Тайна Обители Спасения - Феваль Поль Анри - Страница 28

Ты ведь помнишь, что раньше я вовсе не была трусихой. Конечно, сада я боюсь совсем напрасно, меня, наверное, просто лихорадит. Как будто мне больше нечего бояться! Но под моими окнами таится настоящая опасность.

Морис, ты должен поспешить сюда. Морис, Морис, любимый, ты так мне нужен! Что бы ни случилось, не сомневайся в моем сердце: я люблю тебя! Я уверена, что люблю!

Сегодня я получила брачное предложение от... Послушай! Клянусь перед Богом, что я люблю только тебя. Реми д'Аркс – мой друг, мой союзник, мне нужна его помощь, а ему понадобится моя. Как объяснить тебе все в этом письме?

Если бы ты был здесь, ты бы смог по моим глазам прочитать, что делается в моей душе, а я сумела бы растолковать тебе разницу между чувством страстной нежности, какое во мне вызываешь ты, и глубоким уважением, питаемым мною к господину д'Арксу. Тебе принадлежит мое сердце, я хочу, чтобы ты стал моим мужем, потому я отказала ему без колебаний и без сожаления...»

Написав это слово, перо остановилось и зависло над бумагой. Сердце девушки забилось, под ресницами блеснула слеза.

– Бог мне свидетель, – прошептала она, – я люблю только Мориса!

Она отложила перо и прижала холодные как лед руки к пылающему лбу.

– Тем не менее, – с отчаянием продолжала она свои размышления вслух, – думы о господине д'Арксе не покидают меня... но это совсем другое, и я с чистой совестью могу сказать: если Реми д'Аркс и остальные окажутся по одну сторону, а Морис по другую, один против всех, я стану рядом с Морисом!

Часы пробили два.

В ночной тишине, прочно, казалось бы, воцарившейся в окрестностях особняка, раздался вдруг какой-то шум в восточной части сада, в районе улицы Оратуар, но Валентина, поглощенная своими переживаниями, ничего не слышала.

Перо снова побежало по бумаге.

«...Морис, любимый, я устроила себе допрос – заглянула в самую глубину души и смогу сказать: только ты.

Теперь слушай; когда ты вернешься, мы встретимся у нашей доброй Леокадии, но так будет только один раз. Я приняла решение, и ничто не сможет изменить его. Я открыто приведу тебя в особняк, открыто и гордо... должна ли я говорить, что горжусьтобой и твоей любовью?Мы возьмемся за руки и станем перед маркизой; хорошо, если там окажется и полковник Боццо: маркиза и полковник – единственные люди, которые имеют на меня какие-то права.

Если бы эти слова писала другая девушка моего возраста, пожалуй, можно было бы назвать их ребяческими мечтами, но положение мое таково, что мне не до ребячества. Поверь мне, я все обдумала и говорю серьезно.

Я сказу госпоже маркизе и полковнику Боццо (считай, что это моя приемная мать и мой опекун), я им скажу: «Вот мой Морис, он не знатен и не богат, но я люблю его и хочу стать его женой». Если они согласятся, дай-то Бог, мы возьмем их в родители; обо всех прочих можно не беспокоиться – свет всегда аплодирует богачам, а мы станем богаты. Если же они откажутся, я снова превращусь во Флоретту – ведь ты полюбил Флоретту, а не мадемуазель де Вилланове. Мы с тобой молоды, нам не обязательно быть циркачами, мы выберем другую профессию, будем трудиться, и мы добьемся счастья. Не опасайся, что я стану жалеть о роскошном особняке, где провела два года: он для меня превратится в сон, блистательный, но печальный...»

Внезапно она перестала писать и прислушалась. Ей показалось, что садовая калитка, выходящая на земли старой виллы Божон, только что отворилась и тут же захлопнулась.

Она взглянула на часы – десять минут третьего. «Пора и отдохнуть, – подумала она, – все равно письмо отправится в путь только завтра. Пока оно будет идти в Алжир, я увижусь с господином д'Арксом».

Она дописала несколько строк:

«До свидания, Морис, мой любимый. С этого мига я начинаю считать дни. Может быть, ты уже в дороге, ведь до тебя наверняка дошло письмо Леокадии, но я опасаюсь, что ты ему не поверишь, потому высылаю собственное послание, подписанное моим настоящим именем. Я жду и люблю тебя, я надеюсь, что мы будем счастливы».

Девушка подписалась и раздраженно отбросила перо.

– Неправда, – прошептала она, – не надеюсь. Я предчувствую какую-то беду, но зачем огорчать его моими страхами, пока что бездоказательными?

Сквозь открытое окно кабинета донесся крик, слабый и далекий, затем какой-то неопределенный шум, причину которого Валентина никак не могла понять. По натуре своей она была девушкой храброй, и нервозный страх, напавший на нее в ту ночь, был вовсе не в ее характере.

Она прошла в кабинет и выглянула наружу. Стояла прекрасная ночь, легкий ветерок колебал листья, сквозь которые луна бросала на землю светлые блики.

В саду было спокойно и пустынно, шум доносился не оттуда.

Какая-то странная суета происходила в доме, расположенном справа от сада, на повороте к улице Оратуар. Валентина увидела в окнах этого дома мелькающий свет: с четвертого этажа он перебежал на третий и осветил лестничное окно. Оттуда долетели невнятные голоса. «Какой-то бедняга болен», – подумала девушка, подходя к своей постели.

Она опустилась на колени для молитвы: об этом она не забывала никогда. Полковнику, явившемуся в балаган забирать Флоретту, Леокадия первым делом сказала: «Так я и знала, что девочку не под капустой нашли: никогда она не выпьет воды из немытого стакана, а уж набожная – ну точь-в-точь маленькая барышня».

Но в эту ночь Валентина молилась рассеянно. Лишь только она стала на колени, ее охватил смутный страх. Она вспомнила, что не закрыла окно. Шум, который только что казался ей вполне естественным и имеющим правдоподобное объяснение, становился каким-то опасным. Валентина тревожилась все сильнее.

Она противилась своим страхам, старалась прогнать их словами молитвы, но все равно прислушивалась, затаив дыхание.

Голоса теперь доносились не с улицы Оратуар, а от старой виллы; ей почудилось слово, от которого кровь застывала в жилах: «убийца».

Так или иначе шум делался все громче.

К стене, окружавшей дом номер шесть по улице Оратуар, было прикреплено высокое решетчатое ограждение, поддерживающее вьющиеся растения. Внезапно девушке показалось, что решетка потрескивает. Спустя минуту треск стал отчетливее и ближе. Решетка вплотную подходила к большой липе, верхушка которой вздымалась над крышей особняка д'Орнан, а ветви заглядывали в первое окошко покоев Валентины. От него начинался балкон, на который выходили все три окна комнаты – в том числе и распахнутое окно кабинета.

Валентина уже не пыталась молиться. Вся дрожа, она вскочила на ноги и хотела броситься в кабинет, чтобы закрыть окно, но какой-то неизъяснимый ужас сковал ее движения: ноги отказывались ей служить.

Сомнений больше не оставалось, поблизости случилось нечто чрезвычайное. Решетка перестала потрескивать, зато ветки липы внезапно качнулись от какого-то резкого рывка – это был явно не ветер.

Голоса раздавались теперь со всех сторон, калитка с шумом распахнулась, по всем аллеям шли и бежали люди.

– Бандит! Направился вон туда! Убийца, должно быть, вскарабкался на дерево!

– Он может по крыше добраться до самых Елисейских полей!

– Лестницу! Быстрее! Мы схватим его, если заберемся на балкон!

В этот момент в ворота особняка постучали, и вскоре в доме все задвигалось и заволновалось.

Валентина слушала, едва дыша.

Убийца пытался бежать, он был тут, на дереве, это он рывками подтягивался на ветвях.

В тот момент, когда конец лестницы преследователей звякнул о перила балкона, ветви перестали качаться и кто-то соскочил на него.

Тотчас же за окнами проскользнула чья-то тень.

Вне себя от страха Валентина кинулась в кабинет и вцепилась в створки окна, торопясь закрыть его, но опоздала: незнакомец уже стоял прямо перед ней и умоляющим голосом говорил:

– Ради Бога, не бойтесь! Сжальтесь надо мной, я вовсе не бандит!

Быть может, обезумевшая Валентина и не услышала этих слов.