Страна Печалия - Софронов Вячеслав - Страница 81

Еще издали он увидел стоящий возле монастырских ворот тот самый возок, что он специально купил в дороге, держащего под уздцы заиндевевших коней, улыбающегося татарина, а чуть в стороне стояла она, Анастасия Марковна, и держала запеленатого в меховое одеяло Корнилия и тоже, чуть сдержанно улыбалась. Увидев Аввакума, она радостно вскрикнула, и тут же из возка выпрыгнули на снег Проша и Ванечка, а следом, смешно переваливаясь, выбралась Агриппина и, обгоняя всех, бросилась к нему и повисла на шее. Вслед за ней на отце повисли, дружно хохоча, оба сына, а он, целуя их в щеки, влажные носики, вдыхая их родной, почти забытый запах детских тел, не сводил глаз с жены, дожидавшейся, когда улягутся плещущие через край детские восторги.

—

Благослови нас, отец, — не доходя несколько шагов и опустив глаза, произнесла она своим певучим голосом, от которого он тоже отвык, а сейчас впитывал и блаженно пускал внутрь себя, как живительный напиток, каждую его нотку.

—

Бог благословит. — Аввакум широко перекрестил их и обнялся с женой, чмокнул ее в щеку, спросил: — Как доехали? Все ли ладно?

—

Всё слава богу. Намерзлись лишь. Холодно здесь у вас, морозно, — отвечала Марковна все с той же улыбкой, со скрытым восторгом глядя на мужа.

—

Разве это мороз? — рассмеялся Аввакум. — Настоящие морозы впереди еще. Пойдемте в дом, обустроил как мог, сейчас сама увидишь.

Потом он неожиданно остановился, словно вспомнил что.

—

А где Маринка? Оставили, что ли, где? — спросил он, удивленно поводя головой по сторонам.

—

Да вон она, прощается с казачком своим, — усмехнулась Марковна, — уж больно он к ней интерес проявлять начал, как ты наперед уехал.

—

Куда ж ты смотрела? Гнать надо было его! Спортит девку — и ваших нет.

—

Не переживай, одних их ни на минутку не оставляла. Хороший парень, Тихоном зовут. Говорит, что свататься будет, — успокоила мужа Марковна. — Да вот она, бежит уже… Куда ей от нас деваться, сирота, чай…

И точно, раскрасневшаяся Маринка бежала к ним, широко раскинув руки, и тут же кинулась на шею к Аввакуму, чмокнула его в щеку и радостно засмеялась:

—

Не браните меня, батюшка, ничего грешного меж нами не было, зато Тихон, знаете как помогал нам во всём…

—

Знаю я этих помощников, — ворчливо ответил тот, — с этими казаками глаз да глаз нужен. Чего ж он нас сторонится? Подошел бы, не волки, в лес не утащим…

—

Думает, бранить станете, — ответила за своего ухажера Маринка, — он обещал в гости прийти, как на постой определится.

—

Там видно будет, пока что самим надо устроиться, — глянул на нее Аввакум сверху вниз, отметив, как расцвела девка, похорошела, найдя свою зазнобу. — Все, идете за мной, а то носы быстро отморозите…

Возница поехал следом, остановился возле ворот, помог занести в дом поклажу, получил расчет и тут же уехал, не обмолвившись ни словом. Дети уже успели забраться на новую лавку, сбросив с себя шубки прямо на пол, а Марковна прошла во вторую половину дома, где стояла огромная, больше похожая на топчан, кровать, застеленная домотканым одеялом, принесенным сердобольной женой кузнеца, и бережно уложила на нее спящего сына.

—

Поправился ли? — осторожно спросил Аввакум, указывая на последыша.

—

Жар спал, — ответила та, — Бог даст, и совсем выздоровеет. Рассказывай, как без нас жил, чем питался. Определи ли тебя на службу? Куда? Или ждешь еще?

—

Все в руках Божьих. Приставили к храму, так что без куска хлеба не останемся.

—

Далеко от дома или поблизости?

—

Не близко, но и не далеко. Может, потом удастся перебраться поближе к службе моей, а пока и здесь неплохо.

—

Вижу, какие хоромы нам отвели. — Анастасия Марковна обвела взглядом полутемную спальню, поправила одеяло, — завтра приберу все, свои вещи из сундуков выну, авось проживем.

Потом, уложив детей, они долго еще сидели у стола, советовались, за что приняться в первую очередь, и вспоминали былые счастливые времена, когда жили они в Москве и каждый день в гости к ним приходили добрые знакомые, помогали, кто чем мог, а здесь, на чужбине, рад будешь первому встречному, а о лучшей доле можно лишь мечтать.

—

Думается мне, патриарх наш в покое меня не оставит и удумает еще какую каверзу, чует мое сердце, что испытания наши с тобой только начинаются, — глядя на мерцающую под иконами лампаду, негромко сказал Аввакум.

—

Твоей вины в том не вижу, — отвечала ему Марковна, — а буду с тобой до конца, куда бы нас судьба ни закинула.

—

Ничуть в том не сомневался. — Аввакум нежно погладил ее тонкую руку и вспомнил, как впервые увидел свою Анастасию в соседнем селе, куда он, еще будучи диаконом, ездил освящать со всем причтом вновь отстроенную церковь. Выделил он ее тогда из толпы сразу и за высокий рост, и за взгляд голубых глаз, отметил про себя. Потом уже через несколько дней приезжал специально, чтоб поинтересоваться, кто она есть и чья будет, а узнав, что сирота и живет у чужих людей, проникся к ней состраданием и вскоре заслал сватов. И с тех пор ни разочка не пожалел, что остановил выбор свой именно на ней, и даже не представлял, что могло случиться, если бы рядом с ним оказался кто иной…

Главный сибирский воевода Василий Иванович Хилков, князь и царский стольник, обличием был тучен, а лицом строг, отчего местный народ князя побаивался и особо с жалобами на обидчиков своих не обращался, опасаясь, как бы от того им хуже не сделалось. Прибыл он в Тобольск вместе с многочисленной челядью и с собой привез серебряную с позолотой посуду, нескольких поваров и двух музыкантов, что ублажали слух его гостей и домашних во время долгих трапез. Воспитанный родителями в честности и бескорыстности, остался он на всю жизнь человеком, о коем на Руси говорили: такой лишнего себе не возьмет, скорее свое отдаст. На воеводство в Сибирь был он поставлен, не достигнув еще и сорока лет, в самом расцвете сил, которые и тратил без удержи на государевой службе.

Первым делом он приструнил зарвавшихся воевод в северных городках, находившихся в его непосредственном подчинении. Одному пригрозил опалой за то, что тот брал с остяков ясак сверх меры, другого вызвал в Тобольск и на несколько дней закрыл в холодной кладовой, велев тому на бумаге изложить все свои прегрешения, и не выпускал до тех пор, пока тот не исписал все выданные ему для покаяния листы.

Остальные же, узнав о таких строгостях, приутихли сами, резонно полагая, что честный воевода — для Сибири большая редкость и рано ли, поздно ли, он или сам на чем-то да споткнется, или какой добрый человек поможет ему совершить поначалу грех малый, за которым неизбежно последует грехи и покрупнее, а тогда можно и голову поднять и продолжить то, зачем расторопные люди в Сибирь и ехали.

Князь Василий через верных людей выведал, кто сколько из подчиненных ему воевод прибрал к рукам из государственных сборов, но сообщать о том до поры до времени в Москву не стал, а сделал так, что о записях его всем малым воеводам стало известно, надеясь тем самым и впредь держать их в узде и крепком подчинении.

Но более всего доставляли ему хлопот служилые люди рангом пониже, с которыми его подчиненные сами справиться не могли, а воеводе по чину не положено было заниматься усмирением каких-то там стрельцов или казаков, которые чувствовали себя в Сибири людьми вольными и не особо отягощенными государевой службой. И недели не проходило, чтоб меж ними не вспыхивали ссоры, заканчивающиеся обычно драками, в которых участвовало с полсотни человек от каждой стороны. Не хватало стражников разнимать их, вести в острог, чтоб отдать в руки подьячему для составления обвинения, на основе которого воевода и мог вынести приговор и осудить провинившихся. Прежние воеводы смотрели на подобные ссоры сквозь пальцы, понимая, что к каждому казаку стражника не приставишь и потому сибирский народец, почувствовав волю, вел себя предерзко и не выказывал должного уважения ни начальникам своим, ни духовным лицам, ни, тем более, торговым людям.