Я в какой-то момент не справился в наших с Кариной отношениях, где-то поддался давлению, на что-то забил, позволил убедить себя считать главным не то, что действительно таковым является.

А когда все стало разваливаться — ничего не стал пытаться спасать, потому как в определенный момент показалось, что так жить даже круче.

Карина позвонила, будто почуяв о чем мои мысли, и на этот раз я не стал отбивать ее вызов, как поступал все эти дни со звонками от нее и ее родителей.

Вышел в ванную и ответил.

— Замолчи!

— резко оборвал ее попытку орать и угрожать.

— Если хочешь говорить со мной о детях, то либо берешь себя в руки и делаешь это спокойно или же я сейчас же отключаюсь.

— Как ты посмел… — выпалила Карина, но тут же осеклась и замолчала.

А через секунду я услышал как она рыдает.

Даже на расстоянии и с поганой слышимостью продрало по нервам.

Я немало видел ее слез и слышал истерик, но сейчас это было нечто другое.

Настоящее, горькое и возвращающее меня к пониманию, что никогда я в этой жизни не хотел ее боли, обид, слез.

Я ведь ее любил когда-то.

И пусть чувства прошли, пусть всего наворочено было, ею же в первую очередь, но кто сказал, что в этом не половина и моей вины.

Она — мать моих детей, этого ничему уже не отменить.

— Карин, не плачь.

С детьми все в порядке.

— Как… как ты мог вообще… увезти… Я… я конченная, по-твоему, совсем?

Мне казалось, они тебе нужны только как средство отравлять мне жизнь.

Подумал, но говорить не стал.

Это не по телефону.

— Я сделал то, что посчитал единственно верным в тот момент.

— Это месть, да?

За то, что мы… что отец с тобой вот так?

— Изначально — да, — и сейчас мне за это стыдно.

— Но теперь я понимаю, что нам давно нужно было что-то менять.

Сразу все нужно было делать по-другому.

— Что ты имеешь в виду, Макар?

— Приезжай сюда.

К нам.

Обдумай спокойно, без оглядки на кого-либо, чего ты хочешь.

Одна.

Без мамы, папы и их давления.

И здесь мы вчетвером станем решать как жить.

— Да откуда мне знать, как я хочу!

— снова начала повышать тон Карина.

— Вы все меня… Ванька родился — мне девятнадцать только было!

И все… Жизнь закончилась!

Пеленки, кормления, какашки, вопли… И я… вечный обслуживающий придаток к детям.

А я где в этом… Где я?

У тебя сначала работа любимая в ментовке… Потом бизнес стал поднимать… И все-то у тебя удачно и получалось… А я где?

Что я за эти годы?

То самое, липкое чувство перманентной вины перед ней в чем-то начало расползаться внутри, и я жестко отмахнулся от него, начиная раздражаться.

— Карина, тормози.

Это не телефонный разговор в любом случае, да и смысл обсуждать это уже спустя годы?

Бери себя в руки, приезжай, и мы станем решать, как лучше нашим детям.

Они — единственное, что нас соединяет и о чем мы можем говорить вместе.

Как будешь готова — пиши.

Отключился и временно ее заблокировал, зная, что если бывшую подхватит и понесет, то будет названивать без остановки и катать гневные и оскорбительные простыни.

— Что-то случилось, Макар?

— спросила Светлана, на удивление пытливо всмотревшись в мое лицо.

— Нет, — еще не случилось, но однозначно впереди много малоприятных моментов.

Но не здесь и не сейчас.

Сейчас я жду мою Ерохину.

— А можно еще чайку?

Меня успело опять попустить после разговора с Кариной, когда Лиза возникла в дверном проеме, и окружающий шум будто кто-то выключил.

Явно уставшая, одна темная прядь выпала из хвоста, касаясь вьющимися кончиками волос ее чуть обветренных губ.

Я ее тут же мысленно отвел, сглотнув от фантомного вкуса, по которому, оказывается, так скучал эти дни.

Наши взгляды не просто встретились — сшиблись, сцепляясь и сплавляясь, и по телу-разуму, всем нервам, покатилось такое… облегчение.

Да именно оно было первым, а не ревущий голод возбуждения, что гнался за ним по пятам.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

Сначала схлынула боль, реальный объем которой я ощутил только с ее исчезновением, а только потом пришло таившееся в засаде и изголодавшееся желание.

Ленка дернула Лизу за руку, начав что-то рассказывать с торопливой радостью и обрывая наш безмолвный контакт.

Ерохина кивнула, что-то пробурчала и ушла, выглядя, как минимум, ошарашенной.

Я же себя ощущал примерно так же.

Как быть мужику, если его со всей дури волочет вслед за женщиной, а вокруг его дети, которых не бросишь без всяких объяснений, и люди, что наверняка не поймут, если я сорвусь молча.

Пока я сидел тупящим болваном, решая, как быть, Светлана совершила гениальный ход.

— Так, надо до ночи квартиру все же как следует просушить и проветрить.

Народ, как насчет того, чтобы пойти сначала за мороженным, а потом погулять в парке.

Лизу мы оставим охранять квартиру, а Макара ей помогать в этом.

— А, то есть, моей сестре и Макару сырость нипочем?

— ехидно фыркнула Ирина, но мать на нее выразительно зыркнула, и они сорвались шумной гурьбой и ушли.

Я не стал дожидаться, когда их гомон и топот окончательно стихнет, и пошел вглубь квартиры.

Лиза стояла посреди комнаты без футболки.

Вообще-то, времени вполне бы хватило, чтобы встретить меня полностью обнаженной, но в эту минуту степень ее обнаженки значения уже не имела.

Моя адекватность отчалила мигом и скорого возвращения не обещала, уж не после того, как Лизка, сверля меня вызывающе-жарким взглядом, шагнула навстречу.

— Какого хрена, Макар?

— практически прорычала девушка раскатисто-дразняще, останавливаясь так близко и при этом безумно далеко.

— Конкретизируй вопрос, — попросил я, и уничтожил-таки последнее расстояние между нами, притянув ее к себе и сходу попытавшись втянуть в поцелуй.

Но засранка резко повернула голову, ускользая, и я наказал ее за это, прижавшись ртом пониже уха и перейдя на шепот.

— Какого хрена я приперся в твой дом?

Какого хрена торчал тут, дожидаясь тебя и общаясь с твоими?

Или какого хрена я сейчас чувствую себя чуток рехнутым от того, как тебя хочу?

— Какого хрена ты решил, что можешь просто явиться и без единого слова хватать меня и тащить в постель!

— выпалила она, откидывая голову и проходясь ладонями по моей спине, отчего вдоль позвоночника потекла огненно-пушистая река, а в башке совсем опустело от вида покорно открытой шеи.

— Постель вот ни капли не принципиальна, Лиз.

Я прямо с места не сходя готов… — как она пахнет, как ощущается под пальцами, губами… Я от этого дурею-дурею-дурею, пьянею прямо в слюни… — Лебедев!

— мигом озлившись, Лизка отпихнула меня и вывернулась из рук, оставив обворованным.

— Мы так-то расстались и не слишком по-доброму, припоминаешь?

Сейчас я куда как лучше помню, как же долго в тебе не был.

— Не расстались.

Ты психанула и ушла.

— Прям без повода, да?

Блин, Лебедев, да глаза-то подними!

— На кой?

Не даешь себя руками трогать, буду хоть глазами лапать.

А говорить я и так способен, если у тебя есть такая острая необходимость, мало понятная мне, надо заметить.

— Ну еще бы!

С таким-то стояком ты был расположен к разговорам, — фыркнула она, и я мгновенно ощутил, как упало напряжение, возведенное ею между нами барьером.

И мгновенно воспользовался этим, шагнув к ней опять и обняв.

Скользнул сразу одной загребущей рукой на ее ягодицу и сильно сжал, помня, как она реагирует именно на мои несдержанные ласки.

Лизка охнула и изогнулась в пояснице, вжимаясь животом в мой гудящий в штанах ствол, и проворчала якобы недовольно.

— Лебедев!

— Я, Лиз, я, — проворчал, проходясь поцелуями по ее шее вниз, добираясь до манящей ложбинки, и глубоко, смакуя, вдохнул, ощущая, что тормоза испаряются, как и весь мир вокруг и опора под ногами.