Ванька 10 (СИ) - Куковякин Сергей Анатольевич - Страница 3

Теперь — торгует улица.

— Папиросы!

— Пряники!

— Спички!

— Консервы!

— Шоколад!

Идёшь по улице, а в уши тебе это и прочее орут. Все бульвары, площади и улицы заполнены мелкими торговцами. Продают и покупают всё — ковры, подсвечники, вилки, тарелки, пирожки и булки…

Такое впечатление, что все москвичи в торговое сословие вступили.

На пьедестале, возвышаясь над всеми стоит Сухаревка. Она разрослась, расползлась во все стороны. Вся Москва, и не только, ей сейчас поклоняется.

— Открытки! Открытки! Срамные открытки!

Илья Ильич на ходу чуть не плюется. При императоре такого не было…

— Колбаса!

— Ветчина!

— Сало!

У меня аж слюнки текут. Вкусно тётки, все как на подбор — толстущие, выкрикивают.

До рядов, где старьем торгуют, в том числе и настоящим серьезным антиквариатом, я и Илья Ильич проходим через закусочные ряды. Тут люди буквально трутся друг о друга, царит толкотня и давка. Носы всех присутствующих здесь щекочут такие съестные запахи, что желудки готовы сами наружу выскочить.

Сковородки, кастрюльки, баки скворчат, бурлят, пускают пар…

Тут варят, жарят, разогревают.

— Жареная горячая колбаса!

— Пирожки! Пирожки! Шанежки!

— Каша! Пшенная каша! Подходи! Подходи давай!

— Сколько за порцию? — Илья Ильич затормозил у каши.

— Четырнадцать рублей. Ладно, тринадцать… — делают скидку Илье Ильичу.

Он тяжело вздыхает и шагает дальше.

Моё предложение угостить его кашей — отвергает.

— Продадим что, тогда сюда и вернёмся, — получаю я ответ антиквара.

Илья Ильич идя по закусочным рядам часто про цены интересуется, всё пытается чем-то подешевле живот набить.

— Сколько за маленькую булочку?

Про большие он и не спрашивает.

— Десять рублей.

Ответ антиквара не радует.

— Почём молоко?

— Семь рублей стакан, — несётся в ответ.

Порцию жареной картошки с конским мясом предлагают за пятнадцать рублей, чуть дороже просят, чем за кашу.

Очень много в закусочных рядах разнообразных пирожков, но и охотников до них опять же предостаточно.

Пожилая дама в шляпе и пенсне торгует картофельными лепешками. Её тоже Илья Ильич не обделяет вопросом.

— Пять рублей штука.

— Дорого, — делает заключение антиквар.

А вот и целый ряд столов с самоварами. Желающие могут тут угоститься чаем. Кто побогаче — с сахаром. Он продается прямо тут — восемь кусочков за двадцатку. Четыре — за десять советских бумажных рублей.

Между рядами много баб самого что ни на есть деревенского вида, никак не москвичек. Все с большущими узлами. Они уже наменяли на хлеб уйму вещей, что их душеньки пожелали. Дешево, по старым временам — почти даром. Лица их сияют довольством и превосходством над убогими простодырыми горожанами.

Ну, есть захочешь — всё отдашь. Пользуются этим ловкие бабищи. Времена сейчас такие. Булкам стихи посвящают. Я такие сам читал в одной эсеровской газетке.

Ах, булка, булка!

О ней, о пышной,

Горяченежной,

Как вздох степей,

Вздыхаю гулко,

Ропщу мятежно

(Хотя неслышно)

О ней, о ней!

Такие вот дела… Иные, всё за булку готовы отдать.

Отдам я слепо

И бестолково,

Сквозь смех и слёзы,

Добро моё, —

И все совдепы,

И исполкомы,

И совнархозы, —

Всё — за неё!

— Всё, Ваня, пришли. Раскладываемся.

Илья Ильич кивнул мне на свободное место в ряду, где старыми вещами торговали.

Я расстелил прямо на земле видавший виды мешок, а антиквар и выложил на него свой товар.

Глава 6

Глава 6 Терехин

Илья Ильич занялся своей торговлей, а я в сторонке за его спиной встал.

Конечно, рискованно мне с ним на Сухаревке появляться, но тут такой муравейник — попробуй заметь меня. Кстати, милиция здесь особо и не появлялась. Это я в первый приход с антикваром сюда заметил. И в прежние времена полиция на этом рынке порядок навести не могла, а сейчас и подавно. Жила Сухаревка по своим неписаным законам. Тут, главное, рот не разевать и куда не надо не соваться, тогда и при своих интересах останешься… Может, и с прибылью.

Что-то даже у Ильи Ильича и покупали. Цены он не ломил, а ещё и у него постоянные покупатели имелись из среды коллекционеров и перекупщиков. Антиквар был давно в деле, ну и репутация у него имелась.

Я по лицам проходивших мимо взглядом скользил, так — без всякой цели. Думал, как Илье Ильичу про нужные документы мне правильно сказать. Ещё и о жизни теперешней размышлял, взвешивал плюсы и минусы. Всё как-то пока тут запутанно было, происходящее с моими представлениями не всегда совпадало. Ну, как про эти годы в школе на уроках истории рассказывали.

Новая советская власть тут уже скоро как год будет. Однако, обещанные рабочим фабрики и заводы так и не передали. Я, когда про ля-куртинские события рассказывал, часто там бывал. Так вот, на большинстве производств, кому раньше фабрика принадлежала, так тот ей и владел. Некоторые — стали государственными. Те, кто у станков стоял, так и остались наемными работниками. Ещё и покупательная способность их заработных плат снизилась. Рублей они получали теперь больше, а купить на них могли меньше. Впрочем, такое уже не первый год тянулось, с начала войны жизнь рабочих и их семей всё тяжелее и тяжелее становилась.

Земля. В этом вопросе тоже пока много непонятного было. Сам я в деревне после фронта и каторги не был, но про массовую передачу земли крестьянам пока не читал и не слышал. Застопорился как-то данный вопрос.

Крупная торговля находилась в упадке, зато на Сухаревке и на улицах столицы — тысячи и тысячи торгующих. Работать бы надо, а народ только покупает и продает, покупает и продает, меняет шило на мыло…

Мир с германцами заключили… Здесь у меня просто слов нет.

В общем, пока у меня отношение к новой власти неоднозначное. Ещё и преследует она меня. За спасение жизни человеческой, пусть и императора.

Тут мой взгляд за человека, что перед товаром Ильи Ильича стоял и зацепился. Ему разложенное на мешковине было не интересно, а вот на меня он глаза пялил.

Мля… Сидел бы я дома…

Нет, а вроде он мне и знаком! Не из карательных органов мужик-то, что меня ищут, а здорово похож на моего сослуживца.

— Доктор! Иван Иванович!

Точно. По Франции он мне знаком…

— Ходит у меня нога-то! Ходит!

Как не ходить, всё я ему тогда хорошо и правильно сделал.

— Доброго здоровья, Терехин.

Запомнил я фамилию этого солдата. Когда он в разряд выздоравливающих перешел, много в лазарете помогал. Я даже подумывал у себя его оставить.

— Каждый день я Богу, доктор, за тебя молился. На фронте, а потом и в Африке.

Так, в Африке он был. Тоже — ля-куртинец? Что-то я его в лагере не помню. Впрочем, там нас не одна тысяча была, а я из лазарета редко выбирался. Не до того было…

Терехин чуть не через голову Ильи Ильича перепрыгнул, тот в этот момент на корточки присел, что-то там со своим товаром занят был.

— Вот не думал кого тут встретить… — широко улыбался солдат, показывал всему миру немногие оставшиеся у него зубы.

— Сам-то как здесь? — прервал я его словоизлияния.

— Спасибо нашей советской власти народной. Не бросила на чужбине. Послали за нами пароходы. Поклон Ленину до земли. Свечки за него буду теперь ставить…

Вот, а Терехин новую власть благодарит, за Владимира Ильича свечки будет ставить. Она ему не хуже родной матушки, не бросила, с каторги вызволила.

— Домой я сейчас добираюсь. Говорят, скоро в деревне землю делить будут…

Опять Терехину подфартило… Его это власть.

Из истории, что в школе изучал, я помнил, что земля не очень долго в руках в тех, кто её обрабатывает, останется. Колхозы по всей стране начнут организовывать, станет землица колхозной. Вроде, как и своей, но не своей… На этот счёт у меня опять полного понимания не было. Хотя, в колхозе я работал. Осенью по целому месяцу на первом и втором курсе собирал картошку перед началом занятий. Правда, собирал не долго, почти сразу в бригаду грузчиков пристраивался. Наполняли ведра клубнями всё больше девицы, а немногочисленные парни-студенты медики мешки с картошкой на машины и в тракторные тележки грузили.