Иван Змеевич и Краса Ненаглядная (СИ) - Соляная Ирина Владимировна - Страница 10

Девушка встала с лавки и отложила веретено, подошла к юноше так близко, что он почувствовал её медовое дыхание. Крася смотрела в его серые глаза, и в её взгляде искрилась и насмешка, и осуждение, и даже жалость. Эта смесь странных чувств удивила Ваню. Неужели бродяжка безродная сочувствует ему, царскому сыну?

— Я свою дорогу сама выбрала. А вот ты идешь по той, что тебе назначили. Так кто из нас счастливее?

Ваня вспыхнул, покоробили его слова коробейницы.

— Не тебе, Крася, судить царского сына.

— Напрасно ты так думаешь, Ванюша, — ответила девушка и на шаг от него отступила, — нам только и дела, что государей обсуждать. Дивятся люди простые, как на верную смерть царь младшего сына посылает? Не от того ли, что наследники у него уже есть, и Ваню не жаль?

Круто развернулся Ваня на каблуках и из горницы вышел. Такая его злость охватила, такое отчаяние. Задела девка самую больную струну в его душе. То, чего он сам себе сказать не мог, она ему в лицо, как подачку бросила. Смотри, мол, неразумный, все вокруг тебя Иваном-дураком считают.

«Хочется ей под кустом спать, милостыней жить — кто же мешает! Пусть хоть теперь вон идёт, ни разу не пожалею», — злился Ваня, стуча каблуками по лестнице. Выскочил на широкий двор и оглянулся. Попался бы кто-то под горячую руку, несдобровал бы. Увидел дворского и спросил:

— Знаешь, где старик Афтандил живёт?

— Как не знать, знаю.

— Покажи дорогу.

Такой пурги Афтандил не выдывал за все свои тридцать лет и три года. И хоть на печи он не сидел, и объездил Русь-матушку вдоль и поперёк, бывал и на Белом море, где лето от зимы не отличишь, а все же в родных местах, в метели непроглядные попадать не приходилось. Особенно, когда посреди лета началась зима. Видно, Огненный Змей был особенно силён, видно не хотел он Афнатдила в свои края пускать.

Замерзла и речка Смородина, по которой он плыл в окиян-море, покрылась снежной периной. И была та перина под самое облако, сливалась с ним, снег снизу смешался со снегом сверху.

Не помнил Афнатдил, как вывалился он из струга, как стал по окрестностям бродить, проваливаться в сугробы. То ли его леший по кругу водил, то ли он сам блукал, а силы уже были наисходе, и когда увидел Афтандил огромный сугроб, который намела вьюга возле высоченной ели, то подумал: «Какая перина!» Из последних сил, увязая по пояс в снегу, добрел к ней бедняша и привалился. Тут меньше дуло, но чувствовался звонкий мороз, который крепчал и не собирался отпускать пленника. Афтандил надвинул шапку на заиндевелый нос и задремал. Снилась ему теплая лежанка печи. Из-за неплотно задвинутой заслонки дразнились желтые и оражневые язычки пламени, походившие на мелкое оперенье жар-птицы. Пахло пирогами с капустой и грибами, горячим грушевым взваром. Что-то тяжелое плюхнулось Афтандилу на ноги и переползло на живот. Приоткрыл он глаза и увидел пушистого кота с такими длинными усищами, что на них можно было хозяйкино белье развешивать.

— Брысь, окаянный, — ласково сказала сама хозяйка и турнула кота, а сама нырнула под бок к Афтандилу.

— Отогрелся, соколик? — ласково спросила она, и тот кивнул, разморенный теплом и дымным печным духом. Ловкие женские пальчики нырнули под кожух, который Афнатдил так и не снял, и защекотали. Он не стал противиться и только зажмурился, как кот, чувствуя ласку и пахучее тепло женский грудей и живота. Сбросив кожух и кафтан непослушными руками, он навалился на женщину всей силой и жадность оголодавшего узника темницы. А разве он таким не был? Шатался, счастья по свету искал, радости земные отвергал. А счастье оно — вот!

Только когда глаза разлепил после сладкой истомы, взглянул на ту, что была так охоча до жарких поцелуев, и отпрянул. Седые космы, редкие зубы и нос с бородавкой. Лицо как перепревшая репа, худые ноги, как рогачи печные. Живот — чугунок с подгоревшей кашей. С воплем и воем свалился Афтандил с полатей, а пока летел — головой ударился о припечек.

— Эй, богатырь, чего испугалси? — засмеялась Баба Яга, — давеча не такой пужливый был, благодарил, что не оставила в чаще околевать. Я тебе послужила, теперь ты мне послужил. Родится у меня доченька, будет умная, как ты, брехун былинный, и красивая, как я, лесная хранительница.

Глава 8

Афнандил жил не на отшибе, как представлялось Ване. Его избёнка притулилась к зажиточной усадьбе купца с говорящей кличкой Боров. А сама усадьба и была хутором, немало земельки захапал себе купец.

Встречать гостя вышел он сам, расплывшийся такой сахарной улыбкой, что было удивительно, как к его рту мухи не приклеиваются. Обширный живот Борова колыхался под алой шёлковой рубашкой, плотная стеганая жилетка, расшитая непохожим на другие орнаментом, говорила, что её обладатель бывал в восточных землях.

— Рад лицезреть Ивана, царского сына, в своей скромной обители!

Боров хотел поклониться, но ему мешало брюхо, и потому пришлось широко расставить ноги.

Ваня снисходительно кивнул, привыкший к почестям и разной обходительности.

— Пожалте, пожалте в дом.

Ваня поднялся по высокому фигурному крыльцу в терем и удивился, что он не хуже того, который был построен для князя Дмитрия. Хозяин повёл гостей в гридницу, откуда не выносили стол, лавки и прочее убранство для пиров и застолий. Точно всегда Боров ждал, что его навестит сосед, дружинник князя или даже сам князь. Девки расставили миски, плошки и блюда. Появились пироги и пирожки, мочёные яблоки, клюква, рассыпчатая каша, жареные перепела. У Вани слюнки потекли, но он твердо решил, что засиживаться у Борова не стоит, ведь приехал он по делу и совсем не к купцу. Боров же, масляно улыбаясь, начал спрашивать о здоровьичке князя Дмитрия, о прошедшей соколиной охоте, о том, как в столице нынче погода и как поживает государь с государыней.

Ваня отвечал неохотно, конфузясь и не понимая, о чём можно говорить, а о чём нельзя. Видя, как смущён его высокий гость, Боров шепнул что-то шустрому слуге, и вскоре в гридницу вошла волоокая и пышнотелая красавица.

— Дочь моя, Весняна.

Весняна стала прислуживать за столом, бросая на Ивана-царевича призывные взгляды, от которых у него окончательно образовался туман в голове. Подвигая то моченые грузди, то жареные куриные ножки, Боров потихоньку выведал, что Ваня приехал к брату погостить ненадолго, а имеет цель путешествовать. Мир посмотреть и себя показать. Весняна сразу скуксилась, а Боров хмыкнул.

— Я через месяц буду обоз собирать. Поеду за солью в северные земли. На варницах уже заждались, да и мех скупить по дешёвке можно. Коли хочется на мир посмотреть, да и без опаски проехать в дальние края — милости прошу.

— Благодарствую, — сказал Ваня, понимая, что так долго ждать он не может, и осмелился вопрос задать, — вы вот в разных краях бывали, а случалось ли вам на остров Буян попадать?

— Упаси Род, — замахал на него толстыми ладонями Боров, — я только слыхал об таком месте, да ничего доброго о нём и не сказывали. Да и зачем в такую даль ехать, из которой назад и хода нет?

— За чудесами, — упрямо ответил Ваня.

— По мне так нет ничего чудеснее добротного терема с кружевной резьбой, с уютными светлицами и горницами, в которых бегают ребятишки малые, и ждёт тебя жена любимая.

Весняна в ответ широко улыбнулась, её белые зубки блеснули, а на щеках разлился румянец.

— Успеется мне…— молвил Ваня.

— Всяк думает, что торопиться не стоит, что впереди у него и семья, и дети, да только годы бегут, что не оглянешься. И уже не молодой дубок во садочке, а старая колода на задворках.

Ваня перевел дух, и чтобы не грубить гостеприимному, но уж очень навязчивому хозяину, спросил:

— Люди говорят, что покровительствуешь ты старику Афтандилу, и будто бы живёт он у тебя под крылом, как у родного батюшки.

— Батюшка наш щедрый и заботливый, — вставила Весняна, перебирая пальцами черную косу. Голос у неё был певучий и ласковый.