Игры мажоров. Хочу играть в тебя (СИ) - Ареева Дина - Страница 41

Я не должен был ебать других баб, представляя, что это Маша.

Как только она появилась в этом университете, я должен был хватать ее в охапку и уезжать. Вдвоем с ней, куда угодно. Я когда-то предлагал ей сбежать, мы сидели в итальянском ресторане, и я на полном серьезе говорил, что пойду работать и буду обеспечивать нашу семью.

Нам было по семнадцать лет, но я тогда был намного умнее и практичнее.

С тех пор я утратил на нее все права. Слишком много грязи на мне налипло, чтобы я посмел ей что-либо предлагать.

Лучше бы у них с Каменским правда что-то было, я бы тогда не чувствовал себя таким подонком. Никому не пожелаю испытать то, что испытал я, когда понял, что никакого, блядь Каменского. Что это я только что сам на глазах у ебанутых ублюдков порвал ту, что дороже всего на свете.

Денег. Друзей. Родителей.

Собственной жизни.

Сколько я представлял себе, как это у нас будет. Потом на дерьмо исходил от ревности, что это не я. А теперь бы все отдал, чтобы это не я был, не я, сука, чтобы только не захлебываться от бессильной ярости к тем, кто это все срежиссировал. Кто устроил. Кто участвовал.

Они все заранее рассчитали. Я плохой актер, у меня не вышло убедительно сыграть похуиста. Саймон меня вычислил.

Этот гондон ждал, когда я уеду, чтобы я не смог им помешать. Он точно знал, останься я здесь, то нашел бы способ вывезти Машу. В конце концов вернул бы им полмиллиона, пусть на это понадобилось бы время.

Но я опоздал. И теперь мне ничего не остается, кроме как медленно напиваться под Машиной спальней, так же медленно курить и думать. Много-много думать.

Глава 26

Маша

Просыпаюсь от противного зудящего звука над ухом. Он то появляется, то исчезает, я с трудом разлепляю глаза. И сразу же забываю о надоевшей мошкаре. Гораздо больше меня интересует то, что я вижу.

Где я? Надо мной незнакомый потолок, подо мной незнакомая кровать. Вокруг незнакомые стены и мебель.

Первая мысль — я еще сплю, и мне снится сон. Надо просто сделать над собой усилие, проснуться, и все исчезнет — и потолок, и кровать, и комната. А я окажусь в своей постели в нашей с Оливкой комнате в общежитии университетского кампуса.

Зажмуриваюсь, делаю усилие и... ничего не происходит. Я в той же комнате. В голове постепенно проясняется, и в памяти медленно всплывают события вчерашнего вечера.

Собрание тайного клуба, обступившие меня парни в черном. Надменный Феликс, снисходительно объясняющий условия игры, в которую я позволила себя втянуть. Предательский поступок Саймона, неожиданное появление Топольского. А потом...

Меня окатывает жаркой волной. Судя по разрозненным кадрам, которые услужливо подсовывает память, Никита доказал своим приятелям, что я для него не сестра. Он лишил меня девственности на глазах у всех собравшихся.

Только почему я это вижу со стороны? Нахмуренный Феликс, возмущающийся Коннор, недовольный Саймон...

Саймон с особой настойчивостью требовал для меня особого наказания. Я сейчас это особенно отчетливо понимаю. Он и подставил меня с одной целью — унизить, наказать. А главное, самому принять участие. Потому что я ему отказала.

Глаза заволакивает пелена, стены комнаты медленно покачиваются. Топольский дал мне таблетку, от которой я уплыла в другое измерение, и благодаря которой воспоминания вышли нечеткими и смазанными. Как и эмоции.

Правда не все. Вымазанный в моей крови презерватив, приземляющийся в лицо Саймону, я помню достаточно четко. И то, что для Никиты эта кровь оказалась полным шоком, тоже.

Меня мутит, наклоняюсь вперед, упираясь руками в край кровати. Надо же, как его пробрало. Перед глазами встает перекошенное лицо, стиснутые до скрежета зубов челюсти.

Еще бы! Заречная, которая занимает низшее место в его собственной иерархии, вдруг оказалась не шлюхой. Разве это не шок? Еще какой шок. Шок-контент.

Это Никита может иметь все, что шевелится, и оставаться в своих глазах непогрешимым. Другим такое не прощается. Хотя, возможно, теперь мой рейтинг будет пересмотрен, и меня повысят. Достаточно вспомнить трепетное отношение Никиты к девственности Лии.

От одной мысли, что теперь на меня обрушится «забота» Топольского, снова начинает тошнить. Я этого не вынесу. А он вполне может. Он уже привез меня к себе домой.

Я подписала договор, по которому по собственной воле перехожу в полную собственность Топольского. Теперь я должна жить там, где он решит, делать все, что ему захочется. Если ему вздумается запереть меня в этой комнате, я должна подчиниться.

Грудь сдавливает, не хватает воздуха. Тяну ворот футболки, словно это поможет мне вдохнуть. Вдруг с особой отчетливостью понимаю — что бы я ни делала, я бы все равно оказалась в той гостиной среди членов тайного клуба.

Потому что я, по выражению ублюдка Райли, многим «зашла». И на меня устроили охоту.

«Слишком красивая. И ничья».

По щеке скатывается одна слезинка, за ней вторая. Меня начинает трясти.

Я всего лишь хотела учиться. Ни от кого не зависеть и заработать на учебу сама. Хотя бы попытаться. Почему они не могут оставить меня в покое? Все они, и Топольский тоже...

Рука продолжает судорожно сжимать белую трикотажную ткань, и я вспоминаю, что это футболка Топольского.

Слезаю с кровати и, держась рукой за стенку, иду в душ. Комната периодически дает крен, и я надеюсь, что это последствия действия галлюциногена. Раньше мой вестибулярный аппарат работал без сбоев.

Заползаю в ванную комнату, открываю воду и встаю под теплые струи. Они приятно щекочут тело, и меня снова накрывает воспоминаниями. Когда не держали ноги, а Никита в насквозь мокрых джинсах мыл мне голову. Как осторожно касался волос, как бережно запускал в них руки, массировал кожу кончиками пальцев...

Что ж, меня можно поздравить. Я остаюсь себе верна. В вечном дурацком стремлении наделить всех вокруг несуществующими чертами характера, я безусловный лидер. Непревзойденный и безнадежный.

Чистое полотенце я нахожу, а вот моей одежды нигде нет. Неужели Топольский спрятал ее, чтобы я не могла выйти на улицу?

Открываю дверь с твердым намерением разыскать Никиту и выяснить, значит ли это, что я теперь узница в его доме. Делаю шаг и замираю на пороге.

Он здесь, прямо под моей дверью. Сидит на полу, привалившись спиной к стене. Голова запрокинута, руки переплетены на груди, ноги широко разбросаны. Возле него на полу стоит бокал с недопитой янтарной жидкостью, чуть дальше валяется почти пустая бутылка из-под виски. А еще пепельница, полная недокуренных окурков.

Никита раньше не курил. И в универе я его ни разу не видела с сигаретой. И вообще, что все это значит? Он что, ночевал у меня под дверью?

Сердце неверяще замирает, но я не позволяю себе развить это чувство и наворотить целый ком ошибочных выводов и суждений. Прошлого раза хватило с головой.

Наклоняюсь, чуть касаюсь его плеча. Никита вскидывает голову и открывает глаза.

Глава 26-1

— Что... — сглатываю, голос отказывается подчиняться, — что ты здесь делаешь, Ник?

Никита моргает, оглядывается по сторонам и порывисто поднимается с пола. Инстинктивно отстраняюсь, обхватывая себя ладонями. Это не укрывается от Топольского, но он никак не комментирует, только кривит уголок рта.

— Уже ничего, — морщится, растирая глаза тыльной стороной ладони. — Ты как?

Внезапно осознаю, что стою перед ним в одной футболке. Хочется натянуть ее пониже, прикрывая колени, но сознательно подавляю порыв. Молча пожимаю плечами.

Никита вглядывается в мое лицо. Для этого ему приходится наклоняться, а я ловлю себя на том, что не могу заставить себя посмотреть ему в глаза. Дохожу максимум до подбородка.

Но почему? Разве я в чем-то перед ним виновата? Или я больше боюсь что-то там увидеть?