Тест на верность (СИ) - Бонд Юлия - Страница 11

Спустя пару минут стою напротив двери. Стучу.

Открыв дверь и увидев меня на пороге, мама недоумённым взглядом скользит по мне вверх-вниз:

– Даночка, что случилось? Разве ты не должна быть сейчас с Эриком в ресторане?

– Мам… – вздыхаю, мысленно собираюсь к ответу, но случается приступ рвоты, и я прямо в обуви влетаю в коридор, захожу в ванную комнату и опустошаю желудок, склонившись над унитазом.

Приведя себя в порядок, выхожу из ванной. Мама стоит немного поодаль, выглядит испуганной.

– Доченька, с тобой всё хорошо? – дрожащим от волнения голосом спрашивает.

Я не специально, просто слишком много внутри боли скопилось, нет сил держать всё внутри. Всхлипнув, зажимаю рот рукой. А из комнаты доносится голос сыночка, он спрашивает у бабушки, кто пришёл в гости.

– Мам, всё потом объясню, – быстро растираю по щекам дорожки от слёз.

10. "Сил больше нет"

После приступа рвоты мама заваривает мне чай с мятой. Десять часов ночи, сынок уже спит, а мы с мамой сидим на кухне и гипнотизируем друг друга взглядом.

Знаю, мама ждёт от меня каких-то объяснений, а мне говорить не хочется. Тема очень острая, болезненная – с какого угла ни посмотри. Ну не могу же я сказать маме о тесте на верность, который решил устроить мне Гофман! Да и вообще, это слишком личное, чтобы делиться, даже с таким близким человеком, как мама.

– Не расскажешь, Дан? – выпытывает мама. – Приехала, когда я тебя не ждала до завтрашнего утра. Вырвала. Не беременная, случайно?

– Не беременная, – отрезаю сразу.

Забеременеть в моём случае – не так-то просто, как показала жизнь.

Сына мы с мужем очень долго ждали, было много попыток, прежде чем тест на беременность показал две заветных полоски. Оказывается, у меня дисбаланс гормонов и нерегулярный женский цикл, без помощи эндокринолога и гинеколога почти нереально забеременеть, нужно проходить терапию и держать всё под контролем.

– Дочка, я же волнуюсь за тебя. Ну, поделись со мной и тебе станет легче, – накрыв мою руку ладонью, мама не больно сжимает мои пальцы.

– Мам, что мне тебе сказать? Что жизнь с моим мужем превратилась в настоящие эмоциональные качели? Или же, что Эрик начал нарушать мои личные границы и прессовать?

– Он тебе изменил? – вдруг спрашивает мама, а я хочу закатить глаза на эту реплику, но сдерживаюсь.

В понимании мамы самой большой бедой, что может случиться в семейной жизни – это измена или рукоприкладство. Но в реальности бывает и иное. Абьюзеры ничуть не лучше изменщиков. Только вряд ли мама меня по-настоящему поймёт – старая школа, не в обиду старшему поколению, но они привыкли всё терпеть ради детей: и пьянство своих мужей, и их крики, а некоторые даже терпят физическое насилие над собой.

Но моральное насилие в семье – это тоже настоящий ад! Его ни в коем случае не нужно терпеть и позволять вытирать об себя ноги: ни ради детей, ни ради финансового благополучия. Оно того не стоит, ведь жизнь одна и нужна прожить её любя, а не влачить жалкое существование ради кого-то другого, чтобы ему было удобно с тобой. Должно быть удобно тебе – в первую очередь.

– Нет, на измене Эрик не был пойман, – отвечаю немного запоздало, но это же явно не тот ответ, который устроит мою маму.

– Тогда что у вас с мужем произошло? Почему ты сейчас сидишь рядом со мной, а не со своим мужем?

– Мам, давай без деталей. Я просто скажу тебе одну фразу: я устала, выжата, как лимон. Сил больше нет.

– Ты хочешь развестись с Эриком, Дан?

В глаза мои заглядывает с надеждой, ждёт, что я вдруг сейчас начну всё отрицать, а я не отрицаю.

По этой грани мы с Гофманом давно ходим, но после каждой серьёзной ссоры муж всегда просил прощение и обещал измениться. Клялся, что любит, что жить без меня и сына не сможет. А ему верила, да. Потому что любила.

Люблю ли сейчас?

Увы, ответа на этот вопрос у меня нет. Внутри слишком много боли скопилось. А люди устроены так, что плохое они помнят гораздо дольше и лучше, чем хорошее.

– Наверное, да. На этот раз я подам на развод, – произношу холодно без капли сожаления, а мама меняется в лице, становится белой как снег.

– Ах, доченька… Не пожалеешь ли? Всё-таки Эрик неплохой человек, такой успешный мужчина, ты за ним как за каменной стеной. И вы же столько лет вместе, ты любишь его ещё со школы. Разве сможешь: взять и отрезать?

– Мам, ты себя слышишь? К чёрту все достижения Гофмана, когда речь идёт о твоей единственной дочери! Я несчастлива с Эриком, ты это понимаешь?

– Ну да, не зря говорят, что богатые тоже плачут, – заключает мама, а мне нечего ей сказать на эту фразу. Пусть будет так, переубеждать не собираюсь. Это моя жизнь. МОЯ!

– Ладно, мам. Я плохо себя чувствую, пойду полежу. Может, получится уснуть.

Оставив в раковине чашку с недопитым чаем, еле нахожу в себе силы переодеться в домашнюю одежду и смыть макияж.

В спальне устраиваюсь на кровати. В руках зажат телефон, пытаюсь отвлечься, смотря короткие ролики в тик-токе. Сама не замечаю, как погружаюсь в сон.

Посреди ночи меня будет мама.

– Богдана, вставай! – испуганно тараторит, трясёт меня за плечо.

Открыв глаза, в полумраке пытаюсь сфокусироваться на лице мамы. Ничего не понимаю. Что происходит? Пожар, что ли? Иначе зачем меня мама будит посреди глубокой ночи?

– Мам, что случилось?

– Там Эрик пришёл. Он нам сейчас дверь вынесет, разбудит всех соседей, – с тем же испугом в голосе произносит, а я сонно тру веки, прикрываю ладонью рот, когда зеваю.

А где-то из коридора доносится разъярённый голос Гофмана: “Дана, открывай, блядь”.

Надев в спешке халат, иду в коридор. Один оборот замка, второй. Дверь распахиваю настежь и вижу пьяного в дрова Гофмана, упирающегося рукой в стену.

Он поднимает голову и смотрит на меня затуманенным взглядом, на лице застывший оскал, пугающей как у хищника. Дышит тяжело, грудь вздымается будто он только что после тяжёлого физического труда, но на самом деле нет. Просто все силы отставил, пока пытался выбить входную дверь в квартиру моей мамы.

Эрик делает попытку зайти внутрь квартиры, но я блокирую проход, выставив ногу.

Каким-то чудом мне удаётся справиться с бывшим мужем, вытолкав его на лестничную площадку. В подъезде прохладнее, чем в квартире. По ногам холодок.

– Эрик, что ты себе позволяешь?! – мой тон грозный, но Гофмана вряд ли это парит.

– Какого хера ты свалила из ресторана? Я же тебе запретил.

– Что, значит, я тебе запретил? Я не твоя собственность, Гофман!

– Ты моя жена, – чеканит каждое слово и больно хватает меня за руку: – Быстро собралась, одела ребёнка, и мы поедем домой.

– Никуда я с тобой не поеду! Я у себя дома. И сына не трогай, он спит.

– Так разбуди его!

– Ты что больной, Эрик? Иди проспись! Завтра поговорим.

– Хер с два! Моя жена и сын должны ночевать дома. Я так сказал. Я – глава семьи и моё слово для вас с Марком – закон.

– Ты пьяный. На ногах еле стоишь. Ты своим видом только испугаешь ребёнка, – смею перечить.

Запрокинув голову, Гофман гортанно и пугающе смеётся, отчего у меня на коже волоски встают дыбом.

– А ты спроси: почему твой муж пьяный?

– Мне это уже интересно.

– Ну да, тебе теперь интересен мой друг.

– Бред сейчас несёшь. Эрик, пожалуйста, уходи. Ты позоришь мою маму перед соседями.

– Мне похуй на соседей твоей мамы.

– Я так и думала.

– Даю тебе пять минут, чтобы собраться. Не успеешь – к ебеням вынесу дверь в квартиру. Если не хочешь этого шоу, то быстро собралась и собрала ребёнка. Моя семья будет ночевать дома. Всё! Точка!

– Нет, – цежу через дома. – Хватит мной манипулировать. Хватить меня прессовать. Мы с Марком – не твоя личная собственность, ты не можешь так себя с нами вести. Уходи, иначе я вызову полицию.

– Полицию? – наигранно смеётся. – Ты совсем охуела, моя любимая жёнушка?

– Ты больной. Психически нездоровый человек. Лечись, Эрик, иначе для тебя это закончится печально.