Друзья, любимые и одна большая ужасная вещь. Автобиография Мэттью Перри - Перри Мэттью - Страница 12

Отец тоже был пьяницей. Каждый вечер, с какой бы съемочной площадки он ни приходил, отец наливал себе огроменный бокал водки с тоником и объявлял: «Это лучшее, что случилось со мной за сегодняшний день».

Да, это он так говорил о выпивке. Сидя рядом с сыном на диване в Лос-Анджелесе. Потом он выпивал еще три-четыре таких бокала, а пятый брал с собой в постель.

Конечно, отец научил меня многим хорошим вещам. Но именно он и научил меня пить. Ведь не случайно же моим любимым напитком остается двойной тоник с водкой, и я за каждым бокалом думаю: «Это лучшее, что случилось со мной за сегодняшний день».

Впрочем, разница между нами была — и большая. На следующее утро отец непременно просыпался в семь утра свежим и чистым как стеклышко, принимал душ, наносил на лицо лосьон после бритья (Old Spice? Никогда!) и отправлялся в банк, к своему агенту или на съемочную площадку — он никогда ничего не пропускал. Папа был воплощением того, что называется функциональный алкоголик. Я же с трудом просыпался, хотя старался изо всех сил, и постоянно вызывал пересуды даже у тех, кто пил вместе со мной.

Я видел, как мой отец выпивал шесть бокалов водки с тоником и жил совершенно нормальной жизнью. Я понимал, что это возможно, и думал, что смогу сделать то же самое. Но что-то такое скрывалось в моей темной натуре и в моих генах, скрывалось, как жуткий зверь в темном месте. Что-то такое, что было у меня, чего не было у отца. Пройдет десяток лет, прежде чем мы узнаем, что это такое. Алкоголизм, зависимость — называйте как хотите, но я решил называть это так: Большая Ужасная Вещь.

Но я еще был и Джорджем Гиббсом!

Я не помню, что мои одноклассники подумали о появлении этого канадского провинциала с бледной кожей, да меня это и не волновало. Однако в рецензии SparkNotes меня назвали типичным «всеамериканским» парнем. «Местная звезда бейсбола и староста класса в школе, он также обладает невинностью и чувствительностью. Он хороший сын, но Джорджу трудно, если не невозможно подавить свои эмоции».

Почти что в точку!

У моего отца бутылки с водкой были расставлены по всему дому. Однажды днем, когда он и Дебби ушли, я решил сделать большой глоток водки. Когда ее теплая пряность прокатилась по моему горлу и внутренностям, я почувствовал благополучие, легкость и что все будет хорошо. Я вспомнил облака над задним двором нашего дома в Оттаве и понял, что я отправился в Лос-Анджелес именно для того, чтобы окунуться в это блаженство, погулять в этом сорокаградусном раю, где звезда школьного спектакля может позволить себе бродить по улицам, заполненным звездами, словно пьяный Одиссей.

Клэнси Сигал, писавший статьи об Олимпийских играх 1984 года в Лос-Анджелесе для журнала London Observe, отмечал, что всякий раз, когда он приезжал в этот город, чувствовал, что «проходит через мягкую мембрану, которая отделяет Лос-Анджелес от реального, болезненного мира». Вот и я, проскользнув через эту мягкую, размягченную водкой мембрану, попал в место, где не было боли, где мир был и реален, и нереален… А еще, когда я повернул за этот угол, мне в голову стали приходить мысли, которые раньше в ней не водились: я стал размышлять о смерти и о страхе смерти, задавать себе вопросы типа «Что мы все здесь делаем?», «Что все это значит?», «В чем смысл всего этого?», «Как мы все к этому пришли?», «Что такое человек?», «Что такое дух?». Все эти вопросы затопили мой мозг, как приливная волна.

А я всего-то свернул за этот гребаный угол!

Выпивка и эта «прогулка» открыли передо мной пропасть, и она все еще существует. Я сходил с ума, я терялся. Вопросы лились рекой, как алкоголь в стакан. Я поступил как Сигал: я прибыл в Лос-Анджелес вместе с гимнастами, спринтерами, лошадьми, писателями, актерами, подражателями, бывшими актерами и людьми, занятыми в рекламе Old Spice… И теперь передо мной открылась огромная пустота. Я стоял на краю огромной огненной ямы, похожей на врата ада в пустыне Каракумы, что в центральном Туркменистане. Выпивка и эта «прогулка» создали во мне мыслителя, искателя, а не какое-то мутное подобие буддиста. Создали того, кто стоял на краю глубокого кратера, в котором пламенел огонь, преследуемый отсутствием ответов, отсутствием сопровождения. Я жаждал любви, но боялся стать отвергнутым, хотел любовного томления, но был не в силах его познать из-за члена, который так и не заработал. Я стоял лицом к лицу с четырьмя вещами, которые будут последними в этом мире: смертью, судом, раем и адом. Я был пятнадцатилетним мальчиком, оказавшимся лицом к лицу с эсхатологией[11] — и она стояла ко мне так близко, что я чувствовал запах водки в ее дыхании.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

Много лет спустя мой отец тоже отправился на такую же значимую «прогулку»: он перепил и упал в какие-то кусты — ну, или что-то в этом роде. На следующее утро он рассказал об этом Дебби, и та сказала:

— Так вот как ты хочешь прожить оставшуюся жизнь?

Папа сказал:

— Нет! — и пошел прогуляться, а потом завязал и с тех пор не выпил ни капли алкоголя.

Прошу прощения… Неужели это так просто? Сходил на прогулку, а потом завязал? Я потратил более семи миллионов долларов, пытаясь стать трезвенником! Я был на шести тысячах собраний Общества анонимных алкоголиков. (Это не преувеличение, а, скорее, обоснованное предположение.) Я пятнадцать раз лежал в реабилитационных центрах. Я лежал в психиатрической больнице, два раза в неделю в течение тридцати лет ходил на терапию, был на грани смерти. А ты просто прогулялся — и все?

Я могу подсказать вам, где можно совершить такую прогулку.

Правда, мой отец не может написать пьесу, сняться в сериале «Друзья» или помочь нуждающимся. И у него нет семи миллионов долларов, чтобы потратить их ни на что. Мне кажется, в каждой жизни есть свои компромиссы.

Напрашивается вопрос: поменялся бы я с ним местами?

Давайте вернемся к этому вопросу чуть позже.

Всего за несколько монет, брошенных в музыкальный автомат, я снова и снова прокручивал Don’t Give Up с Питером Гэбриэлом и Кейт Буш. Иногда среди них проскакивали композиции Mainstreet Боба Сигера или Here Comes the Sun группы The Beatles. Одна из причин, по которым мы любили 101 Coffee Shop, заключалась в том, что там постоянно обновляли содержимое музыкального автомата. К тому же в этом заведении сохранялось ощущение старого Голливуда с его кожаными диванами карамельного цвета и ощущением, что в любой момент может войти кто-то суперизвестный — подтвердить, что слава его якобы совершенно не изменила…

К 1986 году я был почти уверен, что слава меняет все, и жаждал ее больше, чем любой другой человек на этой планете. Мне нужна слава. Это единственное, что меня исправит. Я был в этом уверен. Обитая в Лос-Анджелесе, я иногда сталкивался со знаменитостями: видел Билли Кристала в клубе Improv, замечал на соседнем диванчике Николаса Кейджа… Я был просто уверен в том, что у них нет проблем, что все их проблемы были замыты тем обстоятельством, что они стали знаменитыми.

Я постоянно проходил прослушивания и даже получил одну-две реплики — в частности, в первом сезоне сериала «Чарльз в ответе». Я играл Эда, скучного типа в клетчатом свитере и галстуке, и уверенно интонировал свою единственную фразу: «Мой отец из Принстона. Он хирург — и я хотел бы пойти по его стопам!» Негусто, конечно. Но это уже была работа на телевидении, и я скоро обнаружил, что уже пропускаю занятия, чтобы потусоваться в закусочных с девушками, которым нравились мой акцент, мой хорошо подвешенный язык, моя многообещающая карьера на телевидении и моя способность их слушать. Благодаря опыту, полученному еще в Канаде, я знал, что умею выслушивать женщин, оказавшихся в кризисной ситуации, и помогать им. (Если вы — женщина, находящаяся под давлением обстоятельств, которая рассказывает свою историю, то я буду слушать ее снова и снова.) Вскоре я уже постоянно сидел в 101 Coffee Shop, наблюдая за стайками молодых женщин. Я был готов быстро включиться в разговор и их выслушать. Я забросил занятия, оставил сериал «Чарльз в ответе», но выглядел так, как будто только что вышел из студийного комплекса компании Universal в Студио-Сити. Я и одет был как любой крутой подросток середины 1980-х: джинсовая куртка поверх клетчатой рубашки (вариант — футболка с надписью Kinks). А дома я слушал дуэт Air Supply.