Жизнь моя - Пейвер Мишель - Страница 38

Почувствовав себя слегка пристыженным, он попробовал снова:

— Ты уверена в том, что не знаешь, где он?

Ее лицо надулось.

— Чтоб мое сердце разорвалось и чтоб мне умереть!

Он вздрогнул от мрачной школьной клятвы.

— Хорошо, золотко, я верю тебе. Не великое это дело.

«Рэндж ровер» сделал еще один круг, затем затормозил.

— Патрик?

— Да?

— Не рассказывай про меня.

— Что, золотко?

— Что я помогла Майлзу украсть этот кубок.

— Ой, да ведь в этом нет твоей вины. Никто не собирается тебя обвинять.

«Рэндж ровер» двинулся снова.

— Если ты скажешь, то придут полисмены и заберут меня.

— Нет, не заберут. Полисмены не забирают маленьких девочек. Святая правда, клянусь тебе.

Она подняла голову и вперила в него немигающий взгляд.

— Заберут. Они будут задавать вопросы и выяснять.

— Что выяснять?

Долгая пауза.

— Я злилась на него.

Он вспомнил разъяренного краснолицего гоблина, шагающего по тропинке навстречу им. Несложно догадаться, как работала ее мысль. Она имела стычку с братом, и он был убит. Поэтому она виновата.

Патрик знал подобные вещи. Он вспомнил ночь, перед тем как их бросила его мать. Он воевал с ней за то, чтобы получить разрешение посмотреть какое-то тупое телевизионное шоу, но она отправила его в постель, и он лежал с открытыми глазами, бормоча страшные проклятия. Когда на следующий день он вернулся из школы, ее уже не было. Отец сказал, что она уехала в Англию. Патрик никогда больше ее не видел. Прошли годы, прежде чем он стряхнул с себя убеждение, что это его проклятия отослали ее прочь.

Он рассказал об этом Моджи, объяснив ей как можно лучше, что дурные мысли не могут повредить людям и что ее ссора с братом не могла вызвать трагедию.

Казалось, она не слышит его. Вряд ли Патрик МакМаллан мог быть врачом.

Только одна вещь возымела какой-то эффект — когда он свернул рисунок и положил его в свой карман.

— Для надежного хранения, — сказал он, — согласна?

Она была согласна. На самом деле казалось, она даже испытала облегчение от того, что рисунок теперь не был под ее ответственностью. Она сидела на коврике, еще больше, чем обычно, напоминая маленького напряженного гоблина, и изучала его своими карими глазами.

— Обещай, что не будешь рассказывать обо мне на суде.

— Золотко, это не суд. Это следствие. Это такое заседание, которое устраивают, когда кто-нибудь умирает от несчастного случая, чтобы выяснить, как это произошло. Никого не обвиняют. И я не буду говорить ничего о тебе, потому что эти вещи их не касаются. Они хотят знать только о несчастном случае.

Она даже не мигнула.

— Обещай, что не скажешь.

— Если тебе от этого легче, то конечно. Обещаю!

«Рэндж ровер» вернулся к своим кругам, но теперь это была санитарная машина. «Би-би, би-би», — напевала Моджи.

О чем он думал, позволив восьмилетнему ребенку в одиночку бродить по склону? Конечно, он должен был найти способ защитить ее от того, что она увидела.

Но это бы ничего не дало, поскольку он догнал ее на том изгибе дороги, с которого открывался прекрасный вид на джип, до неприличия изящно падающий в ущелье.

Он закрыл глаза.

Сильная вонь бензина забила нос, рот и глотку, жара, как из печи, волнами достигала его: опаляя волосы, суша глаза, обжигая лицо и уши, и когда он отшатнулся, было так хорошо — так хорошо — выйти из этого жара.

В тот момент, когда он выскочил из жара, он был вынужден признать, что часть его сознания с того момента, как он увидел переваливающийся через край джип, ни на минуту не сомневалась в том, что это было безнадежно. Он никогда не доберется до Майлза, который был в самом сердце этой вспышки.

Он стоял там, бессильный, с забитыми бензиновым зловонием ртом, носом и глоткой. И за ним он уловил другой запах: сладковатый и липкий, как запах жарящейся свинины, — он будет всегда помнить его.

Это было, когда, наконец, начался шторм. Дождь жалил его глаза. Но капли были предательски слабые, мешавшие на пути и неспособные подавить пламя. Обещание ударов грома было обманчивым.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

Его глаза опухли от жара, он был полуслепым, когда повернулся и направился вниз по реке, к мельнице.

— Иди, иди за помощью, иди! — Взрыв опалил его спину через футболку, и он слышал его рев сквозь шум реки и собственный хрип. Молния прочертила дорожки, безумно осветив горы.

Когда он добрался до мельницы, в лице, затылке и руках вспыхнула боль. Его челюсти сжались в зверином оскале. В груди было тяжело от разрывающих глотков, которые одни могли облегчить ему кислородный голод. Он ввалился на кухню и почерневшими пальцами начал возиться с телефоном. Его правая рука горела от боли, но левая стала милосердно бесчувственной. При первом приближении к джипу он воспользовался именно ею, чтобы рывком открыть дверь и ухватить Майлза. Все, чего он добился, это опалить кончики пальцев и получить диагональную полосу через кисть. Он смотрел вниз на мешанину сочащегося красного мяса, бывшую его левой рукой. Забыть об этом. Это было с кем-то другим. Сосредоточиться на телефоне.

Это был худший вид кошмара, поскольку он не знал нужного номера. Куда звонить в критическом положении во Франции? Существует ли один номер, как 911 в Штатах? Или есть несколько разных: на случай пожара, для вызова «скорой помощи», полиции? Боже, Боже, где же проклятый номер?

Потом рядом с ним была Антония, с лицом, белым как полотно. Она схватила трубку и стучала по кнопкам телефона. Ее голос доносился издалека и отлетал вдаль, а Моджи, приникнув к ее груди, скулила, как щенок.

Потом его глаза опухли, и он полностью ослеп. Его мир уменьшился до агонии в руке и одуряющей горечи дыма. Антония, усадив его на стул, обернула его лицо и затылок влажной тканью. Ополоснула его руки и запихнула их во что-то, безумно напоминающее пластиковые мешки.

Все это время она разговаривала с ним как с животным. Ее голос был тихим и дрожащим, когда она обещала ему, что с ним все будет хорошо. Он зацепился за звук ее голоса. Но он знал, не формулируя эту мысль осознанно, что теперь ничего не будет хорошо, никогда. Об этом позаботился взрыв.

Четыре недели спустя он еще чувствовал масляную горечь дыма и этот сладковатый липкий привкус. Этот запах. Он впивался в одежду, волосы, в кожу и в память. От него никогда не избавиться.

И вот теперь Моджи с по-детски легкомысленным самомнением верит, что она убила своего брата. Она была зла на него, и — он умер. Поэтому она — убийца.

Он встал, чувствуя себя большим, неуклюжим и бесполезным.

Майлз попросил Патрика присмотреть за его маленькой сестренкой. Все, чего он достиг, так это того, что она оказалась в удачном месте, чтобы наблюдать, как ее брат свалился в ущелье и сгорел.

Он медленно спустился по лестнице, чувствуя вокруг себя сжимающее чувство вины. Оно было как смирительная рубашка, от которой тоже не избавиться.

После того как Патрик ушел, Моджи снова поставила джип на утес и начала все сначала.

Синди-блондинка за рулем была братом, а Синди-шатенка — младшей сестрой. Она была спасительницей, которая говорила только приятные вещи о брате, и открывала ворота, чтобы джип мог спуститься по холму, вместо того чтобы двигаться назад.

Патрик говорил, что дурные мысли не могут принести вред, но Патрик ошибался. Она знала лучше. У нее была стычка с братом. Она желала, чтобы он полез на ворота и упал и, может быть, ушиб коленку — так, чтобы все посмеялись над ним для разнообразия. И вот что получилось!

Внизу, на улице, хлопнула дверца машины. Синди-блондинка дала испуганный старт. Она не могла выносить этот звук. Она прижала кулак к груди и подождала, когда замедлятся удары.

Когда стук сердца стал медленнее, она начала сначала. Сестра, брат и джип.

И воспоминания, но уже другие.

Сестра думает только приятные вещи.

Спасительница и Открывательница ворот.