Дорога императора (СИ) - Шалашов Евгений Васильевич - Страница 19

— Хлопцы! — вскочил со своего места гетман. Верно, намереваясь повести своих людей в самоубийственную атаку. Сдурел? Немцы через полминуты опомнятся, сделают нам козью морду.

— Сидеть, — шепотом прикрикнул я на командира, поймал его за штанину и потянул на себя. Так, чтобы никто не слышал, сказал: — Отдавай мне начальствование, дурак старый, давай быстро, пока нас не положили!

Гетман — курва польская, ведь обговаривали же мы порядок сражения, так нет, на подвиги потянуло. Пся крев. Вслух, понятное дело, я всех этих слов не произнес. Надо же беречь авторитет командира.

гетман только кивнул, а я рявкнул, вспоминая и учебку, и недолгий срок своего замкомвзводства:

— Рота, слушай мою команду! По немецким оккупантам — огонь! Пулемет — пли по легковушке!

Гонта — наш пулеметчик, с наслаждением засадил по черному боку командирского авто, а я, успев заранее сдернуть со спины мешок с гранатами, лихорадочно свинчивал колпачки и принялся бросать их в машины, где солдаты уже начали выскакивать на землю.

Не имей я той силы, которая засела во мне, хрен бы сумел добросить гранату на расстояние двести метров. А тут сумел. Пожалуй, кинул бы и на все триста.

Первая граната ушла слегка мимо, не попав в кузов, зато вторая легла хорошо, а третья вообще прекрасно.

— Гонта — огонь по солдатам! — выкрикнул я новую команду.

Пока немцы выскакивали из машин, я успел бросить штук шесть гранат. Если бы сидели кучно, эффект был бы куда убойный, но и так ничего. Убитых, скорее всего, немного, а вот подраненых и контуженных — половина.

Немцы все-таки сумели организовать хоть какую-то оборону. Но время было упущено, миномет разбит, а пулеметчика Гонта снял своей очередью. Ну а я бросил оставшиеся гранаты.

А вот теперь, когда враг деморализован и почти сломлен, можно и в атаку. Если останемся на месте, затеем перестрелку, то немцы организуются, а солдаты стреляют гораздо лучше, чем крестьяне.

— Гетман, теперь можешь нас и в атаку вести, — кивнул я пану-воеводе.

— Давай ты сам, — вздохнул гетман. — Считай, что я тебе свой пернач уступил.

Пернач, это вроде бы, булава, символ власти? Ладно, берем пернач.

— Рота, слушай мою команду! В атаку!

А вот что происходило дальше, даже рассказывать не хочу. Рукопашная схватка — это самое поганое, что я когда-то видел в своей жизни. А когда у тебя в руках только саперная лопатка, которая с хрупом входит в голову твоего врага, а кровь, что брызжет из человека, еще не успевшего стать мертвецом, попадает тебе прямо в лицо, заливает глаза… В общем, ну его нафиг, такие воспоминания.

Когда бой закончился, я отошел в сторонку. Присев, откинул голову. Вот ведь, некурящий, а сейчас бы с удовольствием закурил. Или бы опрокинул грамм двести, а лучше поллитра, да так, чтобы упасть, и позабыть весь тот кровавый кошмар, что только что был вокруг.

— Ну, Александр, знал, что ты воин, но что бы так… — услышал я голос гетмана.

— Ты не обиделся, что я тебя от командования отстранил? — вяло поинтересовался я.

— Да уж какие обиды? — хмыкнул гетман, усаживаясь рядом со мной. — Во мне какая-то дурость взыграла, хотел в атаку пойти. А ты молодец. И людей сберег, и меня от позора избавил. Если бы ты на меня накричал, ударил, вот тогда бы я сильно обиделся.

— Есть закурить? — неожиданно попросил я.

— Вот, трофейные, у офицера мертвого взял, — радостно сообщил гетман, протягивая пачку сигарет.

Я взял одну, засунул в рот, потом попытался раскурить от заботливо протянутого огонька зажигалки.

Мать твою польскую! Как же люди этим дышат!

— Э, сигарету не выбрасывай, я ее сам докурю! — завопил гетман, отнимая сигарету, которую я хотел выбросить.

Откашлявшись и попив водички, что нашлась у хозяйственного воеводы, я спросил:

— У нас потери большие?

— Двое убитых, да четверо раненых. Эх, хорошие парни были.

Двое убитых? Четверо раненых? И всего-то? Да по всем законам воинской науки, из сорока пяти человек убитых и раненых должно быть не меньше половины. А коли учесть уровень нашей подготовки — так и того больше. Вообще удивительно, что у нас что-то получилось.

— А что там с немцами? — поинтересовался я.

— Да что с немцами? — пожал плечами гетман. — Сам понимаешь, нам пленные не нужны. Ребятам противно, но что поделать? Но тех, кого ты лопаткой посек — их даже и добивать не надо.

М-да… На душе стало еще поганей. Одно дело в бою убить, совсем другое — добивать раненых и пленных. Но тут гетман прав, пленные крестьянам не нужны. А я, вроде бы, остался в сторонке, весь такой чистенький.

— Скажи-ка, пан Александр, — впервые за наше знакомство гетман назвал меня паном. — Ты же у русского царя не простым унтером был, верно?

— А с чего ты решил?

Гетман хитровато посмотрел на меня и принялся загибать пальцы:

— Вот, первый палец — дерешься ты знатно, но это ладно. В охранники царя кого попало не возьмут. Ты же сегодня половину немцев один побил — кого гранатами, а кого лопаткой. Человек пять — а то и больше. Второй палец — командовать ты умеешь. Я, как тебя услышал, едва в штаны не наложил. А главное — ты военные операции умеешь планировать. Понимаю, что открываться не захотел. Но теперь-то ты уже свой.

Умен гетман, он же сельский староста. Впрочем, был бы дурак, старостой бы не стал.

— И кем же я у русского царя был? — насмешливо поинтересовался я. — Генералом?

А я ведь почти открылся. Мое воинское звание и на самом деле было генерал-майор.

— Ну, для генерала ты слишком молод. Да и для полковника тоже. А вот гауптманом вполне мог бы быть.

Гауптман, если не ошибаюсь, по-нашему капитан? Но капитан в императорской армии соответствует немецкому майору.

— Штабс-капитан, — отозвался я. Император я или нет? Захотел — присвоил себе звание ниже имеющегося.

— Вот, коли ты капитан, так совсем другое дело, — обрадовался гетман. — Если ты капитан, так и мне не стыдно, что ты мной командовать начал. Я теперь тебя вместо себя назначу. Унтер — это маловато будет.

Ну вот, новый виток карьеры. Из императоров стал сельским воеводой, местным гетманом. А сельский староста, покряхтев, встал:

— Ну, ты тут пока посиди, а я пошел. Сейчас подводы пригонят, надо все добро в надежное место везти. В деревню-то это пока не стоит тащить.

Я оглядев машины, заполненные зерном, прикинул, что имеется еще и оружие, включая минометы, разное барахло, имеющееся у солдат, спросил:

— А лошадей хватит?

— Наших не хватит, пришлось у соседей занимать. Эх, теперь зерном придется рассчитываться, а то и оружием. Ну да ладно, зато все основное добро наше.

А я поднялся и побрёл в сторону наших раненых.

— Куда это ты? — спросил вслед гетман.

— Ну ты же сказал что я зверушек могу лечить, вот теперь попробую и людей, на ноги поставить.

— Так я ведь пошутил, — округлил он глаза.

— А я вот вспомнил, что действительно людей лечить могу.

Глава 11

Знаток польской литературы

Деревня Дрязга, хотя и носила такое странное название, дрязгами и ссорами подвержена не была. А если и была, так я этого не видел. И не все время пейзане ходили на большую дорогу. Да что там. Как раз на большую-то дорогу (не с кистенем, а с винтовкой!) они выходили редко, а больше занимались привычным крестьянским трудом — сеяли и пахали. Ранней весной, вроде бы, пахать рано, но народ себе дело нашел — принялся вывозить из хлевов, а еще из куч на задних дворах, скопившийся за зиму навоз и развозить его на поля. Старики ворчали — мол, весна нынче поздняя, снегу уже пора бы стаять. Хм… И чего они ворчат? Пожили бы в России, осознали бы, что у нас снег порой лежит до середины апреля, а то и позже. Но тут Европа, тут теплее, и менталитет иной. Читал как-то, почему русские «долго запрягают, но быстро ездят». Оказывается, все просто. Как раз все и зависит от нашего климата. Если у вас длинная зима, да очень короткое лето, то поневоле приходиться большую часть года сиднем сидеть, а потом наверстывать и вкалывать. Вот это все и отложилось на наше сознание. Скажем, если иностранному (европейскому) студенту дают на подготовку к экзамену три дня, а нужно выучить шестьдесят билетов, то будьте уверены, что он в день станет учить по двадцать билетов. А как поступает наш студент? Правильно. Примется учиться в последний день перед экзаменом, а скорее всего — займется билетами вечером, накануне. И, заметьте, не он в этом виноват, а национальное самосознание.