Корела (СИ) - Романов Герман Иванович - Страница 28

Такое было страшно представить, но князь Одоевский отписал ему бумагу из Новгорода, отметив, что «град до сей поры запустел». И можно бы не поверить, но так воевода в курсе происходящего и приведенные им цифры не просто удручали, они в голове не укладывались. Всего за полвека населенные и процветающие края превратились в «пустошь». И прежнего стотысячного населения Великий Новгород достигнет только спустя четыреста с лишним лет, как и Псков, впрочем, тридцатитысячное население которого сократилось в три раза. Ладно бы чума, глад, мор и все «казни египетские» прошлись беспощадно, куда больше бедствий доставили непродуманная политика московских царей, опричнина Ивана Грозного, Ливонская война и Смута. И сейчас в Кореле он читал документы и волосы дыбом вставали от бесхитростных слов — «умер с глада, хоромишка распалась»; «сбежал, семья его с голоду мертва»; «немцы убили, двор сожгли»; «опричные живот пограбили, самого умучили». Перечень событий очень длинный и ужасающий. И к этому добавлялась полное разорение городских и крестьянских хозяйств, ставшее уже тотальным. В самом городе разорилось четыре пятых домовладельцев, имеющих мастерские и торговые лавки — окончательно «обнищав», другие влачат жалкое самое существование.

По все «пятинам» будто танковыми армиями прошлись с «ковровыми» бомбежками прошлись, а потом тотальную резню населения устроили без всякой жалости. Водская, Шелонская, Деревская и Бежецкая по числу дворов сократились на три четверти, масса деревенек и селений «пусту быть, поля не запаханы, хоромины развалились». А те, что имелись, изрядно сократились в количестве и так немногочисленных дворов — обычно их было по 5–8, сейчас 1–3, и редко когда больше. Картина страшная, ясно показывавшаяся, что никаких перспектив на бывших псковских и новгородских территориях отныне нет, если бы не другие материалы, от которых не просто оптимизм появился, но и уверенность в том, что ситуацию можно изменить к лучшему.

В южной части Обонежской пятины, та, которая до реки Свири, число дворов сократилось на треть, зато за Свирью и во всем Заонежье, населения прибавилось чуть ли не втрое, как на всем «Кемском берегу» и Коле, так тут называли огромный Кольский полуостров. Сюда, в спасительную тишину карельских лесов и бежал народ, спасаясь от лихолетья, надеясь пережить здесь войну, мор, голод и безрассудные социальные эксперименты вроде опричнины, пришествия «Лжедмитриев» и кошмарной Смуты.

С Водской пятины люди массово бежали за реку Неву, в Корелу и земли уезда — там было спокойно последние пятнадцать лет и многие подати не взыскивали. А два последних года вообще «независимость» появилась, да и казна оказалась полнехонькой, вот только серебра в ней до прискорбности маловато будет, и то стремительно исчезает в бездонных карманах наемников, которые не только есть-пить хотят (с этим проблем нет), но и заработать. Однако треть ландскнехтов удалось соблазнить переходом после трехлетней службы в «своеземцы» — мелких земельных собственников с привилегиями. А заодно разрешить всем занимать «пустоши», с отменой податей на пятнадцать лет, как это сделано было Борисом Годуновым в Кореле.

— А ведь наполнится земля людьми, а раз собственниками будут, то никакого крепостного права и в помине не будет. Крупных боярских вотчин допускать нельзя — как батька любит говорить — олигархи нам ни к чему. Они ведь, триста «золотых поясов» и погубили Новгородскую республику. И холопства тут не нужно — капитализм идет, с наемным трудом. Право бывших вотчинников на землю, что стала «пустошью», соблюдать не станем — пусть будет наказанием для тех, кто поборами заставили людей бежать от тяжкой доли в поисках лучшей. Все должно быть по закону, одна только проблема, которую разрешить невозможно — как написать «Судебник» и заставить выполнять всех его статьи⁈

Владимир закручинился, потирая пальцами виски — не выдержал, достал сигарету и закурил. Народ можно привлечь во все четыре опустевшие «пятины» — вот только придется защищать от разбойников и интервентов, казаков и боярских отрядов. Доходов крестьяне скоро не дадут, и так разорены, лет на десять освобождение от податей давать нужно. А если голь перекатная и беженцы, то наоборот, еще придется вкладываться, чтобы те хозяйством обзавелись. «Льготы» в городах и посадах для ремесленников нужны, еще привлечь для работы на будущих мануфактурах, в армию — не воинскую же повинность вводить, лучше отбирать профессионалов, но им платить нужно, и хорошо, чтобы воевали и к противнику не переметнулись.

— И где мне взять прорву денег, треклятого серебра, месторождений которого в Московском царстве сейчас просто нет. Как и золота, оно только на Урале, да хрен знает где, не помню. Да на Кольском полуострове — там бывал разок, и видел, как старатели трудились. Они вроде за сезон полтора килограмма намыли, а ведь такое место не одно там будет, у брата на карте прямо-таки овалы нарисованы. И железа там много, и меди с никелем…

На последнем слове Владимир споткнулся, призадумался, и достал из берестяной шкатулки несколько круглых и светлых монет — российские рубли из будущих времен. Хмыкнул, негромко прошептав:

— Как там императрица Екатерина говорила — неважно, что бумажно…

Копейка и деньга времен царя Ивана Грозного — чеканились из серебряной проволоки. Других монет, из меди не в счет, просто не имелось — эти самые ходовые…

Глава 39

— Владыка, ты же сам видишь, что если не переймем новшества, что делают тех же шведов сильными — быть русским и дальше битыми!

Владимир сделал паузу и внимательно посмотрел на епископа — тот сидел молча, нахмурившись, о чем-то мучительно размышляя. Сильвестр ему нравился — очень энергичный священник, отнюдь не поп, каких множество. И никаких технических новшеств отнюдь не чурался — может быть потому, что Корела приграничный с Выборгом город, и такой сосед как шведы, поневоле заставлял быть ко всему внимательным. Да и два года «независимости» не прошли даром — если живешь столь долго под реальной угрозой вторжения неприятеля, поневоле станешь расторопным и предусмотрительным. Особенно когда на помощь нет надежды, тут как в поговорке про ту соломинку, за которую ухватится утопающий.

— А ведь мы можем создать гораздо более сильное войско, чем у любого неприятеля. Даже те малые силы позволили взять Выборг и Олафборг, пусть вероломно и с коварством, но мы крепостями овладели, а не свеи Корелой. Но ведь не смогли бы сие провернуть, если бы те же немцы и шведы в моем войске сейчас не служили. Не будь ландскнехтов с мушкетами, да не успей ими стрельцов вооружить и обучить стрелять, да еще пулей, которую мне удумали, быть нам крепко битыми. А церкви и монастыри православные были бы шведами упразднены, разрушены либо в кирхи превращены.

— Все беды от схизматиков…

— Больше от нашей косности и глупости, владыка, — оборвал епископа на слове — вроде умный, а порой тянет на обличения, филиппики произносит. И с нескрываемым злорадством добавил, с усмешкой нехорошей:

— Те семь бояр, что польского королевича решили на московское царство поставить, разве католики или язычники? Может быть они магометане, иудеи или буддисты⁈ Самые что ни на есть православные, что в церкви пудовые свечки ставят и еженощно молятся, но при этом ведут себя аки волки хищные. Так чего на врага пенять, если у себя в доме сами Смуту устроили, и передрались между собой как нехристи⁈

Епископ засопел, крыть в ответ, как говорится, ему было нечем. Теперь можно было переходить к диалогу, как уже дважды происходило — трезво оценивая положение Корелы, епископ не бичевал новшества, наоборот — благословлял начинания, как и его самого, хотя не оставлял попыток склонить в православие. А потому Владимир сразу зашел с козыря, чтобы сделать свои позиции очерченными и более крепкими, нанеся предупреждающий удар, и на корню пресекая возможные обличения.