Зов Амазонки - Фидлер Аркадий - Страница 17

Однажды за ужином кто-то из сидящих за столом двенадцати пассажиров воскликнул:

— Что за гадость эти противные пауки!

— Почему гадость? Почему противные? — обрушился восседающий в капитанском кресле Ларсен. И добавил с насмешливой улыбкой:

— Они такие же пассажиры, как и всякие другие, как каждый из вас, господа.

Видимо, довольный этим сопоставлением, Ларсен продолжает с нескрываемым сарказмом:

— Они даже лучше многих людей. У них, по крайней мере, есть характер.

Кто-то из присутствующих рассмеялся:

— Какой же это характер? Разбойничий, что ли?

Но Ларсен не терпит, когда иронизируют другие. Улыбка мгновенно сползла с его лица. Он обвел сидящих за столом тяжелым, почти враждебным взглядом и бросил, как пощечину:

— Это господствующие насекомые, это сверхнасекомые!

— Пауки, — скромно замечаю я, вмешиваясь к беседу, — совсем не насекомые.[49]

Наступает тишина. Ларсен наливается гневом. С каким удовольствием он сейчас уничтожил бы нас всех! Он шипит:

— Чушь! Все-таки они выше! Выше всех вас! Да, да, всех вас!

Час спустя я зашел к капитану Ларсену в каюту. Он был в лирическом настроении и с увлечением читал книгу английского писателя Стивенсона «Д-р Жакайль и м-р Хайд»; у героя книги двойственная натура: хорошего доктора Жакайля и злого мистера Хайда. Капитан рассыпается в любезностях, пытаясь загладить недавнюю неловкость. Мне захотелось поддеть его, и я, указывая на него пальцем, говорю:

— Вот ангел Жакайль и дьявол Хайд.

— Нет, — Ларсен отрицательно помотал головой и задумчиво, с оттенком гордости, проговорил: — Только мистер Хайд.

Это было сказано без тени шутки, вполне серьезно.

Вот уже несколько дней, как я слежу за пауком из семейства Gasteracantha, то есть рогатых пауков. Это великолепное создание цвета лазури отличается оригинальной формой и окраской. На голубом фоне ярко выделяются красные крапинки. Он резко бросается в глаза своей гротескной внешностью. Из его туловища растут желтые дугообразные шипы, напоминающие какой-то странный хвост. Этот хвост в несколько раз длиннее самого паука. В отличие от ликозид, увертливых и беспокойных, красавец паук двигается медленно, важно, как будто сознавая, что он не чета своим сереньким собратьям, что среди них он настоящий павлин.

Франт тотчас после захода солнца принимается за дело и раньше других успевает выткать круглую паутину. Затем скрывается в засаду и подстерегает добычу. Нити его сетей очень крепки, их не могут прорвать даже крупные бабочки и саранча. Паук этот отличается исключительной выдержкой: он показывается из укрытия только тогда, когда в паутине уже барахтаются несколько насекомых. Тогда он медленно приближается к каждому из своих узников и поочередно небрежным флегматичным движением прикладывается к нему, как бы целуя свою жертву. Поцелуй этот страшен. Он длится недолго, и за эти короткие мгновенья паук успевает высосать из несчастного насекомого все жизненные соки. Затем он выбрасывает мертвое насекомое из паутины, тщательно проверяет свои сети и важно шествует на прежнее место. Здесь он снова терпеливо дожидается, пока новые жертвы не угодят в ловушку. Но наступил лень возмездия: мне удалось прикончить этого разбойника. Красавец паук попал в мою коллекцию.

Когда мы миновали местность Пукальпа, капитан Ларсен сообщил мне, что вскоре я увижу некоего чакре — поселенца, большого чудака, авантюриста, свихнувшегося человека. Это эстонец, прибывший из Европы много лет тому назад и осевший на Укаяли. Потеряв состояние, он уже не может оправиться и выбраться из долгов и вынужден влачить нищенское существование. Из слов Ларсена я понял, что он питает какую-то неприязнь к отшельнику.

На следующий день я увидел эстонца. Вечером на стоянке к нам на палубу поднялся истощенный, жалкий человек с изможденным лицом и ввалившимися глазами. Он хочет купить хинина для уколов против малярии. Видимо, болезнь изнурила его до последней степени и хинин единственное спасение.

— Сколько стоит хинин? — спросил несчастный.

— Четыре соля, — ответил Ларсен.

— У меня только три соля, — грустно проговорил больной.

— Значит, ты не получишь хинина. Либо, — и Ларсен с издевкой смотрит в запавшие глаза пришельца, — попроси, чтобы в третьем классе чоло и индейцы устроили для тебя складчину…

Этого издевательства эстонец не выдерживает, он впадает в неистовство. Он извергает по адресу Ларсена самые страшные ругательства, которые тот выслушивает с поразительным спокойствием. Затем Ларсен велит своим матросам вышвырнуть несчастного.

— Я заплачу за него, — говорю я Ларсену, желая прервать эту тяжелую сцену.

Капитан посмотрел на меня острым уничтожающим взглядом и прошипел:

— Смотрите лучше за своим носом, а в чужие дела не суйтесь!

Обезумевший эстонец стоит уже на берегу, продолжая осыпать руганью я проклятиями капитана и весь пароход. Пока мы медленно отчаливаем, вопли и ругань несчастного доносятся с берега.

Густые лесные заросли скрывают от наших глаз эстонца, и создается страшное впечатление, будто сам лес шлет проклятья капитану, пароходу и всем на свете лекарствам.

С нескрываемым удовольствием Ларсен прислушивается к брани, доносящейся с берега, затем разражается неистовым, издевательским смехом. Этот смех как бы ответ цивилизованного мира тропическому лесу.

С тяжелым сердцем я возвращаюсь в свою каюту. Наступают сумерки, и на палубе первые пауки уже плетут свои сети.

33. КУМАРИЯ

Однажды на рассвете юнга шумно распахивает дверь нашей каюты и будит нас криком:

— Вставайте! Подходим к Кумарии!

Это слово звучит как призыв, как лозунг. Мы срываемся с коек. Наконец-то после долгих недель бродяжничанья я добрался до Кумарии, цели моего путешествия. Кумария лежит примерно в тысяче восьмистах километров вверх от Икитоса. Что же это такое — Кумария? Река шириной почти в километр — дикая, необузданная, с кипящими водоворотами, берег высотой в несколько метров — а в иных местах и в полтора десятка метров, — широкая поляна, окаймленная лесом, на поляне десяток-два хижин, сложенных из дикого сахарного тростника, и один низкий, просторный каменный дом. Это асьенда итальянца Дольче.

Кумария — это кладбище несбыточных польских надежд. Привлеченные заманчивыми обещаниями, колонисты из Польши пришли сюда, мечтая о лучшем завтрашнем дне. Но они потерпели поражение. Не выдержав тяжелых условий жизни, созданных враждебной пущей и плохой организованностью, они бежали обратно, все побросав, потеряв все свое достояние. Лишь несколько человек осталось здесь.

Кумария — это клокочущий буйный тропический лес. Ослепительные бабочки, ядовитые насекомые, прекрасные орхидеи, диковинные млекопитающие, ленивцы,[50] змеи. Сплошной клубок растений. Тысячи неизведанных впечатлений, прославившееся, безудержное пиршество природы! Приснившийся рай. Да, здесь, наконец, я доберусь до самого сердца лесов.

Я нахожусь на юго-западной окраине величайших в мире влажных тропических лесов. Если по воздуху отправиться отсюда в направлении Пара, то пришлось бы пролететь три тысячи километров над сплошной гущей лесов. Если на север, до венесуэльских саванн, то полторы тысячи километров такого же леса. Только на западе лес кончается недалеко отсюда, всего в двухстах-трехстах километрах на высокогорных пунах[51] Анд.

На «Синчи Рока» застопорили машины. Краснокожий матрос сбросил трап. Медленно, почти торжественно мы выходим на берег. На берегу стоит одинокое дерево, покрытое фиолетовыми цветами. На дереве сидит диковинная птица — черный тукан с огромным, апельсинового цвета, клювом почти такой же величины, как и вся птица. Это диво приветствует нас громким карканьем, похожим на карканье нашей вороны.