Волшебство по наследству - Лубенец Светлана - Страница 22

– Да? – Яна оторвала заплаканное лицо от подушки. – А ты бы согласилась пойти в школу без юбки в обыкновенных черных колготках?

– Но ты же была в юбке! Подумаешь, задралась... В этом, если хочешь знать, гораздо больше плюсов, чем минусов!

– Да ну! – Яна даже перестала плакать. – Какие же в этом могут быть плюсы?

– Такие! Все увидели, какие у тебя стройные и красивые ноги. У меня, например, таких нет. Думаю, у Широковой – тоже.

– Глупость какая, – улыбнулась сквозь слезы Яна, но Танькины слова ее все-таки успокоили до такой степени, что она даже смогла поинтересоваться судьбой циркового реквизита: – А что с диадемой? Я слышала, как она хрустнула.

– А я, уходя, слышала, как Людмила говорила, что ничего страшного не произошло, что все можно склеить. Но кто его знает, как там на самом деле. Людмила – тетка добрая. Может, просто утешала. Но что бы ни случилось, мы завтра все узнаем.

– Да ты что! Как мне теперь идти в школу? Чтобы все смеялись?

– Сама знаешь, что Колька смеяться никому не позволит, – усмехнулась Таня. – Знаешь, мне иногда его даже жалко делается.

– Мне, Таня, тоже, но сердцу не прикажешь. Ты ведь меня понимаешь?

– Еще бы!

После того как Таня уже ушла домой, в квартире Кузнецовых раздался телефонный звонок. Яна со всех ног бросилась к трубке, потому что ждала звонка от Шереметьева, но услышала голос ненавистной Широковой.

– Как себя чувствуешь? – сладко проворковала она.

– А тебе какое дело? – как можно независимей поинтересовалась Яна.

– Видишь ли, я просто хотела поставить тебя в известность... так... на всякий случай... – И Широкова замолчала, справедливо ожидая от Кузнецовой дальнейших расспросов.

– В известность? О чем? – испугалась Яна, и в животе тут же противно заныло.

– О том, что так, как сегодня, будет всегда! – выкрикнула та и отключилась.

Яна с ужасом посмотрела на пищащую телефонную трубку, потом положила ее на место и задумалась. Интересно, что еще намерена предпринять Юлька? И, главное, зачем? Неужели она не понимает, что ничего изменить нельзя. Какие бы козни она ей ни готовила, какие бы подножки ни ставила, Яна все равно будет рядом с Витей. Он ее любит. Любит! А все остальное в свете его любви абсолютно не страшно и не имеет существенного значения.

– Я ничего ей не обещал, – оправдывался перед Яной Шереметьев. – Я даже никуда ее не приглашал. Она сама звала меня то прогуляться, то в кино. Я и соглашался-то не всегда. Если честно, то всего два раза.

– Ты с ней целовался? – в упор спрашивала Яна.

– Никогда в жизни! – клялся Витя.

– А с Анисимовой?

– Откуда ты про нее знаешь?

– Не важно. Ответь на мой вопрос: ты с ней целовался?

– Нет...

– Врешь!

– Нет!

– Почему тогда таким тоном говоришь?

– Потому что не хочу о ней вспоминать! И вообще, я хочу, чтобы ты мне верила, иначе...

– Что иначе?

– Иначе все не имеет смысла.

Яна ему верила. Не только потому, о чем сказал Витя. Она ему верила, потому что если не верить, то лучше сразу умереть, хоть от того же экзотического яда кураре, хоть от просроченных таблеток, хоть по причине примитивного прыжка с балкона...

Из-за воинствующей ненависти Юльки Широковой Яна все время была настороже. Но все-таки она попалась в ее хитро расставленные сети.

Дело в том, что время от времени Яна встречалась с Колькой Брыкуном. Ненамеренно. Они не назначали друг другу никаких свиданий. Они просто жили в одном подъезде и потому частенько оказывались рядом. Яна подозревала, что Колька иногда специально поджидает ее, чтобы поболтать, но не видела в том ничего плохого. Она была самым сумасшедшим образом влюблена в Шереметьева и Кольку воспринимала всего лишь как одноклассника, знакомого с детского сада, и как непутевого шалопая, который вечно во что-то вляпывается, неизменно вызывая у нее острое к себе сочувствие. Она велела Брыкуну перестать с ней заговаривать о любви и всяком таком, потому что безумно любит другого человека, и только его одного. Колька пытался в ответ что-то возразить о свободе выражения своих чувств и о несправедливом ограничении всякими «графьями» девичьей свободы, но быстро заткнулся, так как Яна после этих его слов чуть не ушла домой.

Тот вечер, когда Юлька одержала очередную победу над Яной, начался очень хорошо. Кузнецова была в гостях у Тани Самохиной. Она полюбила болтать с ней по душам. Разводила с ней те самые «сюси-масюси», над которыми не так давно высокомерно насмехалась, считая, что ничье участие ей не нужно. Оказалось, что Таньке можно было доверить абсолютно все. И без опасений, что тайна окажется известной кому-то третьему и непосвященному. И вовсе Самохина не была глуповатой, как когда-то казалось Яне. Она просто была ненавязчивой и негромкой. Таня предпочитала промолчать, нежели спорить, но свое мнение всегда на все имела. И если Яна настойчиво просила ее высказаться, то мысли ее всегда оказывались интересными, а советы точными и действенными. Только с Танькой Яна могла поделиться тем, как нынче счастлива. Она давно призналась ей во всем, что касалось Князева. Яна думала, что Самохина ее запрезирает и откажет в дружбе, что, в общем-то, находила вполне справедливым. Но Танька и здесь повела себя нестандартно: она сказала, что нет худа без добра и что Янины не слишком красивые действия привели к ошеломляюще замечательным результатам, а потому их можно уже не классифицировать как подлость. Не склонная ранее к сантиментам, Яна расплакалась, бросилась Таньке на шею и поклялась в вечной дружбе. И еще Яна поняла, что Самохина вовсе не дурнушка. Просто ее внешность не яркая. Все краски в ней как бы приглушены и слегка растушеваны, но от лица веяло такой тихой нежной прелестью, что Кузнецова теперь хорошо понимала, на что же повелся Юра Князев.

Колька в тот вечер ждал ее у подъезда Самохиной.

– Что-то снова случилось? – испугалась Яна.

– Ничего, кроме того, что опять в милицию таскали.

– Все по поводу шереметьевского золота?

– Ага. Настькина мамаша, по-моему, хочет меня упечь в колонию для несовершеннолетних.

– Да ну?

– Вот тебе и «да ну»! Кроме кольца, она хочет на меня повесить еще кое-что. Она утверждает, будто я сбиваю с пути их Настьку! Представляешь? Да эта Настька сама кого хочешь собьет! Хорошо, что хоть их папашка нормальным человеком оказался. Если бы не он, то, как говорится, – пишите письма мелким почерком!

– А что он?

– Он пока мамаше не дает окончательно меня утопить, но та, по-моему, гораздо темпераментнее, а потому вполне может его победить.

Яна ужаснулась. За своей так неожиданно свалившейся на голову любовью она совершенно забыла про Брыкуна и кольцо. Даже Витю ни разу не спросила, как у них там обстоят дела.

– Знаешь, Колька, – сказала она, – мне кажется, что Настя чего-то недоговаривает про кольцо. Ты бы с ней разобрался, а?

– Мне тоже кажется, что она темнит. Но пока я от нее ничего не добился, потому что, честно говоря, и добиваться особенно не хочу. Мне кажется, что и у Настьки количество любви ко мне резко поубавилось.

– Как это поубавилось? А письмо? Там же про любовь!

– А ты откуда знаешь? – насторожился Колька.

– Настя мне сама сказала.

– Не верю я что-то в такую любовь, – вздохнул он. – Честно говоря, я решил с ней вообще порвать после того, как она меня милиции сдала, но разок все-таки пришлось встретиться. Обещал же ее в «Вираж» сводить... Я ведь, как ты знаешь, человек слова. Поэтому, как только папаша меня на улицу выпустил, я и повел Настьку, как обещал... Так прикинь, до того мне противно стало ее видеть, что я прямо посреди танца наплел ей что-то несусветное, да и сбежал... Поэтому я тебя и жду...

Брыкун, слегка прихватив Яну под руку, повел к дому, продолжая проникновенно бурчать ей в самое ухо:

– Понимаешь, один я совсем остался. Даже мама, и та не верит, что я знать ничего не знаю про то кольцо. Папаша как на врага смотрит...