Страна Печалия - Софронов Вячеслав - Страница 85

Высокий рыжеватый диакон средних лет осторожно кашлянул и обратился к отцу Андронику:

—

Что скажете, батюшка? Может, стражников позвать да вывести его вон?

—

Сам уйдет, — устало махнул рукой тот, — дайте ему напиться да и проводите с Богом. А ты, мил-человек, — обратился он к Аввакуму, — прости меня, коль в чем не прав. Может, сгоряча чего и лишнее сказанул. Но и ты меня пойми. Прошлым летом направил мне владыка такого же ссыльного посельника, как и ты. Он с месяц у меня на клиросе в певчих служил, а однажды ночью обокрал храм, и только его и видели. Из утвари церковной взял столько, сколько унесть мог. А самое главное, вызнал, где хранятся общинные деньги, замок с сундука сбил и без копеечки нас всех оставил. Как теперь верить людям после этого? Ты не горячись, не горячись, — поднял он руку в сторону Аввакума, заметив, что тот собирается что-то возразить. — Твое слово всего лишь словом и останется. Лучше послушай, что я тебе скажу. Супротив владыки, ясно дело, не пойду, но и тебя принять без соответствующей на то грамоты не могу. Пущай владыка наш поручится за тебя и мне о том отпишет. Тогда поглядим. Но дам добрый тебе совет: лучше иди на послушание в Знаменский монастырь. Там таких как ты, много проживает. Про всех сказать не могу, но есть и на тебя похожие. В монастыре для тебя самое место и будет, лучше не сыскать.

Тем временем молодой парень молча протянул Аввакуму ковш холодной воды, и тот торопливо сделал несколько больших глотков, вернул ковш, оправил слегка вымоченные усы и сдержанно ответил:

—

И ты, батюшка, прости меня за горячность. Видит Бог, что не по своей воле здесь оказался и никаких вин за собой не вижу. Может, и к лучшему, что так вот откровенно все мне высказал, наперед знать буду, что у вас здесь за порядки. О разговоре нашем непременно все владыке обскажу, а там пусть он решает. Но и ты пойми меня: вслед за мной жена с детьми малыми вскоре приехать должна, нелегко мне их без гроша за душой прокормить будет. Мне их содержать требуется, как должно мужу по всем христианским законам. А ты мне на послушание в монастырь идти советуешь. А детей куда? На паперти посадить милостыню просить? А что с вором меня спутал, то не твой грех, за то не сержусь. Нынче люди, как звери, каждый норовит от другого для себя кусок посытней урвать. Только я не таков буду, в жизни чужого не брал и брать не собираюсь. Да что говорить, ко мне в храм на службу чуть не пол-Москвы собиралось, а когда проповедь говорил, то все как есть плакали и в великое умиление приходили. Можешь о том любого спросить.

—

Ладно, ладно, забудем, что друг дружке наговорили. Не мной сказано: обжегшись на молоке, и на воду дуешь. А проповеди твои сам бы с радостью великой послушал. Ты вот что, напиши, чего говорить после службы станешь, да и отправь ко мне с кем. А я и прочту. Годится?

—

Ты, батюшка, как погляжу, бумаге больше веришь, чем человеку. Но, будь по-твоему. Составлю проповедь, только ты скажи мне, какую тему из Евангелия выбрать.

—

А возьми, к примеру, притчу о блудном сыне, да и обскажи на свой лад, как ее понимаешь. Согласен? — хитро прищурился он, и Аввакум понял, что Андроник не так прост, как показался ему в начале разговора.

—

Почему бы и нет, согласен. Составлю проповедь, и на бумаге изложу. Срок какой мне даешь?

—

Пары дней хватит? Поди, помнишь, что там, на Москве, говорил, вот и изложи все.

—

Должно хватить, — думая уже о чем-то своем, ответил протопоп и, поклонившись, направился к выходу. — Прощайте покуда. Свидимся еще.

Стоящие в проходе церковнослужители молча расступились, с интересом глядя на него. Подойдя к церковным дверям, протопоп истово перекрестился на блестевший у противоположной стены иконостас и, не оглядываясь, вышел на улицу, ощущая на себе взгляды служителей.

Аввакум, как и обещал, через два дня сам принес проповедь о блудном сыне и с нетерпением ждал, когда тот с ней ознакомится. Наконец дня через три за ним явился посыльный, сообщивший, что благочинный просит прибыть его на другой день к нему сразу после окончания заутрени. Аввакум с вечера намазал салом свои видавшие виды сапоги, надел новый подрясник и отправился к началу службы. День был будний, и прихожан собралось не более двух десятков человек, которые, впрочем, постояв некоторое время, тихонько пятились к дверям и незаметно исчезали. Вскоре в храме осталось лишь несколько древних старух, которых, судя по всему, не ждали домашние дела, и они терпеливо стояли каждая в своем углу, подпевали в нужных местах диакону и степенно крестились.

Когда после окончания службы отец Андроник проследовал, уже сняв с себя верхнее облачение, в подсобную комнатку, то вслед за ним вошел, не дожидаясь приглашения, и Аввакум. Благочинный сидел на том же месте, что и в прошлый раз, и держал в руках написанную Аввакумом проповедь. Некоторое время он молчал, а потом, словно решившись на что-то, коротко глянул на протопопа и произнес негромко:

—

Не ожидал от тебя, что столь подробно изложишь все, не ожидал.

—

Что, не понравились мысли мои? — осторожно осведомился Аввакум.

—

Я этого не говорил. Тем более вижу, что ты зело горяч и не выдержан. Как тебе правду-то сказать? Осерчаешь, чай?

—

На правду грех обижаться. Да только кто знает, где она, эта правда, то одному Господу известно.

—

Ну, я не Господь Бог, но в проповедях кое-что понимаю и Евангелие могу хоть наизусть от корки до корки пересказать, а потому спрошу тебя, сын мой, откуда ты все взял, что у тебя в проповеди изложено?

—

Как откуда? — поразился вопросу Аввакум. — Из Евангелия и взял. А что не так?

—

Много чего не так, — неопределенно ответил отец Андроник. — Вот хотя бы… — Он отнес исписанные листы подальше от глаз на расстояние вытянутой руки и, прищурившись, прочел: — «Блажен тот будет, кто в дом свой обратно после странствий долгих вернется». В Евангелии ничего подобного нет. Или, может, отстал я, старый, от жизни? Может, иное теперь пишут, что мне неведомо?

—

Таких слов точно нет в Евангелии, то мной говорено. Но что с того? Разве не обретает радость тот, кто в дом свой возвращается после странствий?

—

Это так, — согласился отец Аверкий, — но ты-то о блаженстве пишешь! А заповеди блаженства, что в Нагорной проповеди Иисусом Христом были сказаны, все как есть перечислены, но твоих слов там нет и быть не может! Как же ты, грешник, посмел добавить свои слова туда?

Батюшка постепенно распалялся, и Аввакум понял, что и на этот раз разговор будет непростым, и чем все это закончится, сказать трудно. Но и он не хотел уступать, тем более, что подобную проповедь он говорил в свое время перед самим царем Алексеем Михайловичем, и тот премного остался доволен, не усмотрев в ней ничего кощунственного. Но как объяснить это твердолобому батюшке, который привык чувствовать себя хозяином не только в своем приходе, но и в городе, и не приемлет иного толкования Евангелия, к чему он привык сызмальства?

—

Позвольте, позвольте. — Протопоп и не думал сдаваться. — А как же толкования святых отцов, которые слово «блажен» нередко используют в посланиях своих?

—

Ну, тебе-то до них далековато будет, — решительно отрезал настоятель. — Ишь ты каков! С отцами церкви вздумал себя сравнивать! То грех-то великий! Предерзкий ты человек, однако. Как же тебя там, в столице, к службе допускали с подобными высказываниями?

—

А так и допускали, — с вызовом ответил Аввакум, — вас потому как не спросили. И на проповеди мои народу собиралось по нескольку сот человек, а не то, что у вас сегодня, два с половиной калеки стояло.

—

Да ты, как погляжу, не только человек предерзкий, но и старших уважать не приучен. Хорошо, оставим это место с блаженством на твоей совести, а поглядим далее. Что ты тут еще пишешь? А, вот: «Так случится с каждым, кто во блуде рожден, и проклят будет род его…»