Жизнь моя - Пейвер Мишель - Страница 27

Он повернул ее спиной к скале. Камень врезался ей в плечо, и она вздрогнула. Он почувствовал ее движение и, не выпуская ее из объятий, встал на ее место. Затем его рот нашел мягкое место на ее плече и нежно поцеловал его.

В тот же момент они оторвались друг от друга.

Он привалился к скале, закрыл глаза и медленно покачал головой.

Она уперлась лбом в его грудь. Его сердце стучало, подобно турбине.

— Майлз, да? — тихо спросила она.

Он глубоко вздохнул.

— Да, звучит глупо, но мы должны сперва сказать ему.

— Я знаю.

— Этот парень — мой лучший друг. Да что там говорить, я живу в его доме. Я не могу поступить так за его спиной. Господи Иисусе! Хотел бы я смочь!

— Знаю, я чувствую то же самое.

Пока они говорили, их руки вели свой диалог: лаская и поглаживая, изучая контуры мускулов и костей, кожу и волосы.

Он взял ее голову в свои руки и поцеловал еще раз. Потом сказал:

— Ладно, пойдем-ка. Если мы останемся, я забуду о том, что только что говорил.

Они мало разговаривали во время долгого пути вниз, а когда разговаривали, это был шепот. Это казалось наиболее подходящим. Ночь была спокойна, только с пением цикад и теплым ветром в лицо и разбегающимися во внезапном испуге ящерицами, увидевшими лучи факела Патрика.

«Несколькими часами раньше, — думала Антония, — ты шла по этой тропе и была полна трепета и неуверенности. Теперь ты возвращаешься той же самой тропой, но все изменилось. Ты больше не одинока».

Они остановились только однажды, на мосту через Равен-де-Вердура. Ноги Патрика болели после многочасовых раскопок, и ему требовался небольшой отдых. Плечом к плечу они наклонились над парапетом и смотрели на реку, блестящую в лунном свете глубоко внизу.

Антония чувствовала тепло его руки рядом со своей и равномерные подъемы и спуски его дыхания. Она погрузилась в его запах пота и пыли.

«Я люблю тебя, — говорила она ему молча. — Я люблю тебя. Люблю тебя. Люблю тебя».

Наконец Патрик произнес:

— Мы скажем Майлзу сразу же, как он вернется из Парижа.

— Он вернется сегодня, — сказала она. — По крайней мере, должен. Он, наверное, приедет сразу на мельницу. Я поговорю с ним, как он приедет.

— Нет, думаю, что это должен сделать я.

Она повернулась к нему.

— Почему?

— Он может выместить это на тебе.

— Он не может быть грубым, если ты это имеешь в виду. Майлз — нет. Он не такой.

— Может, и нет, но все же. Я должен быть там. — Он вглядывался в ее лицо. — Как только мы ему скажем, мы уедем на уик-энд. Мы возьмет джип и сразу уедем. И к черту все!

— Да, да, так мы и сделаем.

Его рука потянулась и провела по ее затылку и плечам. Легко, как будто она была стеклянная.

— С ума сойти, — прошептал он. — Поверить не могу, что мы сдерживаем себя из-за Майлза. Если бы роли поменялись, он не стал бы дважды думать.

Ей нравилось, как он выпячивает нижнюю губу, когда сердится. Она встала на цыпочки и поцеловала его.

— Только один день.

— Один день, — сказал он.

Глава 11

К пяти часам вечера следующего дня кантарос был вычищен изнутри и снаружи. Антония сидела в сарае, стараясь скопировать линии его рисунка. До этого она тщательно просеивала песок, находившийся внутри, и просматривала адреса французских авторитетов, которым надо было сообщить о находке. Однако во всем ей удалось добиться минимального прогресса. Где Майлз? Он должен был вернуться уже несколько часов назад!

Они с Патриком договорились не встречаться до возвращения Майлза. Они не смогли бы разыгрывать комедию перед Нериссой и остальными. Но они и не думали, что ждать придется больше чем пару часов. Теперь же ожидание затянулось на оставшуюся часть дня, и Антония начала беспокоиться. Она рисовала себе Майлза, попавшего на «панде» в аварию или лежащего в коме на больничной койке. А возможно, он уловил какое-то затаенное чувство между ней и Патриком и решил исчезнуть на несколько дней, чтобы ее напугать.

Голос Патрика во дворе вернул ее к действительности. Она подошла к дверям. Патрик стоял на ступеньках кухни, разговаривая с ее отцом. На нем была обычная застиранная футболка и пыльные джинсы, он серьезно смотрел на доктора Ханта, обсуждая с ним детали раскопок. Она вспомнила твердость его тела в момент, когда футболка задралась и она положила руку ему на спину.

В первое время, когда она спала с Майлзом, она дни напролет беспокоилась: не сделала ли она какой-нибудь ошибки и достаточно ли привлекательно ее тело? Это было как ожидание экзамена, который она обязательно провалит.

С Патриком она не чувствовала ничего подобного. Ей просто хотелось быть с ним.

Но где же Майлз? Если с ним что-то случилось, она себе никогда не простит.

Но знай она, что ожидание будет таким долгим, — она бы иначе действовала прошлой ночью.

Они с Патриком пришли на мельницу около двух, и он оставил ее у дверей в кухню. Ни говоря ни слова, он вручил ей рюкзак, затем дотронулся рукой до ее щеки, повернулся и ушел не оглядываясь.

Она вошла в дом и зажгла свет — и кухня предстала перед ней во всей своей шокирующей обыденности. Вечная гора грязных кружек в мойке, все тот же беспорядок на столе. Газета в пятнах жира — на ней кто-то ужинал, трио чайных ложек, облепленных сахаром и мухами, заляпанное кровью кольцо лейкопластыря, который никто не потрудился выбросить.

Она не придала этому значения. Какая разница? Она больше не одинока.

К холодильнику была прикреплена раздраженная записка от ее отца. «Поскольку ты не вернулась, — кратко гласила она, — я дал ребенку бутерброд и уложил спать в свободной комнате. Когда ты наконец надумаешь вернуться, будь любезна, ПОСТАРАЙСЯ не разбудить меня».

Написано явно не самым счастливым человеком, подумала она, комкая записку и швыряя в мусорное ведро.

Она пошла спать, положив рядом Патриков рюкзак, и провалилась в сон, едва донеся голову до подушки.

На следующее утро она позвала отца, Моджи, Саймона и Нериссу в кухню, чтобы показать им кантарос.

К ее удивлению, Саймон был единственным, проявившим безмятежный энтузиазм. Нерисса скучным голосом произнесла: «О, как красиво! И, кажется, молодой человек похож на Патрика?» Моджи сперва испугалась, а когда узнала, где Антония и Патрик нашли кубок, выпятила нижнюю губу. Ясно — она почувствовала себя покинутой.

Отец Антонии не сказал вообще ничего. Он опустился на колени и молча стал рассматривать кубок. Потом протянул руку — лишь для того, чтобы отдернуть ее, как она сама прошлой ночью. Его пальцы прикрыли рот, и она видела, как они дрожат. «Великолепно», — прошептал он, сердито моргнув. Контраст между этой дивной вещью и его собственным безнадежным раскопом был слишком убийственным, чтобы вынести его. Она чувствовала себя более виноватой перед ним, чем когда-либо раньше.

В конце концов он поборол свое изумление и объявил, что они должны сделать видеозапись, — это единственный способ показать его специалистам, — поэтому он немедленно отправляется в Тулузу, позаимствовать видеокамеру у своего друга по университету, профессора Мерио.

Антония с живостью согласилась. У них появился бы веский аргумент взять джип, если он уедет на пару дней, и можно даже не объяснять отсутствие машины сколь угодно долгое время. Затем она отвезла его на железнодорожную станцию в Фуа. Она почувствовала печаль и облегчение, видя, как он отъезжает.

Антония опустила карандаш и потерла шею сзади. Нехорошо… Сегодня она не может сосредоточиться ни на чем, даже на вычерчивании линии: близость Патрика и необъяснимое, приводящее в бешенство отсутствие Майлза. Она отодвинула лист в сторону и ушла в созерцание плавных, текучих линий кантароса.

Он стоял в столбе света, пылая оттенком свежей крови. Было в нем нечто, внушающее страх. Она заметила, что ни Саймон, ни отец, ни Моджи ни даже Нерисса не смогли подойти и дотронуться до него. Возможно, все дело в совершенстве симметрии, в чистоте линий.