Несбывшаяся весна - Арсеньева Елена - Страница 93

Ох, площадь Минина… У Александры стиснулось восторгом сердце. Как хорошо, что ее переименовали из Советской! Конечно, прежнее название, Благовещенская, не вернут. Это раньше мир перевернется! Но в честь Минина – тоже хорошее название. И памятник поставили… А фонтан, фонтан, переживший десятилетия! Он на месте! Он работает летом?

«Я это увижу!» – сказала себе Александра радостно, но тут же забыла обо всем, потому что впереди показался поворот на Варварку. Она перебежала улицу и уставилась на вход в подворотню. Несколько шагов… и она дома. С весны 37-го года она не была здесь.

Оглянулась на прекрасное, благородных пропорций здание библиотеки – бывшего Дворянского института. Какой-то высокий летчик стоял у входа и смотрел на ту подворотню, в которую предстояло войти Александре. Он явно кого-то ждал.

Почему-то Александре стало неловко пройти под его взглядом. Лицо летчика показалось смутно знакомым, только она никак не могла его вспомнить.

Да что ей этот летчик? Сколько можно стоять? Вдруг он тут еще час проторчит, а у нее больше нет никаких сил, так хочется скорей оказаться дома!

Александра чуть ли не бегом одолела подворотню и замерла, очутившись во дворе. В палисаднике торчали светло-коричневые ветви малины, уже поднятой и распрямленной. Смородина покрылась округлыми почками, и сирень выбросила лист, да как буйно! Ох, сколько ее будет! И соловьи, соловьи оплетут эти ветви своими трелями! И яблоня расцветет! Но и сейчас хорошо. Вся земля в зеленой травке, и полным-полно маргариток и примул, когда-то высаженных еще тетей Олей. Ничто их не берет, они вечны, как весна!

«А мои герани, интересно, живы?» – подумала Александра, поднимая глаза к окнам, но за занавесками ничего нельзя было разглядеть.

Дверь подъезда открылась, появился какой-то дедок в кацавейке, с ребенком на руках. Мальчику было на вид чуть больше года. Смешное пальтишко, а темноволосая голова покрыта легкой шапочкой. Ну и правильно, тепло на улице, зачем детей кутать.

– Вы к кому? – спросил дед, завидев Александру. – Кого-то ищете?

Поставил мальчика на дорожку:

– Ну, беги к песочнице!

Тот старательно заковылял.

Старик сделал шаг к Александре, вгляделся – и всплеснул руками:

– Сашенька, ты?!

Это был нижний жилец – Северьян Прокопьевич Шумилов. Как постарел… Она тоже не помолодела, конечно, а все же он ее узнал!

Обнялись.

– Вернулась, да? – беспрестанно спрашивал Шумилов, поглаживая Александру по плечам. – Вернулась, да?

– Вернулась, вернулась, – мелко целовала его в щеку Александра. – Как вы поживаете? Как дети?

– Да все по-прежнему, мы с моей старухой живы пока, дочки работают, сыновья воюют. Я застариковал, да вот в няньки, видишь, определился… – Он кивком указал на песочницу, где уже вовсю орудовал лопаткой темноволосый мальчишечка.

– Чудный какой парень, – от души сказала Александра. – Это чей же? Глеба? Олега? Тони? Киры?

Она гордилась тем, что помнила имена всех детей Шумилова. Однако тот уставился так странно… Неужели все же перепутала кого-то?

– Ты что, Сашенька? – сказал Шумилов озадаченно. – Это ж не наш внучек, это ж Олечкин сыночек.

– Как Олечкин?

– А вот так! Гошкой его все зовут, Гошенькой, а вообще имя ему – Георгий.

– Георгий. Гошка. А…

Александра хотела спросить, а кто Ольгин муж, где она, как она, хотела спросить, как отец и Милка-Любка, но умолкла и осторожно приблизилась к песочнице. Она была вся изрыта траншеями, загромождена невероятными строениями. Гошка старательно ковырял их лопаткой, и некоторые башни уже лежали во прахе.

– Во! – сказал Шумилов с гордостью. – Я ему тут вчера настроил, а он нынче все порушит. Но завтра я снова настрою! Мы тут все по очереди с ним нянькаемся. Любаша, да моя старуха, да я. Олечка-то на работе вечно, ну, мы и воспитываем подрастающее поколение.

Александра присела на корточки и вгляделась в мальчика. У него была нежная кожа, как у Оленьки в детстве, и волосы так же мягко вились, а на височках курчавились совершенно как у нее! Ресницы у него были удивительно длинные и темные, а глаза, когда он вдруг поднял их на Александру, оказались почти черными.

У нее зашлось сердце.

– Ишь, какой черноглазенький! – гордо сказал Шумилов. – В отца пошел!

И вздохнул, ругая себя за болтливость. Сейчас Александра возьмет да спросит про отца мальчишки, а что сказать, коли его никто в глаза не видел?!

Но Александра ничего не спросила – она даже рот приоткрыла, внимательно глядя на ребенка. Такое объяснение цвета его глаз – в отца, мол, пошел – ей казалось слишком простым, слишком обыкновенным. На самом деле он был каким-то непостижимым образом связан с той любовью, которая вечно жила в ее сердце, – совершенно как примулы, и маргаритки, и сирень, и трава. Любовь была и будет всегда, и зря она думала, что сердце ее замерзло там, в Пезмолаге, – вот теперь у нее есть это дитя, которое она сможет любить, и сердце отогрелось.

Ей хотелось потрогать ребенка, поцеловать – и в то же время просто хотелось сидеть и смотреть на его сосредоточенное лицо, на котором, словно свет живого огня, иногда вспыхивала мгновенная, стремительная улыбка. Он улыбался не просто так – он ей улыбался! Вот что вдруг поняла Александра.

Она вспомнила, как поверяла бригадирше Наде свои мечты: вот она возвращается домой, маленький мальчик играет в песочнице и спрашивает: «Ты кто?»

И она наконец дома… и этот мальчик перед ней, ее родное дитя… Все почти как в ее мечтах!

Да, почти… Ну что же, мечты имеют такое свойство: иногда они сбываются не до конца.