случая в тот же вечер с наивным видом спросить Якушина: «Что это судья к вам придирался?»

После этого мы как бы признали друг друга.

Человека, который был бы больше от мира сего, от футбольного мира, трудно вообразить. Никакой он не теоретик, даже сторонится дискуссий, словно боясь быть пойманным на лишнем, неточном слове. Однако он необычайно дотошный слушатель и читатель, запоминает и, когда нужно, цитирует почти дословно. Спросил я его как-то, нет ли у него претензий к репортерам, пишущим отчеты о матчах. Он ответил, недолго думая: «Забывают сообщать, в каком состоянии было поле…»

Напрасно допытываться, сторонник каких он идей, тенденций и направлений. Якушин усмехнется, покашляет в кулак и шутовски передернет плечами: «Я за все, что обеспечивает победу, нужный команде результат. Игра ведь для того и ведется, неправда ли? Отсюда и идеи…» И усядется, сложив руки на животе, с отсутствующим выражением лица: «Не спрашивайте, сделайте милость, ничего больше пе выпытаете».

Странное дело, бывало, толковали мы с ним часами, а расходились, и я не мог избавиться от ощущения, что до самого интересного так и не добрался. Сначала я объяснял это его страстью «потемнить». А потом понял, что наиболее ценные якушинские секреты, владея которыми он и прославился, настолько специальны и конкретны, что ему и в голову не приходит толковать о них с журналистом.