Предчувствие смуты - Яроцкий Борис Михайлович - Страница 19

Так получилось, что лучше всех обогатился Пунтус. В момент приватизации он как председатель ликвидационной комиссии за бесценок продал артельное имущество. Его сыновья как члены бывшего колхоза выкупили технику. Она их кормила и поила.

Старый Пунтус по селам района открывал свои магазины. В Сиротине открыл магазин бытовой техники.

У Перевышек были гектары, вот их и следовало сделать прибыльными. А как это получится, решат на семейном совете, когда сыновья съедутся…

Так мыслил Андрей Данилович, стоя на краю своего поля. Литые резиновые сапоги, которым, казалось, не было износу, погрузились по щиколотку в раскисший чернозем. В такую землю что ни кинь, взойдет и заколосится.

Старый Перевышко томился в неизвестности. Перво-наперво следовало заслониться от напастей. А как? Поджигатель уже вроде проявился. Но это надо еще доказать. Дельно будет, если поджигатель сам признается. Но чтоб человек сам признался, его нужно аккуратно расспрашивать, то есть выпытать, а если бить, то не до смерти. Примерно так поступают везде. Но это когда решают вопросы политические. А на бытовом уровне делается проще. Ловят в безлюдном месте и бьют без посторонних. Если же у битого есть возможность отыграться тем же способом, тогда человека лишают кислорода и надежно прячут от следственных органов: трупы бесследно исчезают.

У Андрея Даниловича было жгучее желание поймать мотоциклиста, допросить как следует и закопать в посадке рядом с паевым полем. Но смерть исполнителя никогда еще не останавливала заказчика.

И на следующий год пожар повторится. В этом Андрей Данилович был больше чем уверен. Он чувствовал свою беспомощность. Надежда была только на детей. А дети в родное гнездо не торопились. У них была своя жизнь. И все же ему хотелось вручить землю своим детям, а не подлым арендаторам.

Сколько земли они уже сгубили! Тот же Пунтус третий год подряд на Нижних Полях, что в пойме реки Белой, сеет подсолнух. У него с португальцами договор на десять лет. Почему-то они облюбовали только Нижние Поля. Там самые тучные черноземы, лучшие на Слобожанщине. За десять лет, если из года в год сеять один подсолнух, земля истощится. Тогда арендатор вернет селянам наделы. А что такое выхолощенная земля? На такой пашне и чертополох зачахнет.

Расчет у Алексея Романовича Пунтуса был точный. К этому времени его земляки, отдавшие в аренду свои паевые гектары, будут уже на кладбище. А мертвые с живыми не судятся.

Не хотел судиться и Андрей Данилович. Но что делать, если у тебя твое отнимают, тебя жгут и грабят, а закон на стороне грабителя? Стыдить грабителя — пустая затея, а призывать к совести — удел слабого.

Старый Перевышко слабым себя не считал.

16

У Никиты на руках был отпускной, рапорт на увольнение остался в части. Командир полка не решился давать ход рапорту. Отличных прапорщиков из армии не увольняют.

Полковник Замятин позвонил в Воронеж, в штаб армии, начальнику отдела инженерных войск генерал-майору Кодацкому.

— Тут ваш земляк, Евгений Трофимович, из армии просится. Побеседуйте с ним. Что ему взбрело в голову?

— Это кто?

— Перевышко.

— Мы же его опять представили к ордену. Он в курсе?

— У него семейный вопрос, — сказал полковник и уточнил: — Дома, на Слобожанщине, его родителям сожгли пшеницу. Судя по разговорам, там серьезно готовятся к гражданской войне… Уже бывшие прапорщики себя называют атаманами, сами себе присваивают полковничьи, а то и генеральские звания. Даже в Петербурге на монетном дворе ордена заказывают и сами себя награждают…

Было слышно, как генерал крякнул. Не верилось ему, что в наше время может быть такое. Не от него первого он узнает, что на Украине, как бывало в старину, опять назревает кровавая драка. И всему виной, конечно, опять земля, розданная частникам.

— Присылай моего земляка ко мне, — коротко распорядился генерал.

Полковник, отключив связь, повернулся к прапорщику.

— Все слышал?

— Так точно.

— Привет Воронежу.

Из Грозного Никита выехал на грузовике рембата. В кузове лежали швеллеры. Как потом оказалось, водитель, кряжистый сержант-сверхсрочник, в дачном поселке на берегу Дона строил себе коттедж, подбирал все, что могло сгодиться в хозяйстве. По долгу службы в Воронеже бывает часто, так что за год из бросовых стройматериалов уже собрал себе жилье.

— На квартиру очередь не скоро, — признался прапорщику. — Вот и строюсь хапспособом. У нас и офицеры, как бомжи… А вы, товарищ прапорщик, автомат далеко не прячьте. Держите на коленях. На всякий случай. Мы тут зачем? Не вам объяснять. Когда-то о таких, как мы, писал товарищ Лермонтов: «чтобы вытравить из леса пятигорского черкеса». Вот и приходится, как в старину, постоянно держать на коленях автомат Калашникова.

— Кто ж это тебя так просветил?

— Лейтенант Мулявка. Он знал всего Лермонтова. И Толстого знал. Многие товарищи писатели здесь воевали.

— А почему «знал»? — спросил прапорщик.

— На той неделе лейтенанта убили, — сказал сержант.

— И как же?

— Смерть обычная. Сел он рядом со мной. Вот сюда, где вы сейчас. В тот день лейтенант был веселый-превеселый. Рассказывал, какой у него забавный сынишка. Жена вторым ребенком беременна. А достал его снайпер, я даже выстрела не услышал. Пуля угодила прямо в наушник. Лейтенант включил плеер. Любил он музыку… Мы будем проезжать то место, где его пуля достала, я вам покажу.

Под впечатлением от услышанного Никита доехал до Воронежа. Снайпера в опасной «зеленке» не оказалось. Ответную стрельбу открывать не пришлось. А в Центральной России пока еще не стреляли.

В своем родном полку Никита отнес в ружейную комнату автомат, расписался в книге «Прием и сдача оружия». Время было позднее: первый час ночи. К тому же накрапывал дождь. Отправился в казарму саперной роты на свободную койку. Все койки оказались не заправлены.

Дежурный по батальону сержант Кислюк, с забинтованными ушами, в недалеком прошлом подчиненный прапорщика, обрадовался командиру, принес из каптерки простыни и подушку.

— Ну и кавардак! — возмутился Перевышко. — Давно он у вас?

— В нашу казарму поселили дезертиров, — оправдывался сержант, объясняя, почему койки не заправлены. — Дезертиров снимают с поездов и отсылают обратно в часть. Они боятся, что их отправят в какую-нибудь горячую точку. Пацаны грязные, спят в одежде. А как завшивели, товарищ прапорщик!.. Так что лучше на тюфяк не ложитесь. В нашей роте благодаря вам всегда было чисто, и вошки не водились…

— Ну и подхалим же ты, Кислюк.

— Стараюсь, товарищ прапорщик! — Дежурный встал по стойке «смирно», выпятив живот.

«И когда он успел ожиреть?» Долго ответ искать не пришлось: через день дежурил по батальону, через день — по кухне. Дежурить привык, что никаким пряником в Чечню его не заманишь.

— Тебе, Кислюк, не пора ли уже в роту? — спросил Никита, понимая, что таких вояк с каждым годом становится все больше. — В роте по тебе соскучились. Спрашивают: где это наш швейкообразный?

— У меня же золотуха, товарищ прапорщик. Какой из меня вояка? Я только могу стоять у тумбочки.

Перевышко знал отца этого солдата. Тот приезжал на принятие сыном присяги. Отец его в молодости служил пограничником, довелось на Даманском стоять в оцеплении.

— Твой отец, Кислюк, имеет медаль «За отвагу». Защищал рубежи нашей Родины, — напомнил солдату. — А ты?

— То было другое время, товарищ прапорщик.

— А сейчас?

— Сейчас, оно, конечно… — скривился, как будто раскусил недозревшее яблоко. Ушел от прямого ответа.

Поправляя на ушах повязку, Кислюк начал было расспрашивать: как там ребята, как воюют? Похвалился, будто новостью:

— Пишут в газетах: на Кавказе ордена получают.

— А кто тебе мешает?

— Я, товарищ прапорщик, человек скромный. Инициативу не подаю. Для этого есть командиры.

Кислюку хотелось поговорить со свежим человеком, который оттуда, а свежий спать укладывается на голой сетке. «Смелый, а вшей боится», — ухмыльнулся сержант. Он пожелал фронтовику спокойной ночи, а выходя из казармы, вспомнил: