Семь Оттенков Зла (ЛП) - Маккаммон Роберт Рик - Страница 72

— Можете. Я не женат.

— Когда придет время, — доверительно произнесла Симона, — делайте мудрый выбор. Мой отец всегда говорил мне, что нельзя полностью узнать сердце другого человека. Так что брак — это прыжок веры. — Симона внезапно вздрогнула и потянулась назад, потирая шею. Мэтью забеспокоился и подался вперед, но Симона остановила его жестом. — Иногда меня мучают боли, — напряженно пояснила она. — Они пронзают меня, как кинжал, до самых костей.

— Могу ли я что-нибудь сделать для вас? — неловко спросил Мэтью.

— Нет, я просто должна это перетерпеть. — Несмотря на очевидный дискомфорт (воображаемый или нет), ей удалось слабо улыбнуться, хотя глаза оставались мрачными. Она глубоко вздохнула, поглаживая пальцами шею. — Этот мир тяжел для меня, — страдальчески произнесла Симона.

Мэтью вновь не нашелся, что ответить. От глупого молчания его спас стук в дверь.

— Это Уикс, госпожа Симона, — послышалось из коридора.

— Мой ужин, — объяснила она Мэтью. И голосом, куда более слабым, чем секунду назад, ответила: — Войдите.

Вошел пожилой дворецкий, держа в руках поднос, на котором стояла тарелка с двумя колбасками, вареным картофелем и кукурузной булочкой, а также столовым серебром, тканевой салфеткой и стаканом лимонной воды. Он поставил поднос на столик подле кровати Симоне.

— Что-нибудь еще, госпожа? — поинтересовался он.

— Нет, это все. Спасибо.

— Господин Корбетт, — обратился Уикс, — я принес ужин господину Форбсу наверх несколько минут назад. Он сообщил мне, что хочет поговорить с вами.

Мэтью встал и взял фонарь.

— Хорошо. А мне нужно поговорить с вами. — Повернувшись к Симоне, он сказал: — Спасибо, что уделили мне время. Надеюсь, мы снова увидимся.

— С удовольствием, — ответила Симона и взяла вилку так, как будто это был самый тяжелый предмет на земле.

В коридоре Мэтью тихо сказал Уиксу:

— В час ночи Илай Бейнс подойдет к вашей двери с черного хода. Я хочу, чтобы вы впустили его, не задавая вопросов. И сейчас тоже никаких вопросов не задавайте. Просто сделайте, как я прошу.

— Я дежурю у входной двери до двух часов, но я дам знать Мэрион. Это действительно так важно, сэр?

— Жизненно важно. В интересах Форбса. Боюсь, только это и может пролить свет на всю эту ситуацию.

Когда Уикс спустился по лестнице, Мэтью постучал в дверь Форбса, и ему немедленно предложили войти.

— Я знал, что это будете вы. — Форбс лежал в постели, рядом с ним стоял поднос с едой. Мужчина выглядел все таким же серым и изможденным, каким Мэтью видел его в последний раз. — Я хотел, чтобы вы услышали, что Мэри приходила ко мне прошлой ночью. Она сказала, что скоро придет за мной в последний раз. И что загробная жизнь примет меня с радостью, с какой приняла ее саму. — Его глаза блеснули в свете камина то ли великой надеждой, то ли великим безумием. — Я наконец освобожусь от всех тягот, Мэтью! Это чудесно — быть благословенным и получить прощение за мое безучастие во время смерти Мэри.

— Вы не виноваты в смерти Мэри, сэр. Это был просто несчастный случай.

— Ее убила моя нерешительность. Я вижу, вы никогда не поймете этого. — Форбс поморщился, взял нож, чтобы разрезать колбаску, однако передумал и принялся просто ковырять ее вилкой. — У меня нет аппетита, — с отвращением сказал он, отодвинув тарелку. — Я слишком взволнован тем, что готовит будущее для меня и моей любимой.

— Вам нужно поесть, — не согласился Мэтью. — Я сомневаюсь, что еда в загробной жизни будет такой же вкусной, как стряпня миссис Бейнс.

— Зато там будет удовлетворение души, — ответил Форбс, склонив голову набок. — К вашему сведению, я последовал вашему совету и спросил Мэри о том, что может знать только она и я. Я спросил ее, что ее так сильно встревожило, когда она вернулась с прогулки в деревню в тот день. Вы помните, я говорил вам об этом?

Мэтью напрягся.

— Помню.

— Она сказала, что увидела раненого олененка, хромающего в лесу, и у нее затрепетало сердце. Ей было невыносимо видеть, как страдает невинное Божье создание.

Держу пари, — подумал Мэтью, — что эта ложь стала неплохой метафорой.

Хотя маневр был хорош. Он мысленно накинул «призраку» балл.

— Это после того, как Харрис подстрелил олененка? — спросил Мэтью. — Я так понимаю, он заядлый охотник.

— Это не имеет никакого отношения к моему брату, — отмахнулся Форбс. — Вы просили меня спросить ее, я это сделал. Она ответила.

— И что же теперь? Вы ждете, когда вас позовут на утес, чтобы вы могли броситься навстречу своей смерти?

— Чтобы я мог воссоединиться с Мэри в вечной жизни! — Форбс одарил Мэтью грозным хмурым взглядом. С этим упрямцем было не так-то легко справиться. — И в вечной любви, — добавил Форбс. — Разве вы никогда не были влюблены, юноша?

— Нет.

Он лишь привязался к своей подзащитной, Рейчел Ховарт, только и всего.

— Тогда как вы можете меня понять? Между нами огромная пропасть. Идите по своим делам и заберите отсюда эту еду по дороге.

— Вы и есть мое дело, — ответил Мэтью, но мужчина лишь отмахнулся от него и ничего не сказал.

Мэтью оказал хозяину поместья любезность, взяв поднос, но по пути к лестнице он остановился и посмотрел на колбаски. Немного подумав, он отнес поднос в собственную комнату, завернул колбаски в салфетку и положил их на стол. Он также припрятал кукурузную булочку, чтобы съесть ее позже, а картошку бросил в огонь очага, потому что ею он хотел насытиться внизу.

Вновь готовый сохранять хорошую мину при плохой игре под бдительными взглядами Харриса и Найвена, он спустился по лестнице с пустой тарелкой на подносе и присоединился за столом к остальным.

Все, что мог сделать Мэтью, это посмотреть Харрису в глаза, когда тот справился о его прогулке в деревню. Подозревая о том, что сделал Мэтью, Харрис обратился в хищника, выслеживающего свою жертву.

— Прогулка прошла хорошо, — ответил Мэтью и перевел разговор на их игру в «Джинго».

Гэлбрейт и Найвен беседовали о дате предстоящей свадьбы с Зоей, которая, по словам Найвена, будет высечена в камне, как только «это грязное дело» будет улажено. Мэтью подумал о том, что одно «грязное дело» было припрятано примерно в полумиле от того места, где они сейчас сидели. Вспомнив испачканные засохшей кровью доски и смрад смерти, он полностью потерял аппетит.

Зоя оживилась и принялась рассказывать о красотах Вены, архитектуре и другом. Мэтью стало интересно, из какой книги с рисунками она это почерпнула. Тем временем Харрис ел медленно и осторожно, кусочек за кусочком, и часто бросал на Мэтью пристальные и внимательные взгляды.

Покончив с едой, Харрис отложил нож и вилку и сказал:

— Мы все приходим к выводу, что жизнь должна продолжаться. Не так ли, Мэтью?

— Да. Должна.

— Дункан, каков ваш вердикт о психическом состоянии моего брата?

— Оно тревожное, — уклончиво ответил доктор.

— А каков ваш вердикт, Мэтью?

— Мой вердикт? А мы уже в суде?

— В таком случае, каково ваше мнение? — Харрис рассмеялся и обвел тяжелым взглядом всех остальных за столом. — Ей-богу, жители Нью-Йорка — сварливая компания.

— Не сварливая, — возразил Мэтью. — Скорее требовательная.

— Вот оно как! Как я и сказал! Ладно, спрошу проще. Что вы думаете о психическом состоянии моего брата? И я сразу продолжу: вы готовы подписать документ, объявляющий вас независимым свидетелем и подтверждающий, что Форбса Тракстона следует поместить в приют для душевнобольных? Или, позвольте исправиться, в санаториум. Полагаю, так он называется на латыни. Разница между приютом для душевнобольных и санаториумом заключается в ежегодных расходах в несколько сотен фунтов.

— Я все еще размышляю, — сказал Мэтью.

Глаза Харриса заблестели, а на щеках проступил румянец гнева. Выражение его лица изменилось всего на мгновение, и он тут же взял себя в руки.