Последний кошмар «зловещей красавицы» (Александр Пушкин – Идалия Полетика – Александра Гончарова. Р - Арсеньева Елена - Страница 2

– Да, это так. Ведь я любила брата. С самого детства! Александр никогда не разбивал моих кукол, не терзал меня мальчишескими глупостями. Он никогда не видел во мне незаконнорожденную приживалку, для него я всегда была сестрой. Ему было безразлично, удочерил меня наш общий отец, когда женился на моей матушке, графине Д’Эга, или нет. Поэтому я ненавидела всех Строгановых, кроме брата.

– Я помню вашу матушку, – сказал гость, – она была красавица. Прелестная история ее жизни – история, достойная романа! Португальская графиня, влюбившаяся в русского и покинувшая ради своей любви родные места, дом, близких людей… А потом, овдовев, этот русский смог жениться на своей возлюбленной и сделать ее графиней Строгановой…

– А меня? – пылко воскликнула старая дама. – Почему меня, дитя той любви, он не сделал Идалией Строгановой? Почему я таки осталась какой-то безродной Д’Обертей, пока не вышла замуж за Полетику!.. За этого болвана, простака, солдафона?!

– Солдафона? – удивился гость. – А мне Александр… Как бишь его? Александр Михайлович, если не изменяет память? Мне он запомнился вполне светским человеком. Конечно, замуж в 1828 году вы шли за ротмистра Кавалергардского полка, однако я отлично помню, что через год Полетику сделали полковником… А высших чинов ему достичь удалось или нет?

– В отставку он вышел генерал-майором, – сообщила старая дама.

– Ну вот видите – и до чинов дослужился, значит, не таким уж болваном был. И вообще, сударыня, дурно это – порочить злословием человека, который когда-то женился на вас… безродной Д’Обертей, как вы себя сами изволили назвать, с которым вы прижили трех детей, который был послушной игрушкой в ваших руках… Не зря ж его называли «божьей коровкой» за излишнюю мягкость характера! Он свято верил вам и распространял свою веру столь далеко, что стал свидетелем на свадьбе вашего любовника Дантеса с сестрицей моей жены… Право слово, вам надо было молиться на Полетику, который снисходительно терпел вас. И не только терпел, но и охотно участвовал в ваших безнравственных эскападах…

– Безнравственных?! – так и вспыхнула старая дама. – Бог мой! И это вы говорите мне о нравственности?! Вы?! После того, что вы вытворяли в жизни… Да если когда-нибудь кому-нибудь придет в голову подсчитать количество ваших любовниц и опубликовать ваш донжуанский список, там небось окажется более сотни имен!

– Гораздо более сотни, вы совершенно правы, – кивнул гость своей черноволосой кудрявой головой. – Так много, что даже я с течением времени путаю и имена, и стихи, которые были посвящены моим прелестницам. Однако я совершенно точно могу назвать одно имя, которого не было, да, никогда не было в моем, как вы изволили выразиться, донжуанском списке. Назвать вам его, Idalie?

– Молчите, изверг! – выкрикнула старая дама. – Молчите, а лучше подите вон! Я вообще не понимаю, за каким дьяволом вы притащились ко мне среди ночи. Оскорблять меня? Я довольно натерпелась оскорблений от вас и ваших почитателей, этих des nigauds, болванов, которые называют вас солнцем русской поэзии. Да что они понимают в поэзии!

– Когда-то и вам нравились мои стихи, – проговорил гость. – Помните, вы даже в свой альбом меня просили кое-что написать? И я написал, и вы с восхищением внимали фимиаму, который я расточал вам в тех стихах… А потом изорвали листок в клочки, ничего не оставив моим будущим почитателям!

– Вы мне расточали фимиам? Это был не фимиам, а ядовитый дым! – злобно воскликнула старая дама. – Да, вы нанизали в том стихотворении целое ожерелье комплиментов, но помните, что написали в конце? Тогда на дворе стоял июль, а вы написали – «1 апреля»! Это значило, что ни единому слову ваших комплиментов нельзя было верить!

– Ну, это была только шутка, – пожал плечами гость. – Мало ли таких шуток я отпускал в жизни? Никого они не сводили с ума. Неужели из-за подобной чепухи вы так обиделись, что решили сжить меня со свету? Ведь вы буквально испепеляли меня своей ненавистью! А потом, когда появился Дантес, вы решили его сделать орудием своей обиды, злобы, ненависти ко мне.

– Да, обиды, да, злобы, да, ненависти! – пылко повторила старая дама. – Но раньше я испытывала к вам совсем другие чувства. Вы сами виновны в том, что я вас возненавидела.

– Помилуйте, Idalie! – всплеснул руками гость. Руки у него были на диво красивы: точеные, с изящными пальцами. На мизинце ноготь был длиннее прочих и ухожен с необычайным тщанием. – Помилуйте! Не могу поверить, что вы не могли простить мне той невинной сцены в карете! Помнится мне, я расшалился, сказал вам, что в карету вбежала мышка… Вы завизжали, подхватили юбки выше колен…

– Молчите! – взвизгнула старая дама.

– Ну да, мне не слишком-то понравились ваши ноги, – словно не слыша, задумчиво продолжил гость. – Колени ваши были не вполне совершенны. А впрочем, я вас не виню в этом, вы были не одиноки, я даже писал, помнится: «Вряд найдете вы в России целой три пары стройных женских ног…» Но именно это было причиной того, что я не стал продолжать наши веселые игры и не пошел по пути, который мне так красноречиво указывали ваши поднятые юбки.

– Ах! – сдавленно послышалось с кровати.

– Вы не должны меня винить, – продолжил гость. – В конце концов, если верить баснословным сказаниям, нечто подобное испытала и Бавкис, царица Савская. Помните прелестную историю о том, как царь Соломон решил узнать, каковы ее ноги, которые она всегда тщательно прятала? Он приказал настелить в одной из комнат своего дворца стеклянный пол, под который была налита вода. Царица испугалась, что сейчас вступит в воду, и высоко подняла юбки… После этого царь расстался с ней, потому что зрелища ее кривых, поросших черными волосами ног перенести был не в силах.

И он умолк с дразнящей улыбкой, которая необыкновенно красила неправильные черты его смуглого, черноглазого, толстогубого лица.

Кажется, он ждал нового взрыва негодования? Напрасно.

Старая дама устремила на гостя немигающий взор:

– Вы напрасно тщитесь оскорбить меня. Сильнее, чем оскорбили своим пренебрежением, не удастся! Вы ведь отлично знаете, что никаких черных волос на мне не было. Но коли уж пошел такой разговор… Вы не единственный мужчина, который видел мои ноги. И других они, поверьте, не отпугивали! Ноги как ноги, не лучше, быть может, прочих, но уж и не хуже, чем были у вашей долговязой Натали… – Она осеклась.