Маша без медведя (СИ) - Войлошников Владимир - Страница 6

…

— ЗА-А-АВТРА-А-АК!!! — этот вопль ворвался ко мне в палату вместе с открывшейся дверью, и я подскочила на кровати от неожиданности.

Вчерашняя раздатчица, румяная и деловитая, уже наливала мне в стакан какую-то буровато-розоватую жидкость.

— Это что? — подозрительно спросила я.

— Каша рисовая сладкая на молоке, батон, масло, сыр и какао, — озвучила она мне весь набор сразу, — бери давай!

Я пристроила стакан с какао (то, что это какао, я определила методом исключения) на довольно высоком подоконнике, забрала остальное, и тележка укатилась, поскрипывая колёсиками. Дверь снова закрыта.

Тарелка с кашей начала обжигать руки, и я не придумала ничего умнее, как поставить её на кровать. Скопившаяся за время сна мана переполняла меня, что называется, «под крышку». И тут мне в голову пришла гениальнейшая идея (во всяком случае, я сочла, что она таковой является). Мне нужна зубная щётка!

Если вы думаете, что я собиралась создавать её из ничего — ошибаетесь. Нет, в принципе, это возможно. Но потребуется такое колоссальное количество энергии (и усилий, главное — усилий!), что глаза в кучу съедутся. А вот на трансформацию из одного вида материи в другой нужно тоже очень много, но всё же гораздо меньше, чем при творении с нуля.

Я оглянулась: что тут у нас ненужное?

А вот, кстати, три куска батона — явно для меня много. Возьмём, да и оторвём от одного из них корочку, и придадим ему форму, условно приближённую по виду к зубной щётке, чтоб легче было. Та-а-ак, а теперь транс-фор-мируем… готово! Из отщипнутого кусочка мякиша сделаем горошину зубной пасты. Кайф полнейший! Я с превеликим удовольствием почистила зубы, посушила и спрятала под подушку щётку, съела кашу и хлеб, а вот по поводу какао… То ли какао в наших мирах было разное, то ли варить его в этой лечебнице не умели — кто знает. Напиток (больше всего хотелось назвать его словом бурда) доверия не внушал. В итоге я вылила это подозрительное какао в раковину, набрала воды (пить-то надо) и ради тренировки придала ей вид и вкус апельсинового сока. Получилось весьма недурно!

Я заправила постель и приготовила пару оставшихся чистых листов для рисования, попутно припоминая все уроки, которые мне давал Баграр касательно внушений и подконтрольных действий (сверх школьной программы, конечно же!). Как хорошо, что в голове всё-таки уложились знания, хоть я и считала, что никогда не смогу ими воспользоваться! Чувствую, сегодня мне это пригодится, и не только в общении с доктором.

Попутно, в каком-то странном порядке — а, скорее, безо всякого вовсе порядка — созревали мои памятные икринки. Это было зд о рово, потому что хоть немного развеивало свалившийся на меня ужас безызвестности. А с другой стороны — все эти воспоминания принадлежали маленькой семилетней девочке и касались в основном бытовых вещей. И каким образом всё это мне поможет выжить, я пока не особо представляла.

ПАМЯТНЫЕ РЫБКИ

Вот, например, иногда мы с мамой ездили в центральный городской парк и катались на каруселях — в основном я, конечно. Билет на трамвай (это такой железный дико грохочущий сарай на железных колёсах, который ездил строго по отведённым ему железным же полоскам), стоил четыре копейки. А карусели по-разному. Детские в основном десять. Мне очень нравились лошадки. В моих воспоминаниях они были в е рхом красоты и желанности. Разглядывая их теперь со стороны, я понимала, что лошадки были довольно грубо вылеплены из какого-то дешёвого материала, аляпо раскрашены, а для пущей привлекательности снабжены гривами и хвостами, более всего напоминающими мочалку. Я усаживалась на самого-самого яркого красного коня (а если он был уже занят, то на ярко-оранжевого с чёрной гривой), вцеплялась в железную палку, торчащую прямо перед седлом и уходящую куда-то под крышу карусели, и получала три минуты полнейшего восторга. Были ещё места в «каретах» — в промежутках между этими лошадьми, на деревянных креслицах. Но кареты я отвергала с пренебрежением. Что за интерес сидеть на лавке, когда выпадает шанс пронестись в настоящем седле? Если была возможность, на лошадках я каталась дважды.

Вторым по привлекательности был «Ветерок», причём желательно не детский, «лялечный», а взрослый. Сиденья там были побольше, и меня неизменно сдвигало неведомой силой к внешнему краю, когда подвешенные на цепях кресла начинали раскручиваться. Зато какие ощущения! О-го-го! Вот почему я так магию воздуха люблю — всё с тех пор! Верхнее огромное кольцо, к которому подвешены сиденья, раскручивается всё быстрее и быстрее, кресла на цепочках приподнимаются и раскрываются, словно лепестки гигантской ромашки — я лечу над землёй! Выше! Выше! Внизу мелькают люди, верхушки кустов, трёхметровая, окружающая аттракцион ограда — всё где-то там. А мы мчимся — мне кажется, на высоте верхушек деревьев. Кажется? Или просто вокруг забора растут не очень высокие рябины? Но как захватывало дух!

Интересно, я теперь смогу летать? Раньше в е рхом моих возможностей была осторожная левитация в полуметре над полом — чтоб не убиться, если вдруг энергия внезапно кончится. Надо будет попрактиковаться.

Ещё выше поднимало колесо обозрения, но его я не очень любила — очень уж медленно, а мама всё время боялась и судорожно сжимала мою руку: «Сиди смирно!» — «Не вертись!» — «Не шевели корзину, упадём!» Неинтересно, в общем.

Качели-лодочки я как-то тоже игнорировала. На площадке в нашем дворе такая качеля* постоянно стояла, и я скупердяйски считала, что пусть она и видом попроще, и не так богато разукрашена, зато на ней можно бесплатно целый день качаться — то же самое.

*Именно так мы, дети двора, этот предмет и называли.

А на сэкономленные денежки лучше ещё раз на лошадках пронестись или в чашках покрутиться. Или сахарной ваты купить. А лучше мороженого! Правда, за десять копеек было только молочное. Но за пятнадцать копеек можно было купить уже сливочное, а если мама расщедрится — двадцатикопеечный пломбир! А уж за двадцать пять, что вообще неслыханная роскошь — пломбир с кусочками шоколада или с орехами. Какая вкуснятина, у меня от воспоминаний аж рот слюной наполнился.

Чаще всего мороженое продавали в вафельных стаканчиках, но иногда в бумажных, зато с палочкой — прямоугольной тонкой щепочкой, которой полагалось мороженое из стаканчика выколупывать. Обычно эти палочки валом лежали в подносе на крышке холодильного ларя мороженщицы.

Ещё было мороженое фруктовое, совсем дешёвое — по шесть копеек и даже лимонное по три. Такое я не любила и не ела, даже если другого не было.

Зато если попадался шоколадный пломбир — день удался!

Ещё одна рыбка была про хлебный магазин — как мама меня в первый раз отправила одну, и двадцать копеек дала, хотя надо было всего шестнадцать — очень уж мне хотелось принести сдачу! А в магазине — одуряющий запах свежего хлеба, выложенного на косые многоярусные полки. И двузубая вилочка с узорчатой ручкой пристёгнута на цепочке: если сомневаешься в мягкости, можно этой вилочкой в хлеб потыкать. А потом я шла домой, и хлеб так вкусно пах из моей сумочки, что я не удержалась, и всю корку с одной стороны обкусала. Вкусно было неимоверно.

Зоопарк. Очень большая территория, клетки, загоны, вольеры… Я устала ходить, и хочу домой. Мама говорит: «Давай уж до медведей дойдём, а потом — домой?» Маленькая я соглашаюсь, потому что люблю медведей, а я сегодняшняя — настораживаюсь. Медведи? Почему они в зоопарке? И тут же что-то из подсознания болезненно подсказывает: в этом мире медведи — всего лишь звери.

Мы идём вдоль больших, огороженных двойной решёткой загонов. Медведей много: бурые, гризли, холодолюбивые белые, ещё какие-то редкие. Но…

Все они неразумны (во всяком случае, недостаточно разумны, чтоб стоять на одной ступеньке с человеком).

Этот кусочек памяти горчит.

Я вздохнула и села рисовать. И тут дверь опять открылась. На этот раз пришла медсестра, но не тётя Таня, какая-то другая, сильно моложе и с неприятно подобранными губами.