Цена весны (ЛП) - Абрахам Дэниел "М. Л. Н. Гановер" - Страница 54

Стражники открыли печи паровых повозок и жарили над углями птиц. Меньший из двух сараев, стоявших на повозках, открыли. Там оказались туго скатанные одеяла, ящики с мягким углем и глиняные кувшины, на которых виднелись символы семян, изюма и соленой рыбы. Пока Ота глядел, из второго домика вынырнул Данат и встал в тени у конца повозки. Один из стражников начал песню, остальные присоединились. Ота сам всегда так делал, когда был другим человеком.

— Данат-кя, — сказал он, подойдя к сыну поближе, чтобы тот мог его услышать, несмотря на радостный хор его товарищей. Данат присел на корточки на краю повозки, потом сел. В свете топок сын казался чуть более глубокой тенью, лица не было видно. — Есть кое-что, о чем надо поговорить.

— Да, — сказал Данат, его голос вернул Оту в реальность.

Ота сел рядом с сыном. В левом колене что-то щелкнуло, но, поскольку особой боли не было, он не обратил на это внимания. Данат переплел пальцы.

— Ты все еще сердишься, что я поехал? — спросил Ота?

— Нет, — ответил Данат. — Это не… это не так. Но я не думал, что ты поедешь со мной или мы поедем на запад. Я подготовил собственный план, а ты поменял его.

— Я могу извиниться. Но это то, что надо было сделать. Я не могу поклясться, что Патай…

— Нет, я пытаюсь… Боги, — сказал Данат и повернулся к отцу. Его глаза вспыхнули, поймав свет топок. — Пошли. Ты тоже должен узнать.

Данат задвигался, встал и пошел к задней стенке повозки, широкой и деревянной. Дверь сарая была крепко закрыта. Пока Ота, кряхтя, взбирался на повозку, Данат возился с толстым железным замком. Стражники перестали петь. Ота осознал, что на них глядят все глаза, хотя вместо мужчин он видел только силуэты.

Ота подошел к открытой двери. Внутри царила полная темнота. Данат молча стоял, держа в руке замок. Ота уже собирался заговорить, когда из из темноты донесся другой голос.

— Данат? — спросила Ана Дасин. — Это ты?

— Да, — ответил Данат. — И мой отец.

Из темноты появились серые глаза гальтской девушки. Она надела блузку из простого хлопка и юбку, которую носят крестьянки. Руки задвигались перед ней, ощупывая воздух, пока не нашли деревянную дверную раму. Ота, наверно, издал какой-то звук, потому что она повернулась, словно хотела посмотреть на него, ее взгляд прошел мимо него, в никуда. Он почти принял позу формального приветствия, но остановил себя.

— Ана-тя, — сказал он.

— Высочайший, — ответила она, высоко вздернув подбородок и подняв брови.

— Я не ожидал увидеть вас здесь, — сказал он.

— Я пришел к ней, как только услышал о том, что произошло, — сказал Данат, — и поклялся, что это сделали не мы. Что мы не пытались пленить андата. Она не поверила мне. Когда я решил ехать, я попросил ее поехать со мной. Как свидетельницу. Мы оставили записку Фарреру-тя. Даже если он не одобрит, он не сумеет ничего сделать, пока мы не вернемся.

— Вы знаете, что это безумие, — тихо сказал Ота.

Ана Дасин нахмурилась, твердые линии прорезали ее лицо. Потом кивнула.

— Нет никакой разницы, где помирать — в городе или на дороге, — сказала она. — Если это не предательство со стороны Хайема, то я не вижу, чего мне бояться.

— Мы выступили в поход против силы, с которой не сможем справиться. Я могу назвать, не задумываясь, еще полдюжины вещей, которых надо бояться, — сказал Ота. Он вздохнул, и лицо Аны затвердело. Потом он продолжил, пытаясь придать голосу слабый оттенок удовольствия: — Но, насколько я понимаю, если вы пришли, вы пришли. Добро пожаловать на нашу охоту, Ана-тя.

Он кивнул сыну и отступил на шаг, но ее голос позвал его назад:

— Высочайший, я хочу верить Данату. Я хочу думать, что он никак в этом не участвовал.

— Никак, — подтвердил Ота. Девушка взвесила его слова, и, похоже, приняла их.

— А вы? — спросила она. — Вы как-то в этом замешаны?

Ота улыбнулся. Девушка не могла его видеть, но Данат мог.

— Только моя невнимательность, — сказал Ота. — Ошибка, которую я должен исправить.

— Значит андат может ослепить вас так же легко, как нас, — сказала Ана выходя из домика на повозку. — Вы защищены не больше, чем я.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

— Это правда, — сказал Ота.

Ана какое-то время молчала, потом улыбнулась. В слабом свете огня он увидел ее мать, по форме щек.

— Тем не менее, вы приняли нашу сторону, а не объединились с поэтами, — сказала она. — И кто из нас сумасшедший?

Глава 18

Снег падал и оставался, глубокий, на три пальца Маати. Сквозь узкие высокие окна, никогда не знавшие стекла, свистел осенний ветер. Женщины — Эя, Ирит и обе Кае — собрались в маленькой комнате вокруг жаровни и с приглушенных жаром говорили о грамматике и форме, о различиях между возрастом, ранами и сумасшествием. Ванджит, завернутая в толстые шерстяные платья и плащ из навощенного шелка, сидела на высокой стене, лицом на восток. Замечательным голосом она пела колыбельные песни Ясности-Зрения, словно нянчила настоящего младенца. Маати подумал было прервать ее или вернуться к работе с остальными, но обе возможности были хуже, чем оставаться одному. Он отвернулся от большой бронзовой двери и отступил в темноту.

Через несколько недель на них обрушится зима. Не убивающие бури севера, но достаточно суровая зима, и даже короткая поездка в Патай станет трудной. Он попытался представить себе долгие ночи и холод, ожидающий его, всех их, и спросил себя, как они сумеют это пережить.

После возвращения на Эю навалилась темнота. Маати видел ее в глазах девушки и слышал по хрипу в голосе, но энергии в ней не убавилось. Утром она вставала раньше него и шла в кровать после заката. Она полностью сосредоточилась на пленении, а твердый характер заставил проснуться остальных. Только Ванджит держалась в стороне, участвуя только в некоторых обсуждениях. При этом как будто существовала определенная сумма внимания, и, когда Эя уставала, Ванджит взлетала, словно воздушный змей. Маати, оказавшийся между этой парой, чувствовал себя усталым, больным и старым.

Уже много лет он не жил долго на одном месте, да и тогда был постоянным гостем хая Мати. У него была библиотека, слуги приносили вино и еду. Эя была еще девочкой. Смышленой, занятной, любопытной. Но больше всего радостной. И он помнил, что был частью ее радости, ее уюта.

Тяжело ступая, он вошел в одну из широких пустых комнат, в которой стояли ряды и колонки коек — на них мальчики, не старше десяти лет, переживали холод, завернувшись во все, что имели. Он прислонился к стене, чувствуя грубый камень спиной.

Еще одна зима в этом месте. Было время, когда он посчитал бы это умным.

Сзади послышались шаги. Шаги Ванджит. Он узнал их по звуку. Маати не повернулся, чтобы приветствовать ее. Когда она вошла в комнату, навощенный шелк сиял, как кожа; вначале она даже не посмотрела на него. Странным образом она похорошела, стала прекрасной. Андат прилип к ней, держась за бедро, и в ее выражении была умиротворенность, которая придавала ей безмятежный вид. Он хотел доверять ей, воспринять ее успех как первый из тысячи путей, с помощью которых сможет восстановить мир, исправить свои ошибки.

— Маати-кво, — сказала Ванджит тихим мягким голосом, как только что проснувшаяся женщина.

— Ванджит, — сказал он, приняв позу приветствия.

Она и андат подошли, чтобы сесть рядом с ним. Крошечное существо сунуло ручки в складки платья Маати и дернуло, словно привлекая его внимание. Ванджит сделала вид, что ничего не заметила.

— Эя-тя все делает хорошо, верно? — спросила Ванджит.

— Мне так кажется, — сказал Маати. — Она взяла широкую концепцию, а это всегда трудно. Однако она очень серьезно подходит к делу. Есть несколько недостатков. Структуры, которые действуют друг против друга, а не совместно.

— Сколько? — спросила Ванджит. Маати потер ладонями глаза:

— Пока она будет готова? Думаю, если она найдет форму, которая разрешит конфликт, то сможет начать последнюю фазу завтра. Две недели. Нет, три, самое раннее. Или месяцы. Не знаю.