Сочинения великих итальянцев XVI века - Макиавелли Никколо - Страница 44

XII

Не успел Пероттино докончить речь, как Лиза, слушавшая его полулежа, облокотившись на мраморный край источника и подперев ладонью щеку, выпрямилась и воскликнула: — Пероттино, пусть Джизмондо сам решит, что ему делать, когда ему придет срок или охота ответить! А покуда разреши мне вот какое недоумение: если любовь повинна в стольких бедах, что, по твоим словам, внушают все эти писатели, то почему же Амура почитают богом? Ведь, как мне приходилось слышать, люди поклоняются ему, приносят обеты, его даже изображают с крылами, летающим в поднебесье. Разве тот, кто повинен в зле, может быть богом, и разве бог может творить зло? Сделай же милость, растолкуй мне, как обстоит на самом деле. Своим объяснением ты не менее, чем мне, угодишь мадонне Берениче и Сабинетте, затем что и они задаются подобным вопросом, только не имели удобного случая и повода спросить. — Обе дамы подхватили сказанное Лизой, объявив, что им не терпится услышать ответ Пероттино, на что тот, после недолгого размышления, молвил так: — Поэты, Лиза, были первыми наставниками жизни в те времена, когда дикие и неотесанные люди не умели жить сообществом; наученные природой, наделившей их голосом и даром, поэты творили стихи и своими распевами смягчали суровые нравы племен, ведавших о себе лишь то, что, выйдя из пещер и лесных дебрей, они кочуют с места на место, точно дикие звери. Едва те первые наставники запели свои песни, как вслед за ними потянулась зачарованная их голосом толпа, шедшая за ними туда, куда они звали. И чем иным была чарующая лира Орфея,[299] на чье звучание сбирались и звери, бросившие свои норы, и деревья, покинувшие свои чащи, и твердые камни, оставившие свои горы, а быстрые реки — свои ложа, как не голосом одного из тех первых певцов, что увлекали за собой людей, населявших, вместе со зверями и деревьями, чащи, горы и берега рек. Но мало было соединить тех неразумных людей, надлежало еще наставить их, как жить, указать, какие свойства хороши, какие дурны, дабы они устремлялись ко благу и бежали зла; но по причине того, что тесные души тех людей не могли вместить величия природы, а сонный ум не обрел еще способности к суждению, поэтам приходилось прибегать к вымыслу, через который правда просвечивала, точно через прозрачное стекло; так, теша людей баснословием, они лишь мало-помалу открывали им правду и наставляли, как жить посредством сказок. Вот в ту самую пору, пока народы были еще мало вразумлены, Амура, как ты верно говоришь, Лиза, нарекли богом среди многих богов, и не для чего иного, как для того, чтобы внушить тем грубым народам, какую силу над людскими умами имеет любовная страсть. Воистину, кто бы вздумал измерить власть Амура над нами и над нашей жизнью, убедился бы, что чудеса его — на великую беду нам — бесконечны и дивны, отчего, как я полагаю, он и был поименован богом. Велениями его один живет в пламени, точно саламандра, другой леденеет, утратив жизненный жар, третий тает, подобно снегу на солнце, четвертый окаменевает — пребывает без пульса, без дыхания, немой и недвижный. Иной живет без сердца, которое отдал возлюбленной, заставляющей его непрестанно томиться тысячью мук; иной обращен в источник, иной в дерево, иной в зверя, а кто-то мощным дуновением вознесен в заоблачную высь с опасностью быть низринутым наземь; иной ввергнут в темные глубины земли, иной — в бездонные пропасти. Вы, может быть, недоумеваете, кто поведал мне столь необычайные обстоятельства, нигде не описанные, но я скажу, что многое из поведанного испытал сам и сообщаю вам, наученный опытом. Дивно, сколько и каких несуразностей, нелепиц и заблуждений громоздит Амур в уме отдавшихся ему в рабство влюбленных. Как не признать, что их несчастье превышает всякое иное бедствие, если они в одно и то же время предаются и крайнему веселью, и крайней скорби; если, как часто случается, горькие их слезы мешаются с сладостным смехом; или, если в одно и то же время они и дерзостны, и пугливы, если они исполнены отчаянной и пылкой решимости и вместе с тем бледнеют и дрожат от леденящего страха; если их, снедаемых беспокойством, одолевают гордость и смирение, порыв и оцепенение, война и мир в равной мере; или, если лицо и язык их немы, но из сердца исторгается вопль; если они надеются и отчаиваются разом, если они жаждут жизни и открывают объятия смерти в одно и то же время, давая в груди приют двум отдаленнейшим друг от друга чувствованиям, раздирающим их надвое, чего обыкновенно с людьми не бывает, и среди сих и подобных мучений обмирают душой и сердцем? Как не поверить, что правы те философы, что полагали, будто у человека две души, из коих первая имеет одни желания, а вторая — вовсе им противоположные! Ибо разве мыслимо, чтобы одною душою можно было желать несовместного?

XIII

Все таковые небывалые состояния души завербованы в рать, предводительствуемую Амуром; но последнее состояние из тех, что я помянул, чаще, чем другие, одерживает победу над влюбленными; среди множества несозвучных страстей, оно, как верная струна, чаще отзывается на голос правды, потому, может статься, что оно наиболее истинно и наиболее соприродно каждому влюбленному, — я разумею состояние, в каком находится влюбленный, когда его одновременно одолевает и жажда жизни, и чаяние смерти. Ибо ища наслаждений и мня, что он на верном пути, влюбленный устремляется навстречу бедствиям, которые в обольщении принимает за благо, и среди тысячи разнообразных и нежданных скорбей находит наконец желанную кончину, всегда, впрочем, бесславную и неразумную. И кто, скажите, станет отрицать, что бесславна и неразумна кончина всякого, кто, охваченный любовным безумием, легкомысленно увлекает себя навстречу погибели? Никто, конечно, кроме разве самих влюбленных, которые нередко, от избытка скорби и от недостатка благоразумия, до того тяготятся жизнью, что не только не избегают смерти, но охотно спешат ей навстречу: одни — надеясь, что таким способом лучше, чем всяким иным, покончат со своими мучениями, другие — затем, чтобы хоть на миг вызвать жалость во взоре дамы и как награду за все мучения принять две слезинки из ее глаз. Разве не кажется вам, о дамы, удивительным помрачением ума эта готовность влюбленных бежать от собственной жизни по столь ничтожным и странным причинам? Кажется, конечно, и тем не менее так оно и обстоит на деле; и не подумайте, что мною это испытано однажды, ибо давно уже чувствую, что будь мне дано умереть, смерть была бы мне любезна, и нынче более, чем когда-либо. Таким способом, о дамы, влюбленные ухитряются идти наперекор природе, вложившей в каждого человека естественную любовь к себе, к своей жизни и постоянную заботу о ее поддержании, ведь возненавидев жизнь, став врагами самим себе и обратив всю любовь к даме, они не только не заботятся о сохранении собственной жизни, но часто, ожесточась против самих себя, по своей воле презрительно отвергают жизнь. Кто-нибудь скажет: — Пероттино, все это более похоже на россказни влюбленных, чем на основательные доводы человека здравомыслящего. Если кому так не терпится умереть, как ты говоришь, так что же его удерживает; разве живущий не властен прекратить жизнь, в отличие от умершего, который не властен возвратиться к жизни? Но вот, однако, что легко на словах, то не легко на деле. Удивительно вам будет, дамы, выслушать, что я сейчас скажу; и если бы то не было испытано мною самим, вряд ли бы я дерзнул не только пересказывать, но даже вообразить подобное. Для влюбленных, в отличие от всех прочих разрядов людей, смерть — не худшая из всех скорбей. Более того, им часто отказано в смерти, да так, что счастливейшим из них можно почесть того, кому в великом и крайнем несчастии попускается умереть. Ибо нередко случается такое, чего вы, верно, не слыхивали и не предполагали, а именно, что когда влюбленные, истомленные долгой и великой скорбью, чувствуют наконец приближение смерти, когда жизнь, кажется, покидает изболевшееся сердце, их охватывают оттого столь великие радость и веселье, что эта отрада, ниспосылая утешение безутешной душе страдальца, тем большее, чем меньше она знала радости, возвращает силу ослабшему духу, уже отлетавшему от тела, и поддерживает в нем угасавшую жизнь. А если вы сочтете невероятным, что такое превращение происходит во влюбленных, то я сошлюсь в подтверждение на собственный опыт, который мог бы засвидетельствовать стихами, сложенными мною в прежнее время, если бы мне не подобало более плакать, чем петь.