Жажда мести - Мирнев Владимир - Страница 55

Волгин молчал, пораженный ее завораживающим шепотом, то были не слова, а заклинания любви. Он оторопел, потому что ничего не понимал, только чувствовал внутреннюю дрожь. Он видел: Нескучный сад… куча прелой листвы… и прежние давние волнения завладели им. Обнимая ее, он зашептал о том, что сегодня понял, как любит ее. Она неожиданно разрыдалась у него на груди.

– Ты говорил, но ты не верил, что любишь меня. А я знала…

Он сказал, повторяя чьи-то слова, а может быть, свои:

– Велик Бог жизни, но Бог любви еще более великий, потому что он дарует жизнь.

Раздался звонок, возвратился с прогулки Илларион Михайлович. Он молча кивнул Волгину, бросил в угол черный зонт, телогрейку и с торопливо пошел в кабинет за письменный стол: он писал мемуары и сегодня вспомнил один из случаев на войне.

– Леночка, ты плакала? Я забыл спросить?

– Дедуля, я не плакала, я радовалась и думала, что совершила в жизни две ошибки, я Вове сказала.

– Мы все совершаем ошибки, – согласился маршал и попросил накрыть стол. – Кто такой Ельцин? – спросил он. – Почему его кандидатом в члены Политбюро? Горбачев, он, видите ли, с Президентом США встречается «один на один». Наедине. Сталин наедине ни с кем не встречался.

Лена подала на стол жареное мясо с вареной картошкой в мундирах, одно из любимых блюд маршала. Он посмотрел на Волгина и вдруг проговорил:

– Вы, кажется, Волгин? Скажи, Владимир, как, бишь, тебя, то есть Александрович, что ты ходишь тут? Сколько тебе лет? Я, старый солдат, режу правду-матку в глаза. Что ходить? Неужели ты думаешь, что лучше Леночки можно найти? Решай… Я привык к определенности.

Волгин побледнел, такая бесцеремонность его покоробила.

– Дедуля, ты ничего не знаешь, он мне предлагал давно, когда я еще лежала неподвижной, чтобы я за него замуж выходила, – торопливо сказала Лена, желая разрядить атмосферу. – Он тут не ходит, он меня любит, а я его. Понял?

Маршал с поднятой рюмкой водки выслушал внучку и поставил рюмку на стол:

– Выпорю, – прогремел он ей. – Обязательно выпорю!

Маршал трижды записывался к Генсеку на прием и ни разу ему не отказали. Каждый раз вежливо назначали время, день и прочее: «Генеральный секретарь Михаил Сергеевич Горбачев вас примет четырнадцатого мая в четырнадцать тридцать», затем четырнадцатого июня, июля, августа, января. За день ему перезванивали и вежливо сообщали о переносе дня. После каждого такого звонка маршал названивал бывшим помощникам Генеральных секретарей Андропова, Брежнева, которых хорошо знал, и жаловался на этот случай с Горбачевым. Те сочувствовали. И вот созрело решение устранить Горбачева, убить.

Каждый раз маршал садился за свой стол и писал лично Генеральному секретарю: «Обстоятельства государственной важности безотлагательно требуют личной встречи с вами, Михаил Сергеевич». Ему хотелось перед тем, как принять твердое решение о покушении, поговорить с ним наедине, лично. Он наведывался в Генеральный штаб, встречался с начальниками родов войск. Многие его уважали за старые заслуги. Он встретился с Крючковым Владимиром Александровичем, председателем КГБ, долго и подробно разговаривал с ним о происходящем в стране. Тот был малословен, осторожен, пуглив, неожиданно спросил однажды:

– Вы знаете полковника Свинцова, Николая Петровича?

– Первый раз слышу, – выпалил маршал поспешно. – А кто он такой?

Крючков пошевелил губами, но ничего вслух не сказал. Маршал понимал, председатель КГБ не случайно спросил. Но он никак не мог припомнить эту фамилию. Что же сие означало?

– Лена, у меня склероз, кажется. Скажи, кто такой Свинцов, Николай Петрович?

Лена, побледнев, привстала, и ей так не понравилась, что вновь всплыла эта противная фамилия. Она налила себе, Волгину и дедушке чая, присела на стул и, глядя в глаза деду, проговорила:

– Дедуля, не помнишь? Тот, сволочь, подонок, который нам жизнь пытался испортить, в которого я стреляла и жалею, что не убила.

Маршал с трудом вздохнул. Недаром его спрашивал Крючков, дорвавшийся до кресла председателя КГБ, о Свинцове. Нет, недаром. Теперь непременно стоит ожидать какой-нибуть гнусности со стороны полковника. Как это он мог забыть напрочь, что приглашал к себе этого полковника, как вызывал «скорую» и, самое главное, неприятно, как это мог он, старый человек, маршал, соврать Крючкову. Неприятно. Теперь придется звонить и говорить: «Ох, извините, я его знаю, у меня его дог чуть было не загрыз!» Впрочем, вранье в сто раз хуже честного признания. И он отправился к себе в кабинет и позвонил в КГБ. Крючков оказался на месте, его соединили с ним.

– Владимир Александрович, извините меня, я вспомнил, старость не в радость, как говорят, склероз. Тот самый полковник Свинцов, о котором вы спрашивали, был у меня. Почему-то объявился раньше назначенного времени – вместо пятнадцати в двенадцать. Внучка у меня инвалидка, дома находилась. Так вот его пес мой чуть не загрыз, покусал основательно. Дог. Правда, пришлось пристрелить. Такая печаль.

– Да я просто так, Илларион Михайлович, у него там рана оказалась пулевая на колене. Но ничего. Пусть не дразнит собак наших знаменитых военачальников.

Старый маршал положил трубку и отправился на кухню. На полдороге вернулся. Ключ от сейфа находился под рукописью дневника. Он его нашарил и отворил сейф. Именной пистолет лежал на своем месте.

«Какая была жизнь, какие были люди!» – вздохнул он со слезами на глазах и поцеловал пистолет, обыкновенный армейский ТТ. Он тогда был генералом и командовал армейской группой танковых войск…

Он его положит в карман, проверит и отправится к Горбачеву на прием, не станут же старого маршала проверять на предмет наличия оружия. С трех шагов, если рука не откажет. Разволновавшись, маршал снова натянул телогрейку, прихватил зонт и отправился погулять-побродить, чтобы успокоиться. Он, спустившись в лифте на первый этаж, обратил внимание, что на месте нет консьержа, так радостно его всегда приветствовавшего. Вспомнил, что уже несколько дней его не видит. Что случилось? И старый маршал снова предался своим мыслям.

Тем временем Лена надела то самое муаровое платье, купленное в давние времена дедушкой, и предстала перед Волгиным во всей красоте. Она так была снова молода, ее лицо светилось, он обнял ее и притянул к себе. Они отправились в гостиную потанцевать. Лена включила магнитофон, пригласила Волгина на белый танец, и в этот момент раздался телефонный звонок. «Тициановские девушки» казались ему пошлыми и вульгарными теперь. Лена бросилась к телефону, а Волгин довольно усмехнулся про себя, наблюдая, как мелькнули ее красивые ноги. Он прислушивался. Она сняла трубку и молча услышала хриплый, старческий, шепелявый голос:

– Шволошь!

Она бросила трубку. От этого голоса у нее похолодела спина, то был очень неприятный голос.

– Что? – спросил Волгин.

– Какай-то мерзавец, отвратительный голос, словно не русский, сопит, говорит одно слово: «шволошь!» Если повторится, я знаю, куда надо звонить, чтобы узнать номер. Дедушка отправился гулять? – Она подошла к окну.

Через пять минут вновь раздался звонок. Звонил Борис:

– Я так и знал, что ты у Лены. Знаешь, Володь, я выпроводил их сразу, как только ты ушел, – безбожно врал Борис. – Ощипанные дуры! Ты ничего не подумай. Разодрались из-за меня.

– Я не думаю, – с нежеланием разговаривать отвечал Волгин.

– Нет, Володь, если ты насчет Аллочки, то знай, что я ее не люблю. Какая там любовь, когда от меня сбежала к тому, кто жаждал, именно жаждал меня зарезать? Помнишь? Это такая мелкая, ничтожная натура, что дальше просто невозможно. Я ради детей. И ты понял, что возраст не помеха. Это главное.

– Борис, извини, я не могу долго говорить, – перебил Волгин Бориса и положил трубку.

– Что этот Борис к тебе привязался?

– Что, что? Аллочка его ему изменила. Ненависть произрастает на почве любви. Так всегда было. Он двадцатилетнюю телку отхватил и… Но вывод один: «Время – цепной пес вечности».