Юность Лагардера - Феваль Поль Анри - Страница 16

Пейроль, шатаясь, как пьяный, побрел, куда ему было велено. Стоял страшный холод, но он обливался потом…

X

ДЕТСТВО АНРИ

На другой день на рассвете туман рассеялся. Розоватое солнце осветило горную долину. Пастух по имени Пьер Бернак ехал верхом на муле, увешанном по испанскому обычаю крохотными звонкими колокольчиками и бубенчиками, и напевал. Он направил своего мула по королевской дороге, ведущей в По, — и спустя четверть часа его глазам открылось жуткое зрелище.

Поперек дороги в начавшей уже подсыхать луже крови лежали трупы пятерых людей и двух лошадей.

— Матерь Божья! — перекрестился Пьер Бернак. Его мул, почуяв мертвых, уперся, захрипел и дальше идти отказался.

Неподалеку стояла карета с выпряженными лошадьми. В сердце доброго малого шевельнулась надежда:

— Может, кто-то еще жив?

Он спешился, привязал мула к березе и принялся с тоскою в сердце и со слезами на глазах осматривать поле боя.

Увы! Скоро он убедился, что все пятеро были мертвы. Пьер Бернак склонился над одним из трупов и не сдержал слез:

— Женщина!.. Да какая молодая, красивая!

Это была Дория де Лагардер. Она лежала с раскрытыми глазами; ее белокурые локоны рассыпались по земле. В руке она сжимала окровавленную шпагу.

Убитая была настолько прекрасна, что пастух прошептал:

— Прямо как христианская мученица, о которых нам говорил господин кюре… Господи, помилуй нас, грешных!

С его уст непроизвольно сорвалась молитва. Почтив память погибших, Пьер Бернак поднялся с колен и решил заглянуть в карету: «Может, смогу кому-нибудь помочь?»

Он откинул занавеску. На сиденье лежала бледная Сюзон. На ее платье, чуть повыше левой груди, расплылось огромное темно-красное пятно. Рядом с горничной, сжав кулачок, спал малыш: должно быть, он всю ночь кричал, а к утру устал и затих…

— Ангелочек, — прошептал пастух. — Ясное дело — сынок той красавицы дамы. А эта черненькая — как видно, служанка.

Пьер осторожно коснулся лица Сюзон, ее шеи… затем его рука скользнула под корсаж…

— Сердце бьется! — воскликнул он. — Слава Богу, жива!

Местные жители считали его костоправом, а некоторые — хотя сам он с ними и не соглашался — даже колдуном. Он хорошо знал свойства всех трав, растущих в округе, и успешно лечил множество болезней, не говоря уже об ушибах, вывихах и переломах. Короче, он был тем, что называется нынче — «народный целитель».

Он осмотрел рану девушки и улыбнулся:

— Царапина… Ничего, справимся…

Бережно приподняв Сюзон, он поднес к ее губам заветную для любого пастуха флягу с водкой. Девушка застонала и открыла глаза. Увидев склонившегося над ней рыжеволосого детину, она заломила руки и запричитала:

— Пощадите! Пощадите! Не убивайте! — И, немного передохнув: — Антуан! Негодяй! Проклятый предатель!

«Бредит, — подумал Пьер. — Еще бы! Она так намучилась, бедняжка… Ничего, я помогу ей!»

Анри проснулся и заплакал.

Зов ребенка — беззащитного маленького существа — заставил Сюзон Бернар забыть о себе. Она прижала мальчика к окровавленной груди и воскликнула:

— Они не убили его! Слава тебе, Боже!

И вот уже, выйдя из кареты, она стоит, опершись на могучую руку Пьера Бернака, и со страхом озирается вокруг.

— Что тут было? — спросил пастух.

Сюзон содрогнулась всем телом, закрыла лицо руками и зарыдала:

— Какой ужас! Ах, если бы я догадалась! Значит, во сне он не солгал!

— Как это — во сне? — не понял пастух.

— Потом объясню, — отмахнулась Сюзон и взмолилась: — Спаси нас, братец, если только в груди у тебя бьется христианское сердце! Пожалей несчастного малыша!

— Всей душой рад помочь вам, но ты прежде скажи…

— Не сейчас, братец, не сейчас!

— Надо же власти известить…

— Нет-нет, не надо! Бежим отсюда!

— Да в чем дело-то? — не отставал пастух. Сюзон схватила его за руки:

— От нашего молчания зависит жизнь малыша… Мы с тобой ничего не знаем, ни о чем не слышали! Если скажем хоть слово — они убьют его: не сейчас, так через год, через два, через десять! Клянусь тебе, что это правда!

Пьер Бернак мало что понял. Он почесал затылок и подумал: «Это все дела господские, зачем мне в них соваться? Надо и впрямь поскорее удирать отсюда!»

Женская прозорливость сослужила горничной хорошую службу: Сюзон прочитала мысли славного пастуха.

Она вновь схватила волосатую лапищу Пьера Бернака и патетически воскликнула:

— Только ты можешь спасти жизнь невинного младенца! Мы сядем с ним на твоего мула, и ты отвезешь нас высоко-высоко в горы, под самые облака, куда никогда не доберутся наши враги и жестокие наемные убийцы! Нет-нет, мы не будем тебе в тягость! Нам многого не надо, клянусь тебе! Я стану в твоем доме служанкой… или даже… — Девушка смущенно потупилась. — Или даже твоей женой. Ради мальчика я на все согласна!

Пастух пожал плечами и насупился. В сердце этого грубого простолюдина было куда больше благородства, чем в сердце герцога Мантуанского или Антуана де Пейроля. Предложение горничной задело его, и он проворчал:

— Ну-ну, хватит болтать! Бери мальчонку и поехали!

И они свернули с королевской дороги на узенькую тропу, поднимавшуюся к самым вершинам, сияющим вечными снегами…

Сделав свое подлое дело, Гонзага и Пейроль расстались и с бретерами, и с наемниками. Четверо молодцов отправились через Тулузу в Каркассон. Больших дорог они сторонились. Один из убийц был ранен в шею, другие получили менее серьезные увечья, однако же глубокие шрамы всю жизнь будут напоминать им о встрече с Лагардерами. Отыскав уединенный монастырь, они задержались там для лечения.

Монахам они рассказали о мнимой дуэли, будто бы затеянной с ними какими-то негодяями после плотного ужина с обильными возлияниями.

— Кровь у нас закипела, вот мы и…

Монахи им поверили. Платили четверо приятелей щедро, молились усердно — лучших постояльцев и вообразить трудно.

Монастырская братия ничего не заподозрила: слухи о жестоком убийстве не дошли до их высокогорной обители…

Ну а нанятые Пейролем контрабандисты исчезли в своих туманных ущельях без следа…

Герцог и его сообщник загнали в скачке лошадей. Купив новых, они добрались до Оша и там, довольные своим успехом, сели в почтовую карету и поехали в Париж… Кстати сказать, Пейроль по приказанию хозяина еще и порылся в поклаже убитых: одно преступление непременно влечет за собой другое.

Когда трупы были обнаружены местными жителями, Пьер Бернак и те, кого он спас, давно уже уехали. Карманы и дорожные сундуки путешественников были пусты. Налицо явное ограбление, заключил бальи[20].

Судебное разбирательство вел сам губернатор Беарна, однако вскоре его пришлось прекратить за недостатком улик. Убийство приписали разбойникам, бродягам или контрабандистам.

Рене с женою и трое несчастных беарнцев были торжественно погребены в Аржелесе, граф д'Арка-шон, присутствовавший на траурной церемонии, был скорее озабочен, чем опечален. Он думал о малыше Анри и о служанке госпожи де Лагардер. «Что же с ними случилось? — гадал граф. — Кто их похитил и зачем? »

Вернувшись в По, он составил королю подробный отчет. Таким образом, Карл-Фердинанд IV узнал о разыгравшейся трагедии от самого Людовика XIV.

Герцог, не скрывая слез, заплакал. Двор сочувственно шушукался.

Два дня спустя все придворные слушали в соборе святого Людовика большую заупокойную службу по Лагардерам. Затем Гонзага, надевший траур, попрощался с его величеством. Он едет в Мантую, объявил герцог, но позже непременно вернется во Францию и сам разыщет своего племянника… Покамест он отдал распоряжения на этот счет и написал подробное письмо графу д Аркашону.

О Гвасталльском наследстве герцог не сказал ни слова. На следующий же день по прибытии его светлости в Версаль Пейроль передал одному из главных служащих при Кольбере проект соглашения за подписями Рене и Дории.