Козацкие могилы. Повесть о пути - Паламарчук Пётр Георгиевич - Страница 19

— Надо было тебе, дивчина, уходить сразу с казаками, — выговаривал ей Левко, но Настя упорно мотала наперекор головою, а потом молча, собравшись в комок, снова двинулась вслед за другими. Солнце уже поднялось на полдень, а они всё шли, отбиваясь от ляхов, как от пчелиного роя, который наседал то с боков, то сзади, а когда и залетал вперёд. Немало селян полегло в этом походе убитыми и ранеными — последним было тяжелей умирать, ибо на подбитых не до смерти, будто мухи, сбирались гурьбой супостаты и, измываясь, кололи так, чтобы не умерли сразу, а хорошенько помучились, прежде чем испустить дух. Но и мужики не давали шляхте спуску, когда она попадалась под вооруженную руку.

Неожиданно весь отряд словно вздрогнул и остановился — спереди среди людей пронеслось всполошенное «Стырь…». Речка напрочь перекрыла дорогу.

— Ничего, хлопцы, ничего, не журись! Алексей, беги назад, возьми полсотню добрых молодцов и стойте крепко, сколько выдюжите, пока мы с передним отрядом не переправимся вон на тот островок. Эй вы, кто может — плывите, а кто выше, переходи вброд. Только не мешкайте! — наказывал атаман.

В камыше отыскали челн и, как когда-то в детской игре, стали переплывать протоку, держась в несколько рук за его края, а потом осторожно передавали обратно. В то же время на подступах к переправе не переставая кипела битва с наседающей шляхтой — в этом заслоне полегли все до единого; загинул и Алексей Спека — некого будет поховать в землю жене его Евдокии: далеко от родной хаты раскроил ему лицо надвое королевский улан.

Увидал старый атаман гибель внука, да только пошатнулся и уже с последними селянами вступил в воду, отправляясь к остатнему своему убежищу. А солнце как ни в чем не бывало весело взблескивало на волнах, разбивавшихся о прибрежный камыш и рогозу, густою стеною стоявшие вдоль заболоченных берегов. Середина же островка выдавалась кверху пригорком, словно насыпанная нарочно, и поросла осокою с черноталом. По другую сторону текла быстрина, бурлившая маленькими воронками, и кто-то самый спорый уже успел обнаружить, что дальше на тот берег брода нет. Двое мужиков остановились около самой воды, а один даже вошел в неё по пояс, вздымая донную муть.

— Чего ты подался туда, Грицко? — спросил его товарищ.

— Как это на что? Сегодня ж Петров день. Вот бы мне жена задала трёпку, приди я сегодня до дому сухой! — бросил ему в ответ неунывающий купальщик, припомня старый обычай, гласивший, что окунанье на этот праздник отгоняет от женатых блудный помысел.

— Да тебе же домой аж до Подолья тащиться!

— Наш дом теперь уже тут — пить, ляхи как туча, а нам отступать некуда. Ну, идём до кучи. Пока будем дело кончать, тут и высохну. А гляди, какая грязь липкая — тел по воде и не отмылся…

С обеих сторон готовились к решающей схватке. На том берегу протоки вперед выступил дородный шляхтич и примялся задирать противника по древнему обычаю единоборцев:

— Гей вы, крысы! Ну-ка вылазьте на свет. Попались-таки в капкан?!

— Ежели тебе повадно заглянуть в то место, откуда у казака ноги растут, так мы тебе его и отсюда покажем в подробности.

— Посмотрим-посмотрим, а потом ещё и батогами проверим!

— Пробовали уже проверять и под Пилявою, и под Зборовом, ажно портки поразорвали. Да где-то, видать, и ты их продырявил — чтой-то мне твоя пика знакомая!

— Но-но! Тебе уж не до меня было, потому что ты рожу свою из кустов не казал!

Из-за спины шляхтича на его плечо тихохонько поместился мушкет, но казак был внимателен, тотчас присел — и выстрел прогремел вхолостую. Одновременно с ним отряд коронных вершников бросился вплавь по воде. Казаки встретили их ружейным огнем, а когда кони выбрались наконец на мель, навстречу бросились храбрецы-добровольцы — и ни один поляк не вышел живым на сушу: всех они побили или потопили.

— Не поддавайся, молодцы, не поддавайся супостатам! Лишь бы до ночи продержаться: ночь казаку мати! — подбадривал Опека. — Да челн переправьте на другой бок.

Шляхта беспрерывно палила из мушкетов, но между приступами обороняющиеся прятались за песчаный холм и отдыхали, а потом вновь выскакивали и кидались в бой. Солнце уже начинало клониться к западу, но врагам так ни разу и не удалось ступить крепкой йогою на казацкий берег. Ляхи сызнова заметались, когда к ним на дорогом породистом коне, встреченный с подобострастием, подъехал какой-то пап в серебряном панцире и начал что-то выговаривать. «По нашу душу совещаются», — сообразили казаки.

На той стороне вышел вперед блестящий рыжекудрый гусар и поднял руку, давая знак, чтобы перестали стрелять. Среди казаков один низкорослый, но бойкий на слово хлопец в белой холщовой сорочке с синею лентой, указывая рукой на шляхтича, весело крикнул:

— Гляди-ка, какова сиворакша! А ну-ка послушаем, что запоет эта птица?!

Стрельба действительно на время утихла. К гусару приблизилось ещё трое соратников; на этом берегу тоже показалось открыто несколько голов.

— Казаки! — пробасил он. — Пан краковский дивится вашему мужеству и не хочет даром лить кровь храбрецов. Положите оружие — вам будут дарованы жизнь и воля.

Селяне задумались, а тот, что приглашал послушать птичью песнь, аж охнул и скривился, словно проглотив что-то кислое: «Ну и сиворакша! ну и голосиста! Чтоб её подняло да гепнуло!»

С ответом выступил атаман Спека:

— Передайте тому пану Потоцкому, чтобы он не воображал ничего подобного про казаков. Нет уж, панове ляхи, нас не возьмёте обманом! Нам не жизнь дорога, да и золото за ничто — а милостями врагов мы гнушаемся. Дороже всего казаку воля.

С теми словами он вывернул карманы и все гроши и драгоценности на глазах посланцев Потоцкого покидал щедро в воду, а за ним то же самое сделали остальные.

— Так и передайте своему пану всё, что слыхали и видели, — а другого ответа не будет!

Как только посредники отъехали прочь, с казацкого берега вновь ударил залп под могучий крик «Слава!».

Со стороны табора, из которого они вышли, уже не было слышно ни звука. Шляхта опять засуетилась, стали доноситься приказы к приступу — и ляхи с новою силой бросились на островок. А по речке под прикрытием нападавших к осажденным подбирались челны.

— Ну, грядет буря, — громко заметил Спека. — Собирайтесь, хлопцы, ударим на них разом.

Схватка началась прямо в воде, которая заклокотала, как заправский котел. Секирами рубили и челны, и сидевших в них жолнёров; под их пиками и саблями сами падали в воду, сделавшуюся бурой от своей и чужой крови. ещё один приступ был отражен — и защищавшиеся прилегли отдохнуть, кто ненадолго, а которые уже и навеки.

Спека кликнул Настю с Левком:

— Веди дивчину на ту сторону речки. Соберите из камыша два снопа, привяжитесь к ним и плывите. В осоке до ночи и перепрячетесь — негоже, чтобы ворог надругался над молодицей.

— Я не покину товарищества, атаман!

— Ничего, обойдется оно и без тебя.

Настя стояла посеревшая, как мертвец, и руки у неё обвисли, словно неживые.

— Свой ятаган возьми-ка обратно, Левко: не хочу, чтобы наша слава досталась ляхам. Трубки из камыша срежьте, будете дышать из-под воды, коли они наскочат ненароком…

— Прощай, Левко, — молвил Микита, — и ты, Настя, прости ради Святой Троицы, ежели не увидимся уже на сем свете…

— Прощайте, товарищество, — еле слышно выдавила из себя Настя.

— Скорей устраивайтесь с перевозом, — настаивал Спека, — вон они уже внове собираются. Во время битвы и двигайтесь, тогда некому будет особо присматриваться, да и солнце ляхам в глаза.

А там уже снова зачинался бой под последние выкрики «Слава!», — по осажденным опять удалось отбиться. Тем временем на той стороне островка подле самой быстрины зачернела пара камышовых снопов, а меж ними едва-едва замаячили две казацкие шапки.

Солнце садилось за небозём, высвечивая косыми лучами островок, где собрались последние казаки, поляков, готовившихся к очередному приступу, и камыши, качавшиеся на вечернем ветерке, умиротворенно шепча: «Чшш… чш… чш…» — «Шу-у…. шу-у… шу-у…» — отвечала им тихо рогоза, наклонявшаяся до самой воды, чтобы заглянуть в последний раз в глаза телам, проплывавшим вниз по течению: вот вода унесла шляхтича, которого казак обозвал птицею-сиворакшей; а вон и сам казак, в распахнутой до пояса сорочке и уже навеки замолкший.