Тамо далеко (1941) (СИ) - "Д. Н. Замполит" - Страница 44

После разрыва с партизанами четники 22 ноября устроили диверсию на главном производстве — подорвали подземное хранилище продукции. От взрыва погибло свыше ста человек, причем работников завода из них меньше половины, а остальные — горожане, в том числе женщины и дети.

29 ноября, перед захватом Ужице немцами, станки были сняты и эвакуированы поездом в сторону Восточной Боснии. Рабочие присоединились к Ужицкому партизанскому отряду, преимущественно к его Рабочему батальону, почти целиком погибшему при обороне города.

За два месяца существования «Ужицкой республики» завод выпустил 21 040 винтовок, 700 тысяч винтовочных и 90 тысяч пистолетных патронов, около 20 тысяч единиц бронебойных боеприпасов, 300 винтовочных гранатометов, 18 тысяч ручных гранат. Помимо этого, завод капитально отремонтировал два орудийных станка, одну зенитную установку, 20 крупнокалиберных и 300 обычных пулеметов, а также 4,5 тысячи винтовок. По некоторым источникам, фабрика выпустила и два «танка» — скорее всего, бронировала две автомобильные платформы.

После освобождения Ужице в 1944 году завод был восстановлен и модернизирован, с 1950 года находился под управлением трудового коллектива в качестве самостоятельной хозяйственной организации.

Ныне действует как акционерное общество «Први партизан — Ужице» (PPU), производит исключительно боеприпасы, в том числе и довольно редких типов. Продукция поставляется армии и полиции Сербии, а также на рынки многих стран мира, включая и Россию.

Глава 17

Резня

Когда вторая рота «юнкерской» дружины задорно и с молодецким гоготом бежала по сходням на борт пароходика, полковника Чудинова снова накрыло отчетливое чувство тщетности всех усилий. Точно как осенью 1920 года, когда несмотря на уверенные приказы Врангеля и даже некоторые успехи в Таврии, все здравомыслящие уже видели, что белому делу на юге России конец.

Знакомое ощущение навалилось еще в Топчидерских казармах и тогда полковник понял, что не сможет отправить своих учеников в огонь, а сам остаться в затихших классах. Он записался в Охранный корпус с условием, что попадет в батальон, куда зачисляли всю молодежь, и его поставили командовать второй ротой первой дружины. Пока шло формирование, пока получали со складов захваченное немцами оружие Югославской королевский армии, пока в суматохе утрясали организационные проблемы, важные и срочные дела заглушали неясное чувство тоски. Как и тогда, в двадцатом, когда вместо размышлений о конце приходилось отбиваться от неудержимого красного вала.

Но как только наступила первая же пауза…

После отхода от белградской пристани полковник стоял на корме «Королевы Дуная», глядел на внезапно ставший заграницей левый берег Савы и доискивался до причин скверного настроения.

— Скучаете, Николай Алексеевич?

Чудинов обернулся на голос подошедшего офицера:

— Скорее, печалюсь, Юрий Венедиктович.

— Чему же?

— Не нравится мне наше положение.

— Ничего, сейчас немцы вышибут большевиков…

— Нет-нет, не военное. Скородумов предполагал создать самостоятельную русскую часть, а нас события тащат в прямое подчинение немцам.

— В чем же это выражается, позвольте спросить?

Чудинов посмотрел на необмятые еще погоны — ну да. Капитан выбрался откуда-то из занятого партизанами Подринья, прибыл в дружину буквально перед отправлением и потому не очень представлял расклад в Белграде.

— Хотя бы в том, что нам предписано охранять рудники, мосты и дороги.

— Ну так прекрасно, молодежь обтешется, наберется опыта…

— Безусловно. Только предписано не нашим командованием, а штабом 342-й германской дивизии. Ну и список объектов никак не учитывает интересов русской эмиграции, а составлен исключительно исходя из немецких приоритетов.

Капитан оперся на ограждение, помолчал и сказал, глядя на бегущий за кормой пенный след:

— Знаете, неделю назад один краснопузый юнец сказал, что выбор у нас невелик: воевать либо против немцев, либо за немцев.

— Вот я и печалюсь.

— Ну да, два извечных врага, германцы и большевики.

— И по всему получается, Юрий Венедиктович, что нам предстоит воевать за немцев.

— Значит, продолжим борьбу с большевиками.

Пароход до Лозницы не дошел, роту выгрузили в Шабаце, объяснив это обмелением, но вездесущий солдатский телеграф немедля донес, что дело совсем в другом — выше по реке еще шли бои. Юнкерам и офицерам предстояло двигаться на юг в пешем порядке, следом за наступающими частями Вермахта.

Заботы по размещению роты снова оттеснили все самокопание и отвлеченные мысли. А уж поддержание дисциплины вообще выбило их из головы — офицеры старшего поколения и тем более воспитатели отлично знали, на что способна бесшабашная молодость, оставленная без дела.

Два дня командиры пытались вести занятия, но юнцы с оружием, ощутившие себя совсем взрослыми, поддавались плохо. Некоторые так вообще своевольно отметили свой новый статус в кафанах города и напраздновались до того, что пятерых пришлось сажать в холодную. Потому командование батальона не возразило, когда немцам потребовались добровольцы — пусть юнкера будут заняты.

Первым вызвался Левченко, стараясь по привычке выслужится — звание ротного фельдфебеля, на которое он рассчитывал, пролетело мимо. Пришлось вновь стать рядовым, но иного звания, когда полком командовал целый генерал-майор, а батальонами и ротами полковники, ему никто бы не присвоил.

Под командой немецких солдат Левченко и еще несколько человек обходили дома и сгоняли всех мужчин от четырнадцати до семидесяти лет на поле за городом. Там уже второй день под открытым небом сидело несколько тысяч человек и Чудинов, видя такое безобразие, уговаривал командира батальона немедленно отозвать юнкеров, но не успел: сербов погнали в фильтрационный лагерь за двадцать километров. Погнали чуть ли не бегом, причем немцы, усташи и добровольцы ехали на грузовиках и велосипедах, а больше сотни отставших попросту застрелили по дороге.

Но это, как оказалось, были еще цветочки. После «фильтрации» выживших тем же путем вернули назад и разместили в обтянутых колючкой южных казармах Шабаца, где за неделю перестреляли еще свыше двух тысяч человек.

Часть добровольцев предпочла поскорее вернуться в роту, где с ужасом в глазах рассказывала о пережитом, а вот Левченко с несколькими друзьями наоборот, бравировал участием в «уничтожении коммунистов». Они вообще вернулись шальные от крови, и при каждом удобном случае отправлялись в те дома, откуда увели всех мужчин и где остались только женщины — до тех пор, пока по докладу Чудинова командир батальона не отправил их от греха подальше «квартирьерами» в Лозницу.

Дохлый номер.

Что так, что в бинокль — дохлый номер.

В Кралево, на узком клине между Ибаром и Западной Моравой засел чуть ли не полк, а у нас от силы тысяча человек. Не говоря уж о превосходстве немцев в огневой мощи и выучке.

— Похоже, ты не впечатлен, — забрал бинокль хозяин.

— Наоборот, впечатлен и еще как.

— И какие будут мысли? — майор Джурич, знакомый еще по Каменице, иронично смотрел на «посланца Верховного штаба».

— Убьемся к чертовой матери.

— Неплохо вас в корпусе учили, соображаешь…

— Да что тут соображать? Либо переправа под огнем, либо атака в лоб, шансов никаких.

— Да, будь у нас не ополчение, а обученный состав…

— Ладно, надо бы поближе подобраться, может, чего и высмотрим.

Из Дракчичей, где находился объединенный партизанско-четничецкий штаб осады, мы выбрались на рекогносцировку и доползли к самым окраинам.

Позади остались передовые посты, мы, наверное, полчаса обозревали город с нейтралки. И чуть не поплатились — на чердаке последнего дома вспыхнули злые огоньки, поднялась пыль, и не успев даже осознать, что это пулемет, все мгновенно уткнулись в землю. Над головой прошла очередь, а потом и вторая — невидимый пулеметчик не давал подняться, наверное, вычислил нас по бликам бинокля.