Кабинет доктора Ленга - Чайлд Линкольн - Страница 52

– Счастлив познакомиться с вами, ваша светлость.

– Я тоже, доктор Ленг. Или лучше называть вас Савонаролой?

– Ах да, мой костюм безумного монаха из Сан-Марко…

– Забавно, – сказала герцогиня. – Наши судьбы связаны. Мой «отец», папа Александр Шестой, приказал сжечь вас на костре.

– Какое очаровательное совпадение, Лукреция. – Ленг помедлил и чуть склонил голову. – Могу я просить о чести пригласить вас на следующий танец?

Она присела в реверансе:

– Можете.

Ленг протянул руку, и герцогиня приняла ее. Он чувствовал, как женщина слегка касается его, пока вел ее в сверкавший огнями бальный зал, где маленький оркестр играл «Вальс-каприз» Габриэля Форе, молодого французского композитора, особенно нравившийся Ленгу. Он снова поразился тому, с какой оригинальностью и блеском обставлен бал. Тут начался второй «Вальс-каприз», и Ленг обнял юную герцогиню за талию.

– Герцогиня, я теряюсь в догадках относительно того, кто задумал этот бал, – сказал он, кружа с ней по залу. – Уж конечно не Кэбот-Флинты.

– Ну хорошо, – ответила она. – Я немного приложила к этому руку.

– Получилось очень оригинально. Примите мои поздравления.

Ленг поразмыслил над этим занимательным известием. Кто же такая эта герцогиня? Должно быть, город полон слухов о ней, но Ленг, мало связанный с этими кругами общества, ничего не знал.

Придется во всем разбираться самому.

– Меня заинтересовал ваш отец, герцог, – продолжил он. – Какими химическими исследованиями он занимался?

– У него были необычные интересы и идеи… в области химии, я хотела сказать.

Похоже, она не очень-то желала это обсуждать.

– Я тоже увлекаюсь химией, – признался он. – В особенности тем, что Берцелиус[108] назвал «органической химией», изучением соединений, полученных из органических источников.

– Как интересно! Мой отец занимался тем же.

И все же она не стала вдаваться в подробности.

Вальс закончился, они остановились, разошлись и опустили руки. От быстрой пляски на щеках герцогини выступил румянец.

– Могу я надеяться на следующий танец? – спросил Ленг.

– Можете.

К удивлению Ленга, оркестр заиграл струнный квартет Дворжака. Вряд ли эту музыку, медленную, исполняемую в tempo rubato[109], можно было назвать танцевальной, и Ленг заметил, что многие пары растерялись, не зная, как подстроиться под нее. Но только не герцогиня, которая шагнула в центр зала, готовая кружить снова. Остальных подбодрили скользившие по залу полуобнаженные танцовщики из Ла Скала. Ленг поймал ультрасовременный ритм музыки и повел свою партнершу.

– А из чего состоял кабинет диковин вашего отца? – спросил Ленг.

– Он тоже был связан с химией. И выглядел необычно. Множество бутылок самых разных цветов. Отец коллекционировал органические соединения, добытые из насекомых, цветов, корней и листьев, внутренние органы животных и птиц, железы змей, пауков, жаб и тому подобное. – Она замялась. – Больше всего его занимала биологическая активность ядов.

Услышав это, Ленг едва не сбился с ритма, но быстро исправился.

– Вот как? Возможно, это объясняет ваш интерес к Лукреции Борджиа.

– Я давно поняла, что бедняжку Лукрецию окружали жестокие и властные мужчины. Но с помощью маленького полого кольца она отобрала у них силу и почти в буквальном смысле слова взяла в свои руки, пользуясь ею при необходимости.

– Можно посмотреть на это и так, – задумчиво проговорил Ленг. – Могу я спросить, где теперь кабинет диковин вашего отца?

– Увы, на дне Атлантики. Но у меня сохранились его бумаги и формулы.

Ленг прикусил язык, чтобы удержаться от дальнейших расспросов. «Doucement[110], – убеждал он себя. – Doucement».

– А что навело вас на мысль одеться Савонаролой?

– Признаюсь, меня всегда привлекал его мрачный взгляд на человечество. Хотелось бы мне стать свидетелем его «костра тщеславия»[111]. До чего жуткое, верно, было зрелище!

– Этот бал – тоже костер тщеславия в своем роде. Вы согласны, доктор?

– Согласен, ваша светлость, – сказал Ленг, снова пораженный тонкостью ее наблюдений.

Зазвучала кода квартета, танец завершился, и они снова разошлись. Ленга так и подмывало попросить о следующем танце, но он понимал, что это будет нарушением этикета. Однако он еще не закончил с герцогиней, вовсе нет. Просто бал – неподходящее место и время для столь занимательной беседы.

– Боюсь, ваша светлость, что у меня еще остались важные дела, – сказал он. – Но я надеюсь, что наше знакомство только начинается. Что, если я приглашу ваш на ланч, когда вам будет удобно?

Герцогиня посмотрела на него пурпурными глазами, потом вытащила из складок платья визитную карточку льняного цвета и протянула ему на ладони в тонкой перчатке.

– Как Белинда[112], я привыкла проводить утро в объятиях Морфея.

– Уверен, Поуп одобрил бы это. Тогда, может быть, чай? – сказал он, с поклоном принимая визитку. – Обычно в праздники расписание разлетается на все четыре ветра. Не соблаговолите ли вы назначить дату?

– Может быть, на следующей неделе?

Ленг задумался. Мимо него прошел еще один гость в костюме арлекина, тоже покидавший бал раньше времени.

– Может быть, завтра?

– А вы на редкость настойчивы.

– Это ведь только чай, и, клянусь, я не стану отрезать ни одного локона ваших волос. К тому же мне кажется, что нам есть о чем поговорить.

– В таком случае я принимаю приглашение и постараюсь не обращать внимания на неподобающую поспешность.

– Великолепно. Предположим, в «Дельмонико»? В половине второго?

– Предположим.

Она протянула ему перчатку, и Ленг почувствовал, как по телу пробежала дрожь, то ли от предвкушения, то ли от чего-то еще.

48

Доктор Ленг торопливо спустился по ковру, устилавшему лестницу, и вышел из особняка. За его спиной медленно утихала изысканная музыка и шум разговоров. Экипажи гостей по большей части стояли на конном дворе или в других местах неподалеку от дома, но некоторые ждали прямо на Пятой авеню. Лошади фыркали, выдыхая пар в морозный воздух. Ленг знал, что его экипаж тоже где-то здесь: Манк обожал глазеть на людей разинув рот почти так же, как любил вскрывать их.

Ленг терпеть не мог терапевтического нигилизма[113], с которым сталкивался в медицинских школах Гейдельберга, Сальпетриер[114] и многих других. Он исповедовал более агрессивный подход к лечению расстройств сознания и применял хирургические методы при любой возможности, считая ятрогенные осложнения[115] неизбежным риском, сопутствующим лечебному процессу. Множество душевнобольных, маньяков и жертв так называемой меланхолии прошло через его руки… и его скальпель. Но однажды он встретил в турецкой тюрьме Манка и понял, что нашел себе идеального chargé d’affaires[116]. Как и многие другие черкесы, Манк был вынужден бежать с родины в 1864 году, во времена русского геноцида, но по иной причине: власти преследовали его за зверские убийства собак, котов и других домашних животных. Он был не патологическим убийцей или сексуальным маньяком, а скорее hämophile[117] в первоначальном смысле этого слова – испытывал непреодолимую тягу к пролитию крови и любованию ею. Ленг спас его, обучил и нашел ему место в жизни. А взамен получил собачью преданность, поразительную для человека, не знающего сочувствия, угрызений совести и тому подобного. В довершение всего, хотя Манка содержали в тюрьме для слабоумных, он оказался довольно сообразительным. Когда его устремления были направлены в нужную сторону, черкес проявил ум и хитрость высшего хищника. И так же как хищник, был безразличен к страданиям жертвы.