Праведник (ЛП) - Ловелл Л. п. - Страница 31

— Сейнт? — Я поднимаю голову на звук голоса моего брата. Джудас стоит в нескольких футах от меня, его лицо в замешательстве. — Что ты… — он замолкает, его взгляд падает на мою рубашку, на мои руки. Он бросается вперед. — Вставай, — шипит он, хватая меня за бицепс и поднимая на ноги. — Пошли, — он нервно оглядывается по сторонам, увлекая меня к своему кабинету через заднюю дверь.

— Нет, — я сопротивляюсь его хватке. — Мне нужно покаяться.

— Тебе нужно снять эту рубашку и смыть гребаную кровь с рук, — он бросает еще один нервный взгляд на двери церкви. — Господи, ты, что, хочешь, чтобы тебя арестовали? Ты не можешь просто так войти сюда.

— Мне нужно покаяться, — наши глаза встречаются, и на этот раз напряжение между нами исчезает. Он нужен мне прямо сейчас, и он это видит. — Пожалуйста. Мне нужно, чтобы ты выслушал мою исповедь.

Глубоко вздохнув, он проводит рукой по своим черным как полночь волосам.

— Ладно. Прекрасно.

Он отпускает меня и подходит к исповедальне, заходя внутрь. Я следую за ним, проскальзываю на другую сторону и задергиваю за собой занавеску. Я нахожусь на судейском месте, и впервые я не чувствую себя посвященным или близким к Богу. Я никогда не был так далек от него.

Я перекрестился.

— Прости меня, отец, ибо я согрешил. Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа, прошло две недели с момента моей последней исповеди.

— Я выслушаю твою исповедь, — говорит Джудас с другой стороны разделительной решетки.

— Я убил человека, — от ужаса, когда произношу эти слова вслух, у меня по спине пробегает ледяная дрожь, будто сам дьявол дразнит меня, смеясь над моей духовной кончиной.

— Почему? — Вот в чем вопрос.

— Я не знаю. Он… Я потерял контроль.

— Ты никогда не теряешь контроль, Сейнт. — Но я это сделал, и с человеком, который для меня ничего не значил. Я проклял свою душу из-за Эштона Хейнса — грешника и грязного богохульника. Как такое могло случиться? Как это произошло? — Ты слишком сильно боишься Божьего гнева. — Он прав, но это не помогает!

— Он причинил ей боль. — Он причинил ей боль, и это свело меня с ума. Я смотрю на свои руки, узкий луч тусклого света проникает сквозь занавеску, давая мне ровно столько, чтобы увидеть ржаво-медный оттенок, окрашивающий мою кожу.

— Кому?

— Иден, — я наклоняюсь вперед, моя голова опускается на руки, когда я пытаюсь втянуть воздух поглубже в свои горящие легкие. — Он причинил боль ангелу. Лгал, развращал. Он был грешником, Джудас. Грешником! — Тишина — единственный ответ, который я получаю, и мое сердце заходится в беспорядочном ритме. — Убивать нельзя. Я навеки проклят. — Обречен.

Молчание продолжается и кажется бесконечным, пока мой брат, наконец, не заговаривает:

— Ты абсолютно веришь в Бога?

— Конечно.

— Тогда задумывался ли ты когда-нибудь о том факте, что Он создал тебя таким? Ты — психопат, Сейнт. — Я помню, как впервые услышал это слово, сидя в кабинете психиатра в возрасте восьми лет. Врач сказал, что у меня проявлялось психопатическое поведение. Я до сих пор могу с ясностью представить выражение лица моей матери, ее ужас, и то, как она вцепилась в золотое распятие, которое всегда висит у нее на шее, даже сейчас. — Убивать — это сама твоя натура. Возможно, именно в этом и был его замысел.

— Это Его испытание, ниспосланное на меня, и я провалился.

— Возможно, а, может быть, ты и не такой злой человек, каким себя считаешь. Если плохой человек борется со своей природой, чтобы попытаться стать лучше, разве этот бунт против самого себя не делает его хорошим по умолчанию?

Я хочу верить его словам, но не могу.

— Убийство — это дело рук дьявола в чистом виде.

— Разве ты не видишь, что этому всегда было суждено случиться? Такова твоя природа, таким он тебя создал.

— Как ты думаешь, Он простит меня?

— Я не знаю, Сейнт, но твое раскаяние, несомненно, позволит тебе попасть на Небеса.

— Раскаяние, — шепчу я. — Да, я раскаиваюсь.

— Правда? — Конечно, это так, разве он не видит? — Я знаю тебя, брат. Желания, которые мучают тебя. Тебе понравилось убивать его? — Я прижимаю пальцы к вискам, зажмуривая глаза. Неужели мне пришлось это по нраву? Я помню это чувство, тот момент, когда он, наконец, сделал свой последний вдох… эту силу. — Ты раскаиваешься в том, что лишил его жизни? Чувствуешь ли ты вину за то, что этого человека больше нет на этой земле?

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

Мне не нужно ему отвечать. Мы оба знаем, что я не раскаиваюсь в этом.

— Порежь меня.

— Сейнт…

— Тебе нужно порезать меня. — Позволь греху омрачить мое тело, чтобы уменьшить тяжесть на моей душе. Изгони скверну из моего тела.

— Ты не можешь проливать кровь из-за этого, Сейнт. Это совсем другое дело.

— Не суди меня, Джудас. Ты убивал много раз. Ты — язычник.

— Мы говорим не обо мне. Тридцать два года, и это была единственная грань, которую ты отказался переступить.

— Потому что это невозможно простить!

Он испускает долгий вздох.

— Каждый грех может быть прощен, но чтобы достичь истинного отпущения, ты не можешь испытывать угрызения совести только из-за своего наказания. Оно должно исходить не из страха перед карой, а из совершения самого греха. Истинное чувство вины, исходящее из сердца. — Я слышу скрип дерева, и исповедальня озаряется мягким светом свечей, когда он отодвигает занавеску со своей стороны. — Тебе нужно найти себя, Сейнт. Я буду здесь, когда ты найдешь ответы, которые ищешь. — И затем мой брат, язычник, покидает исповедальню более праведным из нас двоих.

К тому времени, как я возвращаюсь домой, в моей голове словно поселился рой пчел. Ничего не ясно. Мне нужно облегчение, но его нет. Кровь, мне нужна кровь. Только через жертву можно обрести спасение. Джудас предал меня, оставил меня наедине с моим грехом, бросил меня в объятия дьявола.

— Сейнт? — голос Отто доносится откуда-то из глубины квартиры. Нет, он меня не видит. Поспешив на кухню, я беру большой нож для разделки мяса с подставки и несусь по коридору к алтарю. Я закрываю за собой дверь и запираю ее на засов, чтобы мальчик не смог войти. Разочарованный взгляд Пресвятой Девы падает на меня, и я падаю перед ней на колени, склоняя голову.

Молитва срывается с моих губ в спешке. Кровь бежит по моим венам, а сердце колотится в предвкушении. Это излечит меня. Жертва — это то, что требуется в данный момент. Сжимая рукоятку ножа в кулаке, я подношу его к верхней части грудной клетки. Заостренное острие колет меня, и я чувствую, как в ответ выступает капля крови. Легкая улыбка трогает мои губы. Да, я обескровлю себя досуха, если понадобится.

Закрыв глаза, я молча молюсь, проводя лезвием прямо вниз, до середины живота. Острая боль от пореза отдается волнами с каждым тяжелым ударом моего сердца. Открыв глаза, я приставляю нож к левой груди и провожу им до середины правой. Кровь стекает по моей коже так гипнотически, что ее вид приводит меня в восторг. Мое тело пытается очистить себя от скверны с помощью знака распятия. Я провожу ладонью, размазывая кровь по груди и животу. Глаза кровоточат. Я поднимаю взгляд на Пресвятую Деву, по ее щекам текут окровавленные слезы. Я проливаю кровь за нее, точно так же, как она проливала кровь за своего сына. Я плачу точно так же, как плакала она. И теперь я предлагаю ей всего себя. Широко раскинув руки в стороны, я запрокидываю голову, ожидая чего-то: знака, ощущения…

У меня начинает кружиться голова, и мне кажется, что мир поворачивается вокруг своей оси. А потом все погружается во тьму.

Я стою на пепельной равнине, моя кожа сохнет и трескается на обжигающе горячем ветру. Вихри пепла поднимаются вверх и беспорядочно носятся по бесплодной почве. Я двигаюсь, чтобы сделать шаг вперед, как делаю всегда, но не могу. Я… застрял.

Мои руки связаны за спиной, вокруг деревянного столба. Что это? Я дергаю за ремни, но с каждым движением они, кажется, натягиваются все туже, впиваясь в мои запястья до тех пор, пока я не перестаю чувствовать свои руки. Мой взгляд мечется по сторонам, отчаянно ища ее. Моего ангела. Но ее нигде нет.