Козацкие могилы. Повесть о пути - Паламарчук Пётр Георгиевич - Страница 27

Второй брат Юрия — Стефан, преподававший в социнианских школах, в 1649 году под его же рукою в чине ротмистра воевал с казаками, затем так же вместе они переходили ко шведам и Выговскому. После гибели Юрия Стефан с его сыном Федором и дочерью третьего их брата Марианною бежал за границу. В 1665-м он, однако, выпросил у короля прощение, перешёл в католицизм и по возвращении в Польшу сделан был воеводою киевским.

Сам же третий брат Владислав, староста овруцкий, умер ещё в несозрелые годы, причём посмертная судьба его оказалась в истории более известной, нежели прижизненная, благодаря проделке иезуитов, обративших внимание на чрезвычайную заботу, проявляемую арианами к своим захоронениям. Владислав Немирич скончался около тридцати лет от роду, отрекшись как будто бы от ереси перед отходом в лучший мир, и собирался причаститься по католическому обряду, — по тут русская кровь в последний раз заговорила, по-видимому, в его душе: он не захотел приобщиться пресной облаткой вместо принятого всеми православными причастия под двумя видами — евхаристического квасного хлеба и вина, преложенных в Кровь и Плоть Христову. Тогда ловкий патер согласился в случае неистинности римского чина взять весь грех на себя, выдав в том формальное удостоверение, гласившее:

«Я, Михаил Кисаржевский, из ордена иезуитов, удостоверяю настоящим Божие Величество в том, что если благородный Владислав Немирич потерпит какой-либо ущерб перед судом Господним вследствие принятия католического причастия под одним видом, одобренного церковию в течение всех веков, то я весь этот ущерб принимаю на себя и на душу свою и готов буду отвечать перед Величеством Божиим вместе с материю моею, святою католическою и апостольскою церковью, и со всеми верными. Дано в Люблине, в иезуитской коллегии, 11 апреля 1653 года. Михаил Кисаржевский».

Истощенный смертным трудом умирающий вроде бы удовлетворился странноватым сим пропуском в инобытие, принял облатку и опочил. Иезуитское писание перед закрытием крышки гроба вложили в руку покойного и перенесли останки в храм для отпевания.

Когда же через пять дней собрались уже было опустить бренную плоть младшего Немирича в склеп, устроенный внутри люблинского костёла, то, приоткрыв напоследок домовину, обнаружили кроме известной расписки в деснице покойника ещё и другую бумагу, положенную на его грудь:

«Я, Владислав Немирич, освобождаю превелебного Михаила Кисаржевского, ксёндза иезуитского ордена, от обязательства, принятого им на свою душу: ибо я получил полное удовлетворение, по безграничной милости Божией, и отпущение всех моих грехов в страшную минуту суда, вследствие исповеди и Св. Причастия, принятого мною по обряду римской церкви в минуту смерти, в чём и удостоверяю настоящим свидетельством. Дано в Долине Покаяния, 16 апреля 1653 года. Владислав Немирич». Оба документа для вящей достоверности и сохранности внесены были в актовые книги люблинского трибунала за текущий год ректором иезуитской коллегии, под началом коего трудился предприимчивый ксендз, а оригинальные списки положены обратно в склеп.

…Около того времени противникам Троицы арианского толка на Украине положен был конец, а сама она прочно воссоединилась с единоверною Русью; и причина для двух этих явлений была одна — как коротко заключает историк прошлого столетия: «Все социнианские общины были сметены с лица Южной Руси казацким движением и уже никогда более не восстановлялись в ней».

В 1660 году за предательское поведение при шведском нашествии социниане были извержены и из Польши; они рассеялись по Европе, и постепенно остатки их перелились в унитарианские секты сходных с раковским толков. Перед самым уже растворением п них последние социнианские учёные успели выпустить в Голландии несколько книг, посвящённых истории и верованиям «польских братьев». А сам Андрей Вишоватый, окончивший свои дни в Амстердаме в 1678 г., на склоне дней пришел к мнению, что истинными предшественниками антитринитариев следует считать даже не ариан, а «евионитов» — иудействующих христиан второго — пятого веков, крепко державшихся прежде всего Моисеева закона, включая обрезание и почитание субботы, напрочь отвергших писания апостола Павла, а с ними и три из четырёх Евангелий.

Среди эмигрантов известны также два Немирича. Один из них — Кшиштоф, был сектантским поэтом; а второй — некто «Д. Немирич» — оказался и вообще последним из писателей «польских братьев»: в 1695 году он издал в Германии по-французски трактат «Правда и Религия в гостях у богословов, где они разыскивают дочерей своих — Милосердие и Терпимость». Помимо печатных книг, единственными вещественными памятниками антитринитариев долгое время оставались их диковинные, «не людские» по понятиям современников, захоронения. Иезуиты недаром обратили на них хитрый взор — ариане отказывались полагать свои останки на освященных временем христианских кладбищах рядом с предками; напротив, вырывали могилы на отшибе — в пустынных местностях, на горах, в садах, на «фольварках», то есть в своих имениях, насыпая поверху курганы или воздвигая одинокие башни. Впоследствии при полевых работах или раскопках находили эти гордые уединенные останки с вложенной в руки непременной металлическою дощечкой, надпись на которой по-латыни гласила: «Я знаю, кому поверил»; а сбоку помещалась закупоренная стеклянная бутылка с кратким жизнеописанием умершего.

Постепенно русские и польские крестьяне стали суеверно звать «арианскими могилами» всякое вообще нехристианское погребение, почитая их за места нечистые. Да и за что было хранить благодарную память, скажем, о приведшем в арианство все свои имения Александре Пронском, владетеле Берестечка, если он передал маетности во Владимир-Волынском уезде арендатору Абраму Турейскому с правом казнить крестьян смертью «за ослушание, неповиновение и упорство при отбывании повинностей»…

До нашего времени на Волыни дошёл всего лишь один такой «нечистый памятник» как раз над костями этого самого человека: он высится посреди поля на западной окраине Берестечка и представляет собою изрядно повыщербленный ветрами кирпичный монумент в виде узкой пирамиды. С одного боку в нем кто-то из гробокопателей продолбил через стену дыру — но по-за кирпичом оказалась лишь крепко схваченная раствором забутовка. Местные жители зовут его «Мурованый столп»; на одной из граней сохранилась доска с надписью по-польски:

«Александр Фридрихович князь Пронский, каштелян Троцкий, умерший в 1631 году в последних днях марта».

Всего в сотне шагов от него по направлению к дороге есть ещё часовня, называемая «Святая Текля»: на ней в отличие от арианского столпа водружен крест, а возвышается она на кургане, где по преданию погребены пятьсот украинских девушек, замученных татарами.

Путь от этих двух памятников к месту битвы у слияния Стыри и Пляшевки проходит через площадь местечка Берестечка, где по одну руку стоит брошенный костёл начала ось-мнадцатого столетия ордена тринитариев с обрушившейся внутрь крышей, а по другую — огромный православный собор Святой Троицы, выстроенный на полтораста лет позднее и обращенный посреди нашего века в склад.

Следуя далее на восток, мы оставляем по правую руку небольшую, сумевшую сохранить Жизнь кладбищенскую церковку Георгия Победоносца, любимого святого Южной Руси, и через пять вёрст попадаем почти к цели нашего путешествия — но, идучи к ней, неминуемо придется ступить прямо на

ПОЛЕ БИТВЫ НЕ НА ЖИВОТ, А НА СМЕРТЬ…

Во все времена и у всех людей отношение к смерти было одним из основных вопросов жизни, и каждый народ, как и отдельный человек, решал его на собственный лад. Особый взгляд на него имели и наши предки, о чем чрезвычайно наглядно свидетельствует такой стародавний обычай.

Человек ещё при полном здоровье записывался своею волей в «помянник», по которому его имя читали в храме «за упокой», заказывал по себе непрерывную сорокадневную церковную молитву — сорокоуст и требовал начать такое отпевание заживо немедля. Затем отправлял поминки в третий, девятый день, в полсорочины и сорочины, сидя во главе стола с друзьями и знакомыми на собственной печальной тризне, самого себя провожая чашею и кутьей… Когда же смерть действительно навещала его, родичам оставалось всего-то хлопот, что снести в храм, прочесть прощальную молитву и похоронить. Чудное сие обыкновение известно на Руси уже с двенадцатого века, причем, как гласит памятник той поры «Вопрошание Кирика», священнослужителям поддерживать его отнюдь не возбранялось. И конечно, цель его вовсе не была в том, чтобы отнять у алчных наследников возможность прокутить похоронные деньги, как могло полагать подозрительное ко всему духовному девятнадцатое столетие, — на самом-то деле после подобного чересчур красноречивого торжества неминуемо рождалось или оживлялось в душе чрезвычайно ответственное внимание к соотношению временного и вечного.