Осень на краю - Арсеньева Елена - Страница 75

– А разбираться с обугленными трупами, конечно, и в голову никому не пришло, – сердито сказал Охтин. – Ужасно еще у нас все это поставлено... Извините, ваше превосходительство.

Смольников только плечами передернул, ничего не сказал.

– Ох и типус же он, тот Малинин, – пробормотал Шурка. – Просто какой-то покровитель всех злодеев. И с боевиками связан, и еще племянник у него был донельзя подозрительный...

И тут Шурка замер, и обмер, и уставился на Охтина...

– Ага, – усмехнулся Смольников. – Наконец-то и про пресловутого племянника вспомнили, про покойного господина Кандыбина! Мы уж с Охтиным думали, вы позабыли разговор о нем... Ну-ка, господин Русанов, к каким выводам вы сейчас пришли? Очень уж лицо у вас сделалось... этакое! Любопытно будет проследить за ходом вашей мысли.

– Кандыбина убили где? В Андреевских номерах! – чуть не закричал Шурка. – А ведь именно там я слышал голос солдата – Мурзика, как можно теперь с уверенностью утверждать. Кандыбин, племянник Малинина, был совершенно определенно связан с Мурзиком, может быть, обделывал какие-то темные дела под его руководством, Мурзик ведь не только боевик, но еще и вор, ведь верно?

– Верно, только на сей раз расклад сил был иной: Мурзик работал под руководством Кандыбина, – уточнил Охтин.

– Вот те на! – не поверил Шурка.

– Представьте себе – именно так, – подтвердил Смольников. – Помните объявления, которые вы с Григорием Ефимовичем нашли в редакции?

– Двумя почерками переписанные? Конечно, помню! Там еще в каждом двойка была. И все они начинались со слов «беженец» и «беженка». Отлично помню. Я Станиславе Станиславовне про них рассказывал, когда уговаривал ее пойти дом на Спасской осмотреть. Ведь он был упомянут в тех объявлениях.

Смольников и Охтин обменялись мгновенными взглядами.

– А что? – встревожился Шурка.

– Да ничего, – пробормотал Охтин. – Мы так и думали, что вы не удержитесь и проболтаетесь ей... Вы, наверное, решили, что я обо всех тех странных адресах забыл. Но нет, я их внимательно проверял. Это заняло много времени! Частью они и в самом деле были с потолка взяты, частью существовали – вот как знакомый вам дом на Спасской. Кроме того, пришлось заняться проверкой газетных подшивок, просмотреть, когда объявления появлялись... Рассказывать слишком долго, работал я, конечно, не один, а совместно с охранным отделением, но суть в том, господин Русанов, что в городе нашем действовала – и, полагаю, действует до сих пор – разветвленная шпионская сеть.

– Какая? – глупо переспросил Шурка.

– Шпионская! – четко повторил Охтин. – Что вас так удивило, не пойму? В Энске с начала войны появилось множество предприятий, имеющих важнейшее оборонное значение. Семь заводов эвакуировано только из Прибалтики: «Новая Этна», «Фельзер», Охтенский взрывзавод из Петрограда, «Отто Эрбе», предприятие по ремонту динамо-машин и электромоторов «Левенталь и K°» и другие. Всего у нас в губернии триста двадцать пять предприятий работают на оборону, включая Сормово, где выпускают пули, шрапнель мелкого калибра и трехдюймовые пушки. У нас начали работать снарядный и телефонный заводы, открыто производство хирургических инструментов для фронта, в Черной Речке построен завод взрывчатых веществ... А еще есть мастерские по починке старого оружия, по производству ручных гранат, бомбометов, снарядов Гочкиса, ручных гранат, рукавиц, кавалерийских седел, вьючных ремней, белья, шинелей, подков... Для снабжения армии задействована практически вся кустарная промышленность! В общем и целом война оказалась для Энска прибыльным делом – работа нашлась и для крупных заводов, и для мелких предприятий, и для ремесленных мастерских. И заодно – для шпионов...

– Не будем вдаваться в подробности, – перебил Смольников. – Все материалы мы вам открыть просто не можем, они составляют государственную тайну, одно могу сказать: в ход шло все, ничем наши враги, стакнувшиеся с революционными группами, не брезговали. Ну вот, для примера, в Сормове рабочие десятками, сотнями, тысячами выносили из цехов, пряча за голенища сапог и валенок, пули и запалы. Таково было задание агитаторов, прямо руководимых людьми, подобными Кандыбину. На предприятиях постоянно возникали случаи саботажа, а то и устраивались тяжкие диверсии. И каждый раз ровно за два дня до диверсионного акта – чаще всего это были взрывы – в «Энском листке» появлялось объявление о том, что такой-то беженец или беженка ищут работу. И в адресе непременно возникала цифра 2, что было указанием всем исполнителям готовиться к определенной дате. Простой и действенный способ информации...

– Позвольте добавить, Георгий Владимирович, что именно господин Русанов обратил на эту цифру наше внимание, – усмехнулся Охтин. И Шурка вспомнил, как Иван Никодимович Тараканов чуть ли не сказал – там, в редакции, в своем кабинете, при первом знакомстве с Шуркой: «Вы, наверное, сами двоечник, оттого двойку сразу и примечаете?» А если не сказал, то непременно так подумал.

– Вам, я думаю, Иван Никодимович много помогал? – спросил Шурка.

– Сказать по правде, ни одна душа в редакции «Энского листка» даже не подозревает о нашем расследовании, – проговорил Охтин. – Слишком уж большое значение имеет сохранение абсолютной тайны. Не знает никто и ничего! За исключением вас, господин Русанов.

– А мне такая честь за что? – удивился Шурка.

– Да ведь не кто иной, как вы, обратили наше внимание на объявления, на цифру два, на несообразности в адресах – именно вы изначально сделали их подозрительными для меня. Будь вы в компании Кандыбина, то вряд ли стали бы делать это. Кроме того, убийца Кандыбина дважды покушался на вашу жизнь.

– Может быть, даже трижды, – пробормотал Шурка.

Охтин и Смольников разом к нему обернулись:

– Вы о чем?

Шурка, вздыхая и запинаясь, страдая от того, что так бестолково многословен, поведал обо всех своих сормовских приключениях: о пролетарии-провокаторе, о тощей бабе, о продавце воды, фармазонке – ну и, само собой, о девушке-спасительнице.

Смольников сидел, подпершись рукой, со странным вниманием разглядывая свой стол, как если бы никогда в жизни его не видел, и только иногда исподлобья взглядывал на Шурку. Глаза у него были непроглядно черны, ничего в них не различишь!

Зато глаза Охтина...

– Вы что, Русанов, с ума сошли? – просто-таки зашипел он. – Это уже сколько дней прошло! Почему вы нам ничего не рассказали?

– Да ведь со мной ничего не случилось...

– А с теми людьми, которых провокаторы ведут на уголовное преступление, на убийство? С ними ведь все, что угодно, может случиться! Сколько их уже арестовано, сколько изувечено в драках, которые сейчас беспрестанно вспыхивают на месте бунтов! Вы должны, обязаны были сообщить нам о провокаторах, описать их подробнейшим образом! Этой своей... как ее... прекрасной полячке, конечно, обо всех сормовских приключениях поведали?

Шурка не стал опускаться до вранья, вообще говорить ничего не стал – просто кивнул.

– Нет на свете царицы краше польской девицы, – усмехнулся Смольников. – Или все же наоборот: нет на свете девицы краше польской царицы? Знаете, никогда не мог почему-то толком запомнить эту строчку. По мне, хоть так ее читай, хоть этак, все равно...

– Можно вас попросить, господин Русанов, чтобы вы хотя бы о нашем сегодняшнем разговоре ей не разболтали, а? – сокрушенно проговорил Охтин. – Вот такая у меня к вам дружеская просьба.

– Да вы что? – пробормотал Шурка, чувствуя, что бледнеет. – Вы ее подозревать... подозревать ее вздумали?

– Успокойтесь, молодой человек, никто даму вашего сердца не подозревает, и в мыслях такого нет, – прихлопнул ладонью Смольников, как бы придавив этим жестом взрыв Шуркиного негодования. – Однако то, что в компании с Мурзиком и Кандыбиным работает некая особа дамского пола, отрицать невозможно. Вспомните – часть шифровок-объявлений была переписана женским почерком.

– А что, если именно девушка, которая заходила в дом на Спасской, которая появилась потом в ночлежке и в Сормове?