Игры мажоров. Хочу играть в тебя (СИ) - Ареева Дина - Страница 51

Упругие полушария упираются в грудь, и мой стояк в моменте напоминает, что я почти два месяца не трахался. Минет в раздевалке не в счет, ежедневная дрочка в душе тем более. Единственный раз, отдаленно похожий на секс, это когда Маша сама мне подрочила.

Мне этого заряда на несколько раз хватило, стоило вспомнить ее податливую ладонь.

Как тут сдерживаться? Я и не собираюсь. Впиваюсь в ее рот, толкаюсь, и она замирает. Даже не дышит, пока я трахаю ее рот языком.

Она сначала от такого напора ошалевает. Затем принимает. Глубоко, как получается. А потом начинает отвечать. Сначала несмело, потом все настойчивее и настойчивее.

Стараюсь не думать о том, что вместо языка там должен быть член. Не сейчас, это точно.

Руки опускаются по спине вниз и останавливаются на упругой попке. Рывком за бедра, и стройные ножки обхватывают мою талию. Просовываю ладони под короткие шортики, и сжимаю тугую попку.

Я сейчас кончу, клянусь.

Она такая теплая, такая кайфовая. Такая охуенная.

Мышка моя.

Несу в свою комнату и падаю вместе с ней на кровать. Развожу ноги в стороны, трусь болезненно возбужденным пахом посередине. Нахожу рукой перемычку шортиков и просовываю под нее пальцы.

Маша стонет негромко, но так возбужденно, что тело прошивает судорогой. Она там такая мокрая, такая тесная, такая сладкая.

Это пиздец. Меня ни от кого так не крыло. Никогда. Что она со мной сделала почти три года назад, когда я сбил ее на Красавчике? Чем заколдовала?

Задираю футболку, накрываю руками оба соска. Маша изгибается подо мной, стонет уже без стеснения, оттягивает волосы на затылке.

Ебать как хорошо.

Но член рвется наружу. Беру ее руку, веду к своему паху, сам расстегиваю ширинку.

Член выпадает ей в руку, она уже смелее себя ведет. Поглаживает, ласкает, пальчиком обводит головку. Как будто тоже кайфует, как будто ей нравится.

От захлестнувшего возбуждения в голове звенит, я ничего не соображаю. Хочу в ней оказаться, в Маше. Хочу вогнать свой член так глубоко, чтобы упереться пахом в ее плоский животик. Ебать ее хочу так, что в глазах темнеет.

Хочу, чтобы еще потемнело и у нее. Но как только приставляю к горячему мокрому входу головку, у нее будто выключается питание.

Будто кто-то рубильник вырубил. Тело каменеет, руки вместо того, чтобы обнимать, упираются в плечи. Отталкивают.

Маша пытается выползти из-под меня, свести ноги. Лицо отворачивает, глаза прячет. Такое ощущение, что сейчас совсем спрячется и створки своей ракушки перед моим носом захлопнет.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍ Беру за подбородок, поворачиваю к себе.

— Маша, что? — голос хрипит. Ну правильно, я же почти кончил, лежа на ней. — Что не так?

Молчит. Повторяю, придав голосу жесткости.

— Я тебя спросил.

И охуеваю, когда она мне в лицо выплевывает:

— Что тебе непонятно, Никита? Все не так, понимаешь? У нас теперь все не так.

Глава 32

Маша

Я не ожидала, что вспомню. Но когда Никита отодвинул в сторону перемычку шорт вместе с полоской белья, меня как прострелило.

Вот я стою лицом к стене, обе руки подняты вверх и прижаты к холодной поверхности. По ногам ползут эти же ладони, заползают под юбку. Отодвигают белье, разводят складки, а затем изнутри пронзает жгучая распирающая боль.

Хоть стою спиной, но затылком чувствую впившиеся похотливые взгляды, слышу смешки, грязные замечания и шутки.

Меня охватывает сначала паника, потом отвращение. В голове нарастает гул, тело деревенеет, становится нечувствительным. Неуемное томление вмиг испаряется, оставляя одно — желание закрыться, спрятаться. Столкнуть с себя тяжелое тело, а самой исчезнуть.

Никита рывком встает, смотрит зло, недовольно. Я понимаю, что сама виновата, не надо было бросаться ему на шею. Но я так была рада, что он вернулся, я так замучилась сидеть между стенкой и шкафом и прислушиваться к каждому шороху. Вздрагивать от каждого громкого звука за окном.

Ник держит меня за подбородок.

— А как ты хочешь, Маша?

И я не знаю, что сказать. Столько раз я представляла, как он у нас будет этот первый раз. Рисовала себе разные картины, полные нежности и романтики. Но реальность оказалась не просто другой. Она оказалась убийственной.

— Я хочу, чтобы ты перестал делать вид, будто между нами ничего не было. Как будто ты никогда не любил меня. Как будто мы не целовались с тобой часами, не репетировали в зале с Ковалем, не танцевали. Как будто не выбирали мне платье, — я сжимаю и разжимаю кулаки, словно это хоть как-то поможет ослабить тупую, саднящую боль в груди. — И как будто потом не бросил в больнице именно в тот момент, когда я в тебе больше всего нуждалась. Ты тогда не счел нужным со мной объясниться, и теперь продолжаешь морозиться. Мы за все это время так и не поговорили с тобой, Никита.

— Мы были детьми, Маша, — чужим голосом говорит Ник, отпуская мой подбородок, — какая любовь? Все это глупости. И гормоны.

— Неправда, — мотаю головой и говорю громким шепотом, чтобы не разреветься, — не перекручивай, Топольский. Ты любил меня. Я же видела тебя в палате, сквозь повязку видела, ты целыми днями возле меня сидел. И слезы мне вытирал. А теперь говоришь, гормоны...

Его лицо остается таким же бесстрастным.

— Так сама же сказала, что бросил. Ушел. Какая же это любовь?

Больше не могу сдерживаться, вскидываюсь и впиваюсь в него невидящим от набежавших слез взглядом.

— Хорошо, тогда ответь на один вопрос. На один-единственный. И я скажу ок, это были гормоны.

Никита молчит, смотрит исподлобья, и я спрашиваю:

— Почему ты тогда так взбесился, когда увидел меня в ванной у Макса в одном полотенце? Зачем ты вообще приехал к Каменскому? И если тебе было на меня наплевать, почему ты начал с ним драться? Что же ты молчишь, Ник? Почему тебя это так задело, если это всего лишь гормоны?

Топольский молчит, шумно дышит. Я тоже дышу часто-часто, зажав руки в кулаки.

— Ты хочешь, чтобы я тебя любил? — холодно спрашивает Никита. — Так этого не будет, Маша. Я не способен на такие чувства, которые нужные тебе. Я не люблю тебя. Я вообще никого не люблю. И хорошо, если ты это себе уяснишь.

От его ледяного тона начинает бить дрожь. Мне реально холодно, хочется заползти под одеяло, прижаться к горячему телу того, прошлого Никиты и слушать, как бьется его сердце. Вот чего мне по-настоящему хочется.

— Но если я тебя не люблю, это не значит, что я тебя не хочу, — продолжает Ник все тем же бесстрастным тоном. — Ты же не думаешь, что я все эти четыре года проведу с тобой как в монастыре? Или ты хочешь, чтобы я на твоих глазах ебал других баб?

— Мне все равно, — смотрю в стену.

— А мне нет, — он пересаживается так, чтобы в него упирался мой взгляд. — Мы с тобой договаривались, что ты будешь делать все, что я захочу.

Щеки вспыхивают, только это не от смущения, а от стыда. Стыда за него, за Никиту.

— Хорошо, — говорю неожиданно покладисто.

Встаю с кровати, стаскиваю шорты с футболкой. Выгибаясь в спине, расстегиваю бюстгалтер и отбрасываю в сторону. Пальцами подцепляю трусики, тяну вниз. Дальше они скользят сами и плавно опускаются на пол. Переступаю через кружевной комок, ложусь на кровать и раздвигаю ноги.

Никита шумно сглатывает, похоже, первая линия обороны пробита. Но сколько их там, неизвестно, я даже пробовать не буду. Ни считать, ни пробивать.

От откровенного, жадного взгляда чувствую себя как на горящих углях. Горят не только щеки и уши, все тело горит. Никита придвигается ближе, нависает надо мной, упираясь рукой в кровать возле моего плеча.

Касается рукой лодыжки, проводит до колена, скользит по бедру, по внутренней стороне. А я как будто отдельно, ничего не чувствую. Мне даже не щекотно.

Пальцы продолжают скользить вверх по животу. Будто случайно задевают грудь, цепляют сосок, пробегают по ключице и впиваются в подбородок.