Red is my favourite colour (СИ) - "bzlkt" - Страница 47

«Дорогая сестра!

…Вижу, ты, как всегда, сражаешься не только с нерадивыми учениками, но и с несносным директором. Твоё терпение не знает границ…

…К слову о терпении: спасибо тебе за всё, что ты сделала для Гаррета…

…Что ему нужно, так это грамотное сочетание строгости и поощрения…

…Признаюсь, я рада, что теперь он испытывает свои новые зелья на других учениках, а не на родственниках…

…Ну, мне пора, младшенькая что-то снова устроила. Целую»

Я озадаченно опустил письмо и рухнул в кресло: «Грамотное сочетание строгости и поощрения»? А где это самое поощрение, что-то я не вижу? Мама, что значит «терпение»? Я с силой смял листок, и мои глаза наполнились горячими слезами. Она ведь не писала мне уже два месяца. Ни слова о том, как любит, как скучает. «Мне пора к младшенькой», — конечно, младшие всегда были у неё в приоритете, а «бедная Матильда мучается с нерадивым Гарретом». Я разорвал письмо и бросил прямо там, на пол. Пусть тётя знает, что я был здесь…

— Уизли, давай быстрее, мать твою! — Джеймс, капитан нашей команды, громко свистел в свой свисток, не стесняясь в выражениях даже при девочках. Я в панике блуждал взглядом по полю в поисках снитча, но он никак не попадался мне на глаза. Сэллоу всё забивал голы, а я не мог сделать ровным счётом ничего, чтобы привести свою команду к победе. В следующий раз я обязательно поймаю снитч, вот увидите…

…Новая пятикурсница? Так бывает? Я слушал речь директора и тёти, не отрывая взгляда от новенькой: маггловская одежда, палочку держит неуверенно, смущается — да она и правда «новенькая»! Я почувствовал, как мои щёки краснеют. После церемонии наберусь мужества и познакомлюсь с ней…

…Ненавижу гостиную Слизерина — она какая-то тёмная и холодная, а эта закрученная лестница утомит любого, пока по ней спустишься. Я, окрылённый, спускался вниз, чтобы догнать новенькую и предложить ей какую-нибудь помощь, как повод познакомиться. На последних ступенях я резко остановился, прячась в тени — она болтает с Сэллоу. Чёрт, опять этот… недоумок! Я сжал руки в кулаки до побеления костяшек. Как же он меня достал, и почему только Шляпа распределила её на этот змеиный факультет?…

…Сколько раз я уже пытался пригласить куда-нибудь Амелию: полюбоваться заснеженным Хогсмидом или навестить тварей у мадам Ховин, а она всё носится со своим Сэллоу: то ему нужно помочь, то ей может помочь только он. Он ведь использует её, как она этого не видит?! Нет, Себастьян, ты… ты отплатишь мне за всё, что сделал…

…Мой слух разрезал громкий свисток Джеймса, а затем и Имельды — снитч ёрзал у меня в ладони, а сердце всё ещё бешено колотилось после того, как на моих глазах Амелия чуть не разбилась о землю. Я смотрел на его трепыхающиеся крылышки, и улыбка не сходила с моего лица. Чёрт, как жаль, что Сэллоу этого не видел! Я воодушевлённо посмотрел на свою команду — все обнимаются, радуются победе в тренировочном матче, а я вишу тут один, улыбаюсь как идиот…

***

Так и не прочитав ничего в глазах Уизли, я продолжил своё выступление — горячо распинался на тему того, насколько же тупой была затея с этим вечером. Внезапно зал оживился, и я, ничего не подозревая, кинул в толпу любопытный взгляд. Уизли вскочил с места, притягивая к себе Амелию. Она стояла, ошарашенная, не могла даже пошевелиться, когда он своими ублюдскими губами потянулся к ней и поцеловал прямо на глазах у всех, не отрывая от меня своего внимательного взгляда. Я замер и тут же протрезвел, приходя в себя. Колотящееся сердце с грохотом упало вниз. Амелия ещё несколько секунд стояла, не моргая, потом отпихнула Уизли и выбежала из гостиной, закрыв лицо руками. На негнущихся ногах я кое-как спустился со сцены и, пошатываясь, подошёл к нему.

— Тебе конец, рыжий. Теперь тебе точно конец, — не хотелось даже марать о него руки, так что я убрал их в карманы от греха подальше и продолжил идти, не слыша никого и ничего.

Я брёл по практически опустевшим коридорам, уже потеряв всякую надежду найти Амелию. Вдруг услышал всхлипы где-то под лестницей. Оживившись, побежал туда сломя голову. Сидит на корточках, вся юбка мятая, волосы запутались, лицо прячет в мокрых от слёз ладонях. Я встал как вкопанный над ней, в оцепенении, совершенно растерянный от этого зрелища. Я никогда раньше не видел, чтобы она рыдала. Мог только представлять, как это горько. Вспомнил бесконечный плач сестры, как она неистово кричала по ночам от боли, и моё сердце сжали раскалённые клещи. Я не мог сделать даже вдоха, совершенно потерялся — что сказать? Что сделать? Спешно опустился рядом с ней, приваливаясь спиной к стене. Её плечи дрожали, и я даже не был уверен, что она слышала, как я пришёл. Я просто подтянул к себе колени и снял этот треклятый пиджак, накидывая его ей на плечи. Не знаю, могло ли это помочь ей успокоиться, но почему-то захотелось сделать именно так. Она не оторвала ладоней от лица, только сильнее начала плакать, и я испуганно отстранился — что-то не так сделал? Грёбанный Уизли, что за херню ты творишь?! Неужели она так же плакала тогда, после того случая в Крипте…? Я устало опустил голову к коленям, и моё сознание прорезало воспоминаниями под невыносимо жалобные всхлипы.

***Осень 1882 г.

Сегодня к нам в гости должен зайти дядюшка Соломон, и мы с сестрёнкой хлопочем по дому: она бегает с веником по гостиной, а я собираю раскиданные по полу игрушки. Как я счастлив, что нашёл наконец свою любимую деревянную лошадь, а я ведь уже успел разозлиться на Анну — думал, эта негодница её сломала и спрятала, чтобы я не нашёл.

Уже подходит час обеда, а родителей всё нет — носа не кажут из своей библиотеки внизу. Я начинаю играть с лошадью, пока сестра всё носится с веником. Смешная такая. Она увидела меня и тоже разыгралась — села на метлу, как будто на коня и гогочет. Я почти сваливаюсь с дивана от хохота, и вдруг мы слышим резкий хлопок. Мы одновременно замираем от испуга и сразу же бросаемся вниз к родителям. За закрытой дверью в нос ударяет резкий запах, от которого першит в горле, как бывает при простуде. Мама обычно даёт нам с Анной тёплое молоко, чтобы горло так не щипало. Я закрываю нос рукавом, но всё равно не могу пройти дальше в библиотеку — везде дым и этот едкий запах. Наверху слышны тяжёлые шаги — должно быть, дядюшка пришёл. Он торопливо спускается и уводит нас с Анной в комнату. Мы сидим тихо, и я умоляю сестру не плакать, потому что и без того сжимается сердце — что же там случилось? Надо быстрее рассказать родителям, они всегда знают, что делать, когда происходит что-то плохое.

Через время дядюшка, весь бледный, как поганка, заходит к нам в комнату и, опустившись на колени, сообщает нам с сестрой, что наших родителей больше нет.

Перед глазами плывут круги, и я думаю: «Надо рассказать мамочке, она умная, она знает, что делать… Надо позвать папочку, он сильный, он поможет…». Потом до меня доходит суть его слов, когда я слышу, как сестра рыдает у него на плече. Я чувствую внутри неимоверное желание… убить кого-нибудь. Того, кто виноват. Виноват в том, что наших любимых родителей больше нет. В том, что допустил это. Я со злостью скидываю всё с полок, топчу ногами ни в чём неповинную игрушечную лошадь, колочу остолбеневшего дядю.

Выбегаю на улицу, по которой от нашего дома уже отдаляется повозка. Я уверен, что там наши родители. Бегу за ней, поднимая вокруг себя столпы пыли, путаюсь в ногах и в конце концов падаю прямо лицом в землю. Слёзы застилают глаза, я не понимаю, что делаю и где нахожусь: вокруг только смазанный пейзаж, пыль во рту, кровь сочится из носа, а внутри один лишь огонь желания убить, порвать на куски, задушить. Анна бежит ко мне, вырвавшись из рук дяди. Протягивает ко мне свои маленькие ладошки, плачет, дурочка, захлёбываясь слезами. Я обнимаю её своими грязными руками, оставляя на волосах следы земли и сухие ветки.