Невидимые знаки (ЛП) - Винтерс Пэппер - Страница 20

Мое сердце замерло.

Как бы я ни хотел, я не мог помочь ей. Я был абсолютно бесполезным этим детям... этим... осиротевшим детям.

— Ты ранена.

Она кивнула, зарывшись лицом у меня на коленях.

Коннор схватил свою маленькую сестру за руку, вырывая ее из моих рук. Его поведение было враждебное — он воспринимал меня как врага, поскольку только что большая ответственность был сброшена на его молодые плечи.

— Она будет в порядке. Она храбрая. Правда, Пип?

Пиппа шмыгнула носом, облизав слезы, которые подкатились близко к ее губам. Она посмотрела на меня и прошептала:

— Коннор сказал, я получу любую его иг-игрушку, какую захочу, если не буду пла-плакать и буду делать то, что он говорит мне.

Коннор сжал челюсти.

— Все, что захочешь, сестричка.

Пиппа улыбнулась; она корчилась от боли, слезы все еще бежали по ее щекам, но она пыталась держаться ради своего старшего брата.

Я должен был отвести взгляд, чтобы не смотреть на чистую любовь между братом и сестрой. Коннор едва достиг подросткового возраста, но за эту ночь он стал не по годам стойким, храбрым и мудрым.

Мы не говорили в течение нескольких минут, все пытались осмыслить произошедшее.

Коннор сказал, что я единственный, кого он нашел в живых. Означает ли это… что Эстель…

Я осекся.

Мысль о смерти родителей Конора опустошили меня. Образ женщины, с которой я недавно общался, разрушил меня.

Сделав глубокий вдох, я попытался как можно сильнее завуалировать свои вопросы, чтобы не расстроить Пиппу.

— Коннор... когда ты говоришь, что я один, кто...

Коннор понял сразу. Взглянув в кусты, откуда они пришли, он вздрогнул.

— Они мертвы. — Обвив свое тело руками, он заставил себя продолжить. — Мама и папа там. И пилот, все возле вертолета.

— Мама и папа? — оживилась Пиппа. — Они ведь спят, Ко. — Она потянула его за руку. — Я хочу вернуться. Я хочу, чтобы мама, остановила мою боль.

Коннор зажмурил глаза, прежде чем прижал сестру к себе и поцеловал ее в висок. Она вскрикнула, когда он дотронулся до ее кровоточащего плеча, но не попыталась вырваться.

— Пип, мамочка не может помочь вам. Помнишь, что я сказал?

Черт, он сам все ей объяснил?

Этот парень невероятный.

Пиппа нахмурилась.

— Ты сказал, что они спят.

— Что еще я сказал тебе?

Она посмотрела на землю.

— То, что это что-то вроде вечного сна, и они не проснутся.

Коннор нахмурился, борясь с собственным горем, чтобы скрыть трагедию от сестры.

— А ты помнишь, почему я сказал, что они не проснутся? Помнишь, что случилось с Чи-Чи, когда она ушла на небо?

— Кошечка легла спать и так и осталась лежать неподвижно. Она не мурлыкала и не игралась лапкой со мной. Она просто продолжала спать.

— Точно. — Его челюсти сжимались от боли. — И это то, что делают мама и папа. Они навсегда уснули, и независимо от того, насколько ты хочешь, чтобы они были рядом, они не проснутся. Понятно?

Пиппа замерла, осознание, наконец, пришло в ее чересчур молодую для потерь душу.

— Но…

Коннор проглотил свое горе, делая все возможное, чтобы быть храбрым.

— Но ничего, Пип. Они мертвы. Поняла? Они не вернутся…

Пиппа вырвалась из его объятий.

— Я не верю!

— А тебе не надо верить мне! Это правда.

Брат и сестра смотрели друг на друга.

— Я хочу вернуться!

— Мы не можем вернуться! Они мертвы, Пип.

— Я не хочу, чтобы они были мертвы. — Из глаз Пиппы брызнули свежие слезы. — Они не могут быть мертвы.

Я проклинал то, что не мог подняться на ноги и обнять их. Они были слишком молоды, чтобы иметь дело со смертью, слишком невинны, чтобы справиться с болью, и слишком чертовски совершенны, чтобы быть брошенными в одиночестве после аварии.

К черту все.

Стиснув зубы, я согнул здоровую ногу и толкнулся вверх. Мир перевернулся, боль ослепила меня, и переломы в моих костях бросили меня обратно вниз.

Твою мать!

Пиппа начала колотить грудь Коннора, когда он попытался схватить ее.

— Я хочу домой. Мне не нравится это место.

— Ты думаешь, я не хочу? — Он схватил ее за руки. — Я хочу, чтобы они проснулись точно так же, как и ты!

Задыхаясь от боли, я зарычал:

— Ребята, прекратите. Вы не можете…

— О, господи. Вы живы.

Ссора прекратилась, и мы резко повернули головы в сторону еще одного голоса.

Мое сердце пропустило удар, когда я увидел светловолосое, кареглазое видение, превратившееся в грязную, но чертовски сексуальную женщину. Длинноногая и прекрасная, она олицетворяла все, что, я думал, потерял, и все, чего я слишком боялся желать.

Она — мое спасение. Даже если она — моя погибель.

— Эстель? — В моем голосе звучал шок и облегчение. — Ты выжила.

Она слегка улыбнулась мне и повернулась к детям. В глазах Пиппы застыли слезы, сбегающие вниз по ее щекам.

Эстель не проронила ни слова, просто остановилась перед ними, упала на колени и крепко обняла их.

Пиппа растаяла, уткнувшись лицом в ее влажные волосы, и, не сдерживаясь, зарыдала. Смотреть на это было душераздирающе больно, но это было к лучшему. Ей необходимо выплакаться; только тогда она сможет столкнуться с реальностью лицом к лицу и принять то, что несет ее будущее.

Коннор стоял неподвижно, не поддаваясь объятиям Эстель, его руки опущены и сжаты в кулаки.

Но постепенно броня его отваги треснула, и у него потекли слезы.

Склонившись над Эстель, он позволил себя обнять, заглушая боль от потери случайным актом доброты.

Я ненавидел то, что не мог присоединиться; что не мог предложить то, что Эстель сделала так легко. Все, что я мог сделать, это сидеть там, сражаясь с бесполезностью и скорбеть вместе с ними. Если Коннор прав, и его родители и пилот мертвы, это означало, что из семи нас стало четверо, и никто знает, что ждет нас в будущем.

Я не знаю, сколько времени прошло, но медленно слезы Пиппы прекратились, и Коннор отстранился.

Поцеловав Пиппу в щеку, Эстель выпрямилась, при этом немного морщась, придерживая себя за ребра.

Она тоже ранена.

Все мы пострадали в какой-то степени.

Взглянув в мою сторону, Эстель сразила меня до глубины души. Она заставила меня чувствовать себя важным; она заставила меня чувствовать себя храбрым. Она заставила меня чувствовать, что она нуждалась во мне, даже в то время, когда я нуждался в ней.

Я даже не знаю ее, но она вытащила столько эмоций из меня. Эмоции, с которыми я не хотел иметь ничего общего, потому что она сделала меня слабым, а я должен быть сильным в этом месте. Сильным ради нее и ради детей.

Но как я мог остановить ее власть, когда все, чего я хотел, чтобы она обняла меня так же, как и детей?

Прокашлявшись, я отвернулся.

Эстель подошла и стала передо мной.

— Она сломана? — Она указала на мою лодыжку.

Я прищурился из-за солнца, что пробивалось сквозь деревья, и видел лишь ее силуэт.

— Я не врач, но уверен, что здоровая нога не должна так сгибаться.

Она нахмурилась.

— Не надо быть таким язвительным. Это был простой вопрос.

Что?

Мой ответ не предполагал в себе неприветливость и грубость. Она выбила меня из колеи. Это было слишком, я не имел в виду это дерьмо.

Перебросив свои длинные волосы через плечо, она пробормотала:

— Ты можешь хотя бы стоять?

Опустив глаза, я сделал все возможное, чтобы ответить без какого-либо намека на грубость:

— Нет. — Я не дам ей еще одной причины думать, что я мудак.

— Настолько больно? Или ты просто не пытался?

Способ заставить меня чувствовать себя еще большим неудачником, чем я есть на самом деле.

Я стиснул зубы.

— Конечно, я, блядь, пытался.

Она ахнула от моего ругательства.

Дети прижались ближе, перестав плакать, и сосредоточили свое внимание на мне, а не на своих умерших родителей.

— По шкале от одного до десяти, насколько плохо? — Эстель присела на корточки рядом со мной, положив свои маленькие ручки на мои ноги.