Путешествие наших генов - Краузе Йоханнес - Страница 20

Если степная иммиграция и привела к величайшему генетическому перелому, который когда-либо происходил в Европе, культурная перемена была при этом не настолько яркой, как за 3000 лет до того, когда в Европу пришли крестьяне из Анатолии. Тогда земледельцы встретились с охотниками и собирателями, а теперь — крестьяне с крестьянами. Увы, перед этапом в пять тысячелетий во многих европейских регионах зияет археологическая дыра длиной в 150 лет. Однако в последующий временной отрезок сохраняются те же структуры расселения, как и в более ранние эпохи. Новые поселенцы, подобно своим предшественникам, жили в деревнях и обрабатывали окрестные поля. Но по крайней мере в одном главном пункте, наряду с умением обрабатывать бронзу, кочевники с востока явно отличались от крестьян с запада: они были страстными скотоводами. Если крестьяне-старожилы, как правило, не держали более двух коров, новоприбывшие держали целые стада. Европа со своими плодоносными почвами предлагала им совершенно новые возможности. Им со своим скотом больше не приходилось перебираться дальше после того, как на одном участке трава заканчивалась. Они могли остаться в одном месте и перейти к оседлому и массовому разведению животных. Сельское хозяйство в Европе изменилось самым драматичным образом. Изменилось и питание. Это развитие отразилось и на генах европейцев.

У коров, живших 8000 лет назад, нет ничего общего с ныне живущими высокопроизводительными домашними животными, которые в среднем дают 50 литров молока в день. Максимум, на что была способна корова в эпоху неолита, — два литра. Люди очень рано стали поднимать эту планку с помощью генетической оптимизации — читай, селекции: уже в Средневековье корова производила ежедневно от 15 до 20 литров молока. Те два литра, которые корова давала 5000 лет назад, наполняли лишь малую часть желудка ее владельцев — остальное выпивали телята, благодаря которым молоко вообще текло. Когда остальное распределяли между членами крестьянской семьи, выходило не больше, чем стакан на человека. И то было хорошо, ведь к потреблению больших порций молока европейцы тогда были попросту не приспособлены.

Многие не приспособлены к этому и сегодня — такие люди имеют непереносимость лактозы. Вопреки тому, как это зачастую воспринимается, речь идет не об аллергии и тем более не о болезни, а просто о генетическом первобытном состоянии всех взрослых млекопитающих: по умолчанию переваривать молоко могут только дети. Их тонкий кишечник поглощает молочный сахар (лактозу), после того как он расщепляется при помощи энзима лактазы. Во взрослом возрасте энзим перестает вырабатываться, и молоко утрачивает свою питательность, поскольку сахар больше не может превращаться в энергию. Вместо этого молочный сахар расщепляют бактерии в прямой кишке и производят газы. Последствия — диарея и метеоризм. Это не опасно, но в высшей степени неудобно, а иногда и немного больно. С эволюционной точки зрения такая генетическая запрограммированность имеет смысл, в противном случае во времена продовольственного дефицита, когда люди были вынуждены искать альтернативные источники питания, младенцам пришлось бы конкурировать за материнское молоко с другими членами семьи, например со своими отцами. Теперь причин для такой биологической предосторожности, конечно, больше нет.

Сегодня даже люди, которые не переносят лактозу, могут спокойно пить молоко — энзим лактазы продается большими упаковками в аптеке. То, что в первую очередь в Северной и Центральной Европе большинству взрослых такие таблетки не нужны, обусловлено особенно широко распространенной в этих областях мутацией гена, который выключает производство энзима. Люди с таким генетическим изменением вырабатывают лактазу, даже выйдя из детского возраста. Мутация распространилась вместе с ростом доступности молока в Европе. До того она была попросту не нужна. Люди, не толерантные к лактозе, тоже могут без особых сложностей выпивать стакан молока в день, однако они спокойно усваивают только молочный жир и белок, но не ценную лактозу. Когда в распоряжении людей оказалось больше молока, переносимость лактозы (толерантность к лактозе) стала настоящим эволюционным преимуществом — так, похоже, произошло в Центральной Европе после иммиграции степных скотоводов. Толерантность к лактозе при этом, вероятно, не была привнесена иммигрантами, но они ей поспособствовали: их познания в скотоводстве вкупе с сочными пастбищами привели к явному росту потребления молока в Европе. Как бы то ни было, мы не знаем ни одного представителя ямной культуры, который переносил бы лактозу во взрослом возрасте. Мутация распространилась по Центральной Европе вместе со скотоводством, причем так быстро, как ни одна другая доселе известная мутация, включая цвет кожи. Шире всего эта мутация по сей день распространена на севере Европы — здесь максимум 20 % людей нетолерантны к лактозе. Чем дальше на юг, тем больше толерантность сдает позиции. На Балканах и Иберийском полуострове она слабее всего. Если говорить обо всем мире, то самую ограниченную переносимость демонстрируют люди в отдаленных частях Субсахары (Субсахара — Центральная и Южная Африка — в нее входят все африканские страны, которые полностью или частично расположены к югу от Сахары. — Примеч. пер.), в Южной Азии и Южной Америке. Но и в Африке, и в Южной Азии есть популяции, в которых мутации гена лактазы накапливаются. Как бы то ни было, они возникли независимо от европейского варианта. Похоже, адаптация к молочному хозяйству происходила по всему миру многократно.

Особенно удивляет ограниченная численность людей, толерантных к лактозе, на Балканах. В конце концов, именно там 8000 лет назад осели первые европейские крестьяне со своими коровами, а это были хорошие предпосылки для выработки толерантности. Да и пищевые предпочтения в Балканском регионе должны были ей способствовать. Айран, молочный напиток из йогурта, воды и соли, здесь широко распространен, йогурт очень любим, а брынза стала экспортным хитом. Все эти молочные продукты определяют рацион тысячелетиями, так же как и в Италии, где люди, нетолерантные к лактозе, тоже составляют большинство населения. Этому есть простое объяснение: йогурт и многие сорта сыра ферментированы, лактоза в процессе их приготовления расщепляется бактериями. На юге высокие температуры могли приводить к тому, что молоко почти всегда употреблялось людьми, будучи уже предварительно переварено бактериями. Совсем иначе дела обстоят на севере: здесь молоко дольше оставалось свежим, и расщеплять лактозу должен был организм человека.

Выработка толерантности к лактозе была не просто интересным побочным эффектом от развития сельского хозяйства. Генетические данные показывают, что люди с такой мутацией в среднем имели больше детей, чем те, у кого ее не было. Семьи, в которых один или несколько их членов были толерантны к лактозе, получали в свое распоряжение дополнительный источник питания, что улучшало их здоровье и увеличивало количество детей. На севере толерантность к лактозе оказалась особенно выгодной. Почвы там были менее плодородны, чем на юге, однако хорошо подходили для пастбищ. Когда люди открыли для себя питательное молоко в качестве источника энергии, они, вероятно, смогли компенсировать нехватку других продуктов. Недаром кельты и германцы называли римлян выдающимися потребителями молока.

Пастбищное хозяйство в течение столетий, прошедших со степной иммиграции, должно было становиться все важнее. Крестьяне улучшали свою аграрную технику и могли накормить все больше людей. Европа развивалась. Культуры колоколовидных кубков и шнуровой керамики расцвели. Они сильно различались похоронными ритуалами, оружием и, конечно, стилями керамики, но все больше сближались. Ограниченные ресурсы не только способствовали конкуренции, но и фактически заставляли представителей разных культур вступать друг с другом в контакт и торговаться.