Мамба в Сомали: Черный октябрь (СИ) - Птица Алексей - Страница 11

— Дерись! — послышался рёв уже Молоха, и эти двое вновь появившихся-разделившихся бросились на нас первоначальных.

На автомате я схватился за пояс, нащупывая рукоять сабли. Рывок, и в моей руке мрачно засветилась белым огнём узорчатая сталь сабли на манер драгунской шашки. Пальцы крепко сжали эфес, защищённый чашей с причудливой гардой в виде клюва орла.

На меня с искажённой злобой африканской мордой нёсся я сам. Мой двойник держал в руках какой-то древне-африканский меч весьма причудливой формы. Добежав до меня, противник замахнулся и, яростно крича что-то нечленораздельное, уже нацелился со всей дури рубануть по мне. Но, резко взмахнув саблей, я нарушил его планы, обрушив свой клинок на его меч. Чудовищной силы удар отозвался содроганием в эфемерной руке.

Африканский клинок взвыл, переломился и вдруг рассыпался невесомой пылью. Прокрутив саблю, я резко ударил пособственному двойнику (который, как я считал, нисколько не был на меня похож!) и рассёк его надвое. Медленно заваливаясь назад, тело упало на чёрный песок арены, окропляя всё вокруг столь же чёрной и, как ни странно, сразу испаряющейся кровью.

Бросив взгляд немного в сторону, я вовремя уловил движение шамшира другого моего «Я», что уже срубил голову своему противнику. Тело, фонтанируя чёрной кровью из разорванных артерий, тут же свалилось на чёрный песок. Секунда-другая, и тела медленно исчезли.

В моих ушах послышалось шипение ящера.

— Только что ты зарубил в себе все мысли и чувства, что присущи жителям Африки и Востока. Ты победил, но устоял и твой противник. Теперь тебе сражаться с ним.

— Зачем это всё? — громко спросил я, мысленно возмущаясь: «Вот ведь! Стоило на минутку выйти из себя, как почти тут же лишился значительной части собственной сущности!».

— Это плата за то, что Молох больше не будет помогать почитателям и предоставит тебе возможность идти своим путём. Он силён, но и я не оказался слабее. Так проще договориться и остаться каждому при своих интересах. Они у нас слишком разные, но я не уступлю, да и он не уступит. Мы мешаем друг другу, но никто из нас не может победить, поэтому проще договориться. И хотя у него богатая паства, у меня есть ты. Потому тебе и придётся сражаться и за меня, и за себя, и против его-твоего «Я». Он сделал гадость, но гадость контролируемую. Теперь дело за тобой.

— Но зачем мне убивать самого себя?

— Ты не убиваешь себя, ты решаешь: каким тебе быть, и кто в тебе сильнее. Тот, кто победит, тот отныне и станет заправлять твоей жизнью, определяя мысли и приоритеты, ставя цели, которые приведут тебя либо к победе, либо к поражению. Сейчас ты уничтожил две свои сущности, отвечающие обычным низменным потребностям. Значит, не они в тебе главенствовали. А вот что именно является для тебя основой основ, ты определишь в следующей битве с самим собой. Сражайся и победи!

— А можно мне не сражаться? — задал я вопрос Ящеру, помахивая саблей. — Что-то неохота зверя в себе убивать, он мне ещё пригодится.

— Нельзя, — рявкнул прямо над моей головой Молох. — Нарушение договора.

— Ты должен выбрать себя, — согласился с ним Ящер, — по-другому никак.

— Кому это я должен? И что значит: «выбрать себя»? Да я вообще никакого договора ни с кем не заключал!

— То, что ты хочешь от себя! То, чего хочешь добиться в жизни. И то, что желаешь получить в будущем. Договор заключил я, а ты — мой меч. Всё, решайся, я ухожу. Удачи в бою!

С последними его словами стены арены выросли и поднялись на невообразимую высоту, заслонив всё вокруг. «Выйдет только один», — промелькнули в моей голове последние мысленные слова Ящера, и он исчез. Вслед за ним исчез, очертив контуры призрачной двери, и Молох, оставив меня наедине с самим собой.

Вот так-то! Сам с собой, сам себя (или лучше: сам на себя?), один на себя или Один из Меня⁈

Помахивая саблей и богато изукрашенным золотом шамширом, взятым у одного из поверженных, я аккуратно приближался сам к себе, пристально вглядываясь в черты собственного лица, напряжённую позу и пытаясь уловить признаки начала движения. Это было чем-то похоже на игру в шахматы с самим собой. Ты вроде бы наперёд знаешь каждый ход «противника», но ломаешь при этом комедию, то поддаваясь, то нападая. Однако и нет никаких сомнений в том, что ты обязательно выиграешь…

Хотя, нет, это сравнение не совсем верное. Тут либо я, либо последний из оставшихся «Я», ведь третий и четвёртый уже уничтожены мной же. Блин, как-то я малость запутался в себе самом, в этом кривом зазеркалье собственной психики. Боже!

Ответом мне стали громоподобный хохот и фраза:

— А ты всё же так и остался тем человеком, которым был изначально. «Боже»⁈ Ха-ха-ха! Того, кого ты так назвал, здесь нет. Сражайся, смертный!

— Трудно быть Богом, а человеком ещё труднее! И да: я — человек! — сказал я сам себе, получив в ответ красноречивое молчание. Труднее всего спорить с самим собой, хотя аргументы могут быть самые разные. Ты, получается, всегда прав.

В этот момент я соединился с оставшейся частью снова в одно тело, но моё сознание вновь поплыло и разделилось теперь уже на три разные части. Одна, став арбитром, поднялась над ареной, зависнув прямо над ней на расстоянии вытянутой руки от двух призрачных голов.

Остальные две части (а их представляли все мои мысли, желания, надежды и ожидания) сначала слились в один комок, кипя и клокоча, затем, разделившись, образовали каждый свою животную сущность. Из одного угла площадки для боя поднялась ввысь обезьяна. Её огненно-золотая шерсть тихо переливалась искрами ржавого огня. В крепких узловатых лапах она сжимала дубину из железного дерева, а её глаза мерцали в ожидании славы и власти.

С другого конца поднялся на задние лапы медведь. Он ничего не держал, лишь остро заточенные когти блестели антрацитом. Буро-чёрная шерсть встала на загривке дыбом, отражая его чувства и мысли. Обезьяна же была спокойна: она-то точно знала, чего хотела. А вот медведь, к сожалению, нет.

Кем я хочу быть? Каким я хочу быть? Каких целей я хочу достичь? Что мне делать в стране своего духа, стоит ли попытаться заработать или нужно бросаться на помощь и спасать? Что важнее: личная власть и послушное воле диктатора государство или удовлетворение от того, что я должен сделать по факту рождения и долга перед родичами и землёй, сохранённой для меня несчётными поколениями предков?

Пройти равнодушно мимо или ринуться в самую гущу событий? Выбрать материальное начало или уделить внимание духовному искуплению? Погрузиться в пучину свободомыслия, отринув от себя религию и природную сущность предков, или остаться язычником, возглавив собственный культ? А может, наплевав на материальную выгоду, просто бросить все силы на спасение бессмертной души? И попытаться удержать на краю то, что вроде бы безнадёжно потеряно? То, что, возможно, и нет уже смысла спасать?

Сложный выбор! Что же я хочу? Обезьяна довольно осклабилась, поигрывая тяжёлой, словно та действительно была отлита из железа, дубинкой. Конечно же, я хочу власти, хочу успеха, хочу личного счастья, хочу обладать всем, до чего дотянутся мои загребущие лапы. Хочу получить все блага мира или хотя бы то, что могу реально получить. Хочу делать, что хочу, и чтобы мне ничего за это не было. Хочу, хочу, хочу! Грести всё себе, себе, себе!!!

Всё для себя решив, обезьяна поудобнее перехватила дубинку и медленно двинулась на напряжённо застывшего медведя.

А того накрыли воспоминания… Вот он первый раз пошёл в садик. А вот его коснулась ласковая, хоть и огрубевшая от постоянной работы в поле рука деда. Здесь любимая бабушка, заботливо укрывая его своей теплой кофтой, прижимает внучка́ к себе, сидя вечерком на лавочке у дома. Яркие картинки сменяли друг друга, напоминая, как он пошёл в школу и как помогал родителям. А вот и первая зарплата, с которой он купил матери духи. И первая любовь…

Всё это произошло с ним в этой стране! Стране, которой больше нет… Которую разграбили, разрушили, и народ которой впал в нищету. Вспомнил медведь и о том, как кража, совершённая однажды в трамвае каким-то воришкой, и так мизерной зарплаты матери едва не обернулась голодом. Грех смертоубийств и самоубийств он застал уже на излёте, и то ему хватило. А что чувствовали те, кто хлебнул его вдосталь? Страшное было время…