Страна Печалия - Софронов Вячеслав - Страница 69

—

Что случилось? — спросил он, как ни в чем не бывало. — Ты давно здесь? Не помню, как уснул… Сон какой-то чудной снился, будто меня кто-то звал в глубокий колодец спуститься, я было полез, а сверху ты зовешь… Едва назад выбрался…

—

Точно, чуть совсем в тот колодец не бухнулся. Скажи батюшке нашему спасибо, что молитвы над тобой чуть не до утра читал. А то сейчас бы не ты гроб очередной мастерил, а для тебя делали, — по-матерински отчитывала она его. — Едва отходили тебя, дурня. Что же ты такое сделал с собой? — показала она ладонью на его обескровленное и исхудавшее лицо. — Почему не пришел, когда сорок дней после смерти мужа моего прошло? А я тебя ждала…

—

Неужели сорок дней прошло? — не поверил он.

—

Больше уже. Хотела уезжать, да соседи твои сказали, мол, неладно что-то с тобой, пришла попрощаться, а ты едва живой лежишь, краше в гроб кладут. — И, что-то вспомнив, тихо заплакала. Слезинки ее упали Яшке на руку, на грудь и окончательно вернули его к жизни. Вновь над Капитолиной засиял образ его матери, чему он несказанно обрадовался.

—

Мама вернулась, — только и прошептал он.

—

Где? — не поняла Капитолина и обернулась.

—

Ты и есть моя мама и жена. Оставайся со мной, худо мне одному.

—

Так ты не один, — красноречиво указала она на лежащего в углу истукана. — Думала, ты его на меня променял.

—

Да будь он проклят! — закричал Яшка и вскочил на ноги. — Из-за него все это со мной случилось. Нечистый попутал меня, велел собственного бога сотворить, вот меня и понесло. Теперь видишь, что вышло из всего этого.

С этими словами он легко подхватил совсем недавно обожествляемое им бревно и выбросил его за дверь.

—

Все, с этим покончено, — смело заявил он. — Оставайся, и все хорошо будет. Обещаю.

Капитолина покорно согласилась, понимая, что деваться ей все одно некуда, а Яков хоть какой, но заступник. К нему ее влекло едва уловимое щемящее душу чувство материнской жалости и заботы. Возможно, видела она в нем скорее своего неродившегося ребенка, нежели мужа. Женскую душу и чувства, владеющие ею, трудно кому-то понять, включая и ее саму, а потому поступки, которые она совершает, на первый взгляд, столь непредсказуемы и загадочны. Хотя, если разобраться, то идут они чаще всего именно от жалости, испытываемой ею к другому человеку, что многие почему-то называют любовью. Однако, как бы ни звалось это чувство, благодаря ему и живут столь несходные друг с другом люди, не особо задумываясь, чему они этим обязаны.

Через день Капа, как стал ее звать Яков, перебралась к нему в дом, заставив его перенести мастерскую в стоящий во дворе покосившийся и наполовину разобранный сарай. Но никаких пожитков в доме после ее переезда не прибавилось, хотя стало заметно чище и уютнее. Зато Яшка повеселел и подолгу пропадал в своем сарае, наверстывая упущенное, мастеря для соседей разную необходимую для хозяйства утварь.

Правда, с тех самых пор он начисто отказывался принимать заказы на поделку гробов и могильных крестов, ссылаясь на явленный ему откуда-то голос, запретивший навсегда заниматься этим скорбным занятием. И слободчане, привыкшие к неожиданным вывертам своих соседей, немало на то не обиделись, а наоборот, уважительно похлопывали его по плечу, когда забирали очередную поделку, со словами, что гробовщиков и без того хватает, а вот такой мастер, как он, один. Правда, оплату они, как обычно, задерживали, но Яшка со своей Капой считали, что счастье земное совсем не от этого зависит.

Под вечер уже Варвара вспомнила, что завтра у нее вроде как именины и, несмотря на пост, надо хоть как-то отметить день своей небесной покровительницы. Точного возраста своего, как и все ее ровесницы, она не знала. К чему ей знать его? Просто баба, которая уже четыре десятка лет прожила, на пятый перевалило, а счастья так и не видала. Да и есть ли где оно — бабье счастье? Кто его видел, в руках держал? Живший десяток лет с ней казак, муж невенчанный, царство ему небесное, ничем особо ее не осчастливил. Жили, как все, и не особо думали, есть ли оно, счастье, меж ними. Теперь вот который год одна вдовью лямку тянет. Может, потому и Бог деток не дал, что жили без особой любви, а как бы по обязанности. Как бы сейчас хорошо было, если бы в доме кроме нее еще кто был. Вместе все легче от тоски спасаться, что окутывает все гуще паутиной своей вдовий дом, не оставляя надежды даже на малые радости.

Небольшой домик, куда родители Варвары перебрались много лет назад да здесь же и померли, стоял подле самой речки Монастырки так, что до воды из окна можно камень добросить. Поселили сюда отца ее, поскольку состоял он какое-то время конюхом при архиерейском дворе, и один из сибирских владык, находясь однажды в добром расположении духа, отблагодарил его за добрую езду, распорядившись отвести ему с семейством этот самый дом в монастырской слободе. И прозвание свое отец получил по должности, ставши Конюховым и дети его унаследовали тоже самое прозвище, под которым писались как в церкви, так и по другим делам.

Варин отец недолго возил архиереев через обычно укрытые большую часть года снежным одеялом сибирские дали. Пришлось ему прервать службу из-за тяжелой простудной болезни, заработанной им в многодневных поездках. Прохворав почти год, скончался он на руках у жены своей, оставив ей вместе с безутешным горем в память о себе троих детей. Варвара была среди них самой младшей, возможно, потому и задержалась в Тобольске. После смерти матери, последовавшей вскоре вслед за мужем, брат ее с сестрой уехали искать лучшей доли, не пожелав жить подле могил своих родителей. И Варвара бы уехала, если бы не дом, хотя был он далеко не самым лучшим среди своих монастырских соседей.

Удержали Варвару в родном городе спокойный нрав ее и привычка к своему углу, где каждый сверчок знал свой шесток, и она надеялась найти такого же тихого мужа при должности на какой-никакой, но службе. Слушая в детстве рассказы отца о порядках на архиерейском дворе, она утвердилась в мысли, будто бы это и есть настоящая мужская работа — служить сильным мира сего. Будь то воеводский двор или приказ о ссыльных, все они правят от царского имени, и, значит, вряд ли кто посмеет словом или действием обидеть самого малого служку из них. Потому и казака своего приветила совсем даже не за красу или иные качества, а опять же за службу государеву. И даже сейчас, ставши вдовой, хранила ее от многих бед память о нем, как человеке служилом, военном, а значит, выше многих, кто пытается жить исключительно своим умом.

Жизнь ее теперь складывалась не из дней прожитых, а из ночей, проведенных в горьком одиночестве, когда даже писк мыши считала она добрым знаком, скрашивающим пустоту вдовьей доли. Но и мыши, словно чувствовали зияющий скорбью провал бесприютности, были редкими гостями в ее доме. Не приживались и собаки, которых она пыталась прикармливать остатками скудного обеда. Те, покормившись на ее харчах вволю, вдруг вскоре начинали обходить ее дом стороной и уходили в иные семьи, где царило если не веселье, то обычные для жизни суета и гомон. Брала она к себе и котят, выкармливала, но приходил срок, исчезали и они, оставив лишь клочки полинялой шерстки на дерюжном покрывале.

Другой бы на ее месте давно ожесточился, стал человеком злым и желчным, ненавидящим все и вся вокруг. Но Варвара смирилась со своей долей и жила так без любви, без ненависти, не старясь и не молодея, словно застылая под первым морозцем спелая ягода, налитая соком собственной неприкаянности и отчужденности от всего мира. Как и многие вдовы ее лет, она исправно посещала приходскую церковь, каялась в грехах, сводившихся, главным образом, к тайным помыслам о бабьем блаженстве, наличие которых можно сыскать у каждого жившего на земле человека, тем более у оставшегося без жизненной опоры и веры в собственные силы. И не было случая, чтоб сердобольный батюшка не допустил ее к святому причастию, сочтя вдовьи откровения за великий грех.