Иван Змеевич и Краса Ненаглядная (СИ) - Соляная Ирина Владимировна - Страница 2

Отбежала царица от змея, заголосила что есть мочи, позвала на помощь нянек и мамок. Вмиг застучали шаги по лестнице и коридору, только в опочивальню никто войти не смог, заговорённая дверь не открывалась и не поддавалась.

— Сгинь, пропади, проклятый Змей! — рыдала женщина, и ребёнок заходился криком.

Да и как не испугаться? Камзол чёрный, бархатный по швам затрещал, лопнул. Роста гость стал превеликого, голова рогатая в потолок упёрлась, алым пламенем загорелись огромные глаза, хвост по полу щёлкнул, половицы затрещали. Протянул он к Ване руки.

А пальцы у него длинные, узловатые. А ногти у него острые, крючковатые. Зубы клацают, из пасти огонь вырывается.

Забежала царица за печь, а змей разъярённый за ней бросился, рукой махнул — перевернул кровать с шелковым пологом, разметал подушки и перины. Слышит из-за печи царица его тяжёлое дыхание, громкие хлопки. Это крылья огромные, что по небу Змея Огненного носят, раскрылись, всю горницу заслонили.

— Тятя, тятя! — кричит Ванечка, царя на помощь зовёт, но тянутся к нему когти змея, а не отцовские ласковые пальцы.

Ударил змей хвостом, лапами хватил печь, и рассыпалась она на куски. Расшвырял змей каменья и изразцы, и почти добрался до царицы с младенцем, как ворвался в опочивальню своей жены царь. Рубанул гада летучего по спине мечом булатным, взревел нечеловеческим голосом змей и на царя обернулся.

— Тебе не напугать меня, чудище проклятое, — крикнул царь и снова рубанул змея по груди его, покрытой плотной чешуёй.

Хлынула змеиная кровь и обагрила лицо, грудь и руки царя. Крикнул Выслав от боли невыразимой, точно кипящим маслом его ошпарили. Змей рванулся к окну, вышиб его и прочь вылетел. Подбежавшие стрельцы стали бердышами его рубить, а лучники стрелять вслед, но никто не достал врага, только попадали из палат да порасшибались.

Жива-живёхонька царица, и сыночек её цел, только в крике заходится. А вот с царём худо. В царские покои его унесли, стали лекарей звать, знахарок. Но никто не знает, как ожоги от змеиной крови лечить. Царь не кричит, а лишь от боли зубами скрипит. И взглянуть на него страшно, точно чешуя на нём волдыри, один на другой налезают, грудь кровавыми пузырями покрылась, а руки точно в коросте.

Глава 2

Царь стоял на крытой галерее, опоясавшей белокаменные палаты, и наблюдал за Ваней не исподтишка, а открыто, как и подобает правителю. В его глазах не было тепла и восхищения, которое всегда проскальзывает даже у самых сердитых и суровых родителей, когда они видят своё чадушко. Ваня с деревянным мечом то нападал на куль с соломой, то отскакивал. Дядька Ерошка, воспитавший обоих царевичей, подбадривал неуклюжего и неуверенного мальчишку. То ли меч был тяжёл, то ли куль с соломой, придерживаемый хитрым стрельцом, увёртлив, а ничего у Вани не получалось. Царевич бросил деревянную игрушку и заплакал, горше не бывает.

Царь скривился от боли, пронизывавшей его тело и сковавшей лицо, покрытое струпьями от ожога, и от неудовольствия видеть молодецкую забаву. Потом отвернулся и пошёл в светлицу, где писец уже нашёл старинный свиток и досконально его изучил.

— Вот государь-батюшка, всё что сохранилось в преданиях про Змея Огненного. Кабы ваш старший брат, будучи на престоле, не повелел библиотеку чернокнижную спалить, больше бы узнали.

Знал государь, что его переписчик книг и составитель писем, а по призванию толмач с любых языков, был человеком скрупулёзным. К бумагам относился бережно и терпеливо, и уж если сказал, что других свитков нет, значит, проверил со всем тщанием.

— И что пишут в том свитке? А главное…— царь понизил голос, подчёркивая тем самым, что это обстоятельство и есть самое важное, — кто пишет?

— Это челобитная вашему деду, в пору, когда тот был на престоле. Писана путешественником заморским, неким Афтандилом. Этот путешественник всё мечтал найти остров Буян с волшебной яблоней, на которой растут молодильные яблоки. Они даруют вечную жизнь и прекрасное здоровье. Просил Афтандил снарядить ему корабль с командой, чтобы плыть на тот остров. А вот до реки Калины, что впадает в Окиян-море, он своим ходом намеревался добираться.

— И что же, дед мой дал ему тот корабль или какое-то вспомоществование?

— Про то мне не ведомо, — развёл руками писец, — но раз про ту экспедицию ни слуху, ни духу, стало быть, и не построили корабля, и молодильных яблок Афтандил не добыл.

— Дурь это всё.

Царь махнул рукой и погрузился в печальные размышления, подперев кулаком подбородок. Некогда густая каштановая борода после схватки со Змеем Огненным сильно поубавила в толщине и длине, но это было полбеды. Ожоги рук и лица — вот что всерьёз беспокоило царя. Три дня их мазали снадобьями, которые варили на козьем и сурочьем жиру, но толку было мало. Раны покрылись струпьями, и те сходить не желали, а только твердели и образовывали корку, а когда отпадал один струп, появлялся на его месте другой, зело вонючий. 'Эдак я сам чешуёй обрасту, как вражина поганая," — невесело усмехался царь, принуждённый носить тонкие рукавицы. На лицо только рукавицу не надеть. И видеть, как челядь и стрельцы глаза от него отводят, было очень неприятно. С Заряной Выслав так и не помирился. Понимал умом, что нет её вины в случившемся, что муку она претерпела жесточайшую. Но о позоре её и своём думать не мог, потому что щемило сердце и колотилось так, словно хотело выпрыгнуть.

В народе о налёте Огненного Змея поговаривали, но все домыслы сводились к тому, что хотел вражина похитить царевича Ванечку, кровиночку ненаглядную. Царица не покорилась, а Царь-надёжа защитил. «Но это пока, до поры и времени, — думал царь, сдвинув брови к переносице, — а потом будут вопросы задавать: отчего Огненный Змей прилетал в царские палаты, да почто хотел ребёночка умыкнуть, не боясь царева гнева и храброго войска. А что, если за своим змеёнышем прилетал?»

От нахлынувшей досады царь стукнул кулаком по подлокотнику трона и заставил писца вздрогнуть.

— Ась? — посмотрел писец на царя, — Сызнова начинать?

— Начинай, — буркнул царь и приготовился слушать старинную челобитную от Афтандила, и писец со вздохом и завыванием, приличествующим моменту, завёл.

«Жалоба тебе, государь наш батюшка, свет Володимир, от недостойного твоего холопа Афтандила. Запустошен дом мой, и двор мой, и овин. Некому и не из чего пива наварить да мёдом утробу насытить, да на остальные деньги вина прикупить и помянуть всех сродников и дружинников. И разорение моё стало через страсть неутолимую к путешествиям, чтобы восславить землю русскую и найти управу на басурман. Приезжали твои холопы, боярские сукины дети Сулима да Колотила, проверяли мою мошну, все остатние гроши присвоили и сказывали, что истратил я царскую милость не по назначению и приказанию, а купил себе кафтан, сапог и развлекал девок блудящих. Сами сукины дети сладко-приторно живут, а казне через то поруха. Ты их, государь-батюшка не слушай, а дай лучше мне денег на корабль. Найму я морских дел мастеров, поплыву я в земли дальние. И привезу яблок молодильных, кои украдкой заимствую на острове Буяне. Про то, что Змей Огненный может на меня зело взъерепенится, ты не думай. Отдай мне Сулиму и Колотилу, сукиных боярских детей. Я Змею Огненному их в пасть брошу, пусть подавится. В жалобе своей корысти не имею, хочу пострадать за отечество. Если Жар-птицы мне глазыньки повыклюют, то я на то не обижусь, довольно красот на этом свете узрел. А сияние твоё благочестивое и слепцу видать».

— Что отсюда следует? — спросил сам себя писец, — усматривается, что этот Афтандил зело упорно верил в существование Змея Огненного. Ну, в том теперь и у нас сомнения нет.

— Бабкины россказни всё это. Потому мой дед и не дал ни корабля, ни войска.

Царь тяжело поднялся и подошёл к окну. Ваня-царевич, уже умытый и переодетый в чистую рубашку, восседал верхом на гнедой лошадке, которую под уздцы водил старый Ерошка по двору. И если с мечом царевич управлялся худо, то в седле держался весьма неплохо. Только не понравилось царю, когда Ерошка подхватил царевича и снял с седла, усадил себе на шею и поскакал по двору вприпрыжку, как поганый скоморох. В открытое окно долетала песенка: «По кочкам, по кочкам, в ямку бух». Кольнуло в сердце у царя: «За что же я так Ваню ненавижу? Никто не знает, мой он сын или не мой. Ведь с моего отъезда и до возвращения ровнёхонько девять месяцев прошло… Да и похож малец на старшего и среднего сыновей. Род ты наш, великий, дай разобраться только! А ещё муторно мне от того, что прилетает на подоконник царицыной светлицы Жар-птица. И смотрит так зорко, точно запоминает всё. А ведь эти Жар-птицы только с острова Буяна и бывают…»