Роковое наследство - Феваль Поль Анри - Страница 17

Им обоим было лет по сорок.

Ноги звались Амедеем Симилором, торс – Эшалотом.

Позади Эшалота висела порядочных размеров латаная-перелатаная сумка, принадлежавшая видимо, обоим натурщикам.

– Можешь курить трубку, если хочешь, – обратился Ренье к ногам, – а ты, торс, не двигайся.

Эшалот, только что косившийся на сумку и явно собиравшийся подойти к ней, покорно замер на месте.

– Чтобы закурить трубку, ее надо сперва набить, – вкрадчиво заговорил Симилор. – А для этого, хозяин, требуется табачок.

– Возьми в банке, – не поворачивая головы, ответил Ренье.

Симилор послушно потянулся к банке и набил сначала трубку, а потом и мешочек под мышкой жилета – и это несмотря на осуждающие взгляды более целомудренного Эшалота.

– Известное дело, – произнес Симилор, чиркнув спичкой, – одни художники любят разговаривать с натурщиками, другие – нет. Мы с Эшалотом приспосабливаемся, как можем... А что нам еще остается после того, как мы потеряли то блестящее положение, которое занимали в свете, утратив одновременно и немалые богатства, из-за чего и принуждены теперь тяжким трудом зарабатывать себе на жизнь.

Симилор выражался очень изысканно. Слушая его, Эшалот не скрывал своего восхищения.

– Амедей, он только рот откроет, – прошептал Эшалот, – и тем, кто понимает, сразу ясно: человек получил начальное образование!

– Так, стало быть, – улыбнулся Ренье, не наслушавшийся еще сплетен, гулявших по парижским мастерским, – вы занимали прежде неплохое положение?

– Эшалот немало преуспел в аптекарском деле, – ответил Симилор, – а я – в театрах и учебных заведениях, по части бальных танцев, фехтования, гимнастики, осанки и так далее, с дипломами, между прочим!

– И всеми этими искусствами он владеет с одинаковым блеском, – ввернул Эшалот.

– Не двигайся, – осадил его Ренье, – я делаю набросок грудных мышц. А что вы мне тут давеча болтали про Черные Мантии? Я справлялся, говорят, все это сказки для дураков.

Симилор надул свои впалые щеки и выпустил густое облако дыма.

– Нет никого глупее политиков, – заявил он, – и еще правительственных чиновников. Жандармы лопаются от самодовольства. С Видоком я знаком, общался с ним так же близко, как сейчас с вами, можете осведомиться обо мне в кабачке «Срезанный колос», где хвастуны эти кишмя кишат. Кокотт и Пиклюс за мной по пятам ходили, когда, что называется, «настал день».

Ренье прервал работу и внимательно посмотрел на Симилора.

Тот был наделен фантастическим уродством парижских бродяг, этих цветов, произрастающих на мусорных кучах великого города: ниспадающие на узкий лоб желтые космы, обезьяний нос, в зубах – трубка, взгляд идиота с проблеском гениальности – и при всем том бездна тщеславия.

Почувствовав, что художник изучает его лицо, Симилор приосанился и, позабыв о своих голых ляжках, попытался было засунуть руки в карманы.

– Людям, представителям творческих профессий или заурядным мещанам, непривычно видеть знаменитостей без гроша за душой, лишившихся по воле рока всего того, что они имели, – патетически проговорил Амедей. – А насчет Черных Мантий – все истинная правда, – добавил он. – Я видел их – вот как сейчас вижу вас. Не имея отношения к убийствам и прочим гнусностям – а они мастера на такие дела! – я, однако, глубоко внедрился в организацию этих негодяев и знаю всю их подноготную; люди там не лыком шиты: все маркизы, графини, банкиры, начальники канцелярий крупнейших министерств; все эти господа – с образованием. Есть среди них и комиссары полиции, и судьи – чтобы смягчить удар в случае провала какой-нибудь операции...

Выпалив эту тираду, Симилор перевел дух. Эшалот воспользовался паузой и прошептал:

– Слыхали, как говорит?! Не будь он кутилой и бабником, я б с таким напарником горя не знал.

Любопытно заметить, что, несмотря на комичность разглагольствований Симилора, юный живописец почти не смеялся.

Казалось, он пытался уловить в болтовне натурщика какой-то смысл; мозг молодого человека напряженно работал.

– Напряги правую руку! – велел Ренье Эшалоту. – Сильнее! Чтобы рельефно проступили мышцы... Да, занятная история! Стало быть, вы оба в прошлом – разбойники?

– Вот еще... – начал было Эшалот.

Симилор, перебив приятеля, напыщенно произнес:

– Мы имели возможность ими стать, но врожденная деликатность не позволила нам ступить на сию скользкую стезю.

– Значит, вы служили в полиции? – спросил Ренье. Оба друга резко выпрямились, и снова ответил Симилор:

– Если художник изволит платить пятьдесят су за сеанс, это еще не дает господину живописцу права оскорблять натурщика. В трудную минуту порядочный молодой человек может позволить себе слегка отступить от общепринятых правил, но он никогда не станет продаваться властям!

Эшалот приложил руку к сердцу в знак того, что все сказанное – чистейшая правда, и тихо добавил:

– К тому же полицейские пошлют вас подальше, если у вас нет знакомств в префектуре.

– Бедные, но добродетельные люди, – произнес Ренье, – примите мои глубочайшие извинения вместе с чаевыми. Ваша очередь, господин Симилор, требуется ваше бедро. Вы, наверное, сильно удивитесь, если я скажу вам, что в Италии тоже существуют Черные Мантии.

– Черт побери! – хором воскликнули оба натурщика. – Нам это отлично известно!

Поймав вопросительный взгляд Ренье, Симилор торжественно добавил:

– Ведь сокровища там! Ренье оторвался от работы.

Внимание художника чрезвычайно польстило Симилору, и он продолжил, распаляясь все больше:

– Сотни, тысячи, горы слитков и монет! Весь золотой запас Банка – ничто в сравнении с этими сокровищами, которые накапливались и умножались с тех пор, как Отец-Благодетель был тем самым Фра Дьяволо, что известен всему миру благодаря знаменитой комической опере.

– Отец-Благодетель! Отец! – повторил Ренье, невольно заражаясь волнением собеседников, а в голове у него крутилось: «Il padre d'ogni»[16]!

Пока Симилор позировал и витийствовал, Эшалот снял со стены старую сумку, о которой мы уже упоминали выше, открыл ее и извлек на свет Божий какой-то предмет, завернутый в тряпки; оказавшись на воздухе, сей предмет немедленно затрепыхался и запищал.

– Не плачь, Саладен, не плачь, малявка, – ласково зажурчал Эшалот, доставая со дна сумки бутылку, в пробку которой был ввинчен мундштук. – До чего ж глупы эти сопляки, орут как раз тогда, когда их собираются кормить. Пей, поганец, молоко! Оно тепленькое, ты ведь на нем лежал.

Предмет, оказавшийся младенцем мужского пола, с жадностью присосался к мундштуку.

Ренье снова взялся за кисть.

– А мог бы ты показать мне кого-нибудь из Черных Мантий? – спросил он вдруг. – Я, знаешь ли, верю в эту сказку. Я заплачу, сколько ты захочешь.

Эшалот с искренним испугом приложил палец к губам. Симилор же ответил:

– Даже ребенку понятно, что деятельность организаций такого рода сплошь состоит из тайн, покрытых мраком. Хозяева, они в бархате разгуливают, им нет нужды зарабатывать на хлеб, позируя художникам. Не надо мне ни золота, ни серебра, я лучше буду землю грызть, чем выдам доверенную мне тайну. Я не торгую своей честью!

– Вот мы каковы, – поддакнул Эшалот.

– То есть, попросту говоря, вы ничего не знаете, – заключил Ренье, откладывая палитру. – На сегодня хватит!

В мастерскую было два входа. Парадная дверь располагалась напротив Люксембургского сада: с другой стороны дома имелась низенькая дверца, выходившая в аллею, которая тянулась до улицы Вавен.

Именно с черной лестницы до Ренье вроде бы донесся слабый шум.

– Живо одеваться! – скомандовал молодой человек.

– Пакуй молокососа, – велел Симилор Эшалоту, – да поживей! Здесь ждут знатный гостей.

А шепотом прибавил:

– Сюда идет принцесса, продающая привлекательные части своего тела, необходимые господину художнику для того, чтобы намалевать Венеру в облачке, которой копье, запущенное нашей недрогнувшей рукой, проткнуло кишки.