Горбун, Или Маленький Парижанин - Феваль Поль Анри - Страница 3

— Принц, — сказал он, — вы собирались отыграться в шахматы… Вы готовы?

— Всегда к вашим услугам, дорогой маркиз, — ответил Гонзаго.

По приказу де Келюса принесли столик и шахматную доску. За те две недели, что принц провел в замке, начинающаяся партия была уже, наверное, сто пятидесятой.

Подобная любовь к шахматам у Гонзаго, дожившего до тридцати лет, да еще при его имени и внешности, давала пищу для размышлений. Одно из двух: либо он был без памяти влюблен в Аврору, либо очень хотел пополнить ее приданым свои сундуки.

Каждый день после обеда и после ужина приносилась шахматная доска. Милейший маркиз На-засове игроком был весьма слабым. Каждый день Гонзаго позволял ему выигрывать с десяток партий, после чего торжествующий Келюс, не покидая поля боя, задремывал в своем кресле и храпел, как праведник.

А Гонзаго в это время ухаживал за мадемуазель Авророй де Келюс.

— Сегодня, принц, — объявил маркиз, расставляя фигуры, — я покажу вам комбинацию, каковую нашел в ученом трактате Чессоли. Я ведь играю не так, как прочие: я стараюсь черпать иа надежных источников. Не всякий вам скажет, что шахматы были придуманы Атталом4 царем Пергамским, дабы развлечь греков во время долгой осады Трои. И только невежды либо люди злонамеренные приписывают честь этого изобретения Паламеду…5 Итак, начинаем. Прошу вас, будьте внимательней.

— Я даже выразить не могу, маркиз, — промолвил Гонзаго, — какое удовольствие доставляет мне играть с вами.

Они сделали первые ходы. Сотрапезники пока еще оставались с ними.

После первой проигранной партии Гонзаго сделал знак Перолю, тот отложил салфетку и вышел. Постепенно священник и остальные последовали его примеру, Келюс и Гонзаго остались одни.

— Латиняне, — продолжал старик, — называли эту игру latrunkuli, то есть воришки. Греки же называли ее latrikion. Capразен6 в своем великолепном творении замечает…

— Маркиз, — прервал его Филипп Гонзаго, — прошу прощения за невнимательность. Вы не позволите мне вернуть ход?

Нечаянно он только что сделал пешкой ход, который приносил ему победу. Первым побуждением Келюса-на-засове было отказать, но великодушие победило.

— Пожалуйста, принц, — позволил он, — но только умоляю вас, будьте внимательней. Шахматы — серьезная игра.

Гонзаго испустил глубокий вздох.

— Понимаю, понимаю, — игривым тоном заметил маркиз. — Мы влюблены.

— До потери рассудка!

— Знаю, принц. И все же будьте внимательней. Я беру вашего слона.

— Вы вчера так и не досказали историю про того дворянина, который хотел проникнуть к вам в дом, — промолвил Гонзаго с таким видом, словно пытался отогнать тягостные мысли.

— А, хитрец! — воскликнул де Келюс. — Вы хотите отвлечь меня! Но ведь я подобен Цезарю, который мог диктовать одновременно пять писем. Кстати, вам известно, что он играл в шахматы?.. Ну, а тот дворянин получил с полдюжины ударов шпагой там, во рву. Подобное приключение имело место не единожды, и клеветники так никогда и не получили возможность почесать язык насчет поведения обеих маркиз де Келюс.

— Вы так поступали, будучи супругом, маркиз, но стали бы вы так же действовать в качестве отца? — небрежно осведомился Гонзаго.

— Ну, разумеется! — ответствовал маркиз. — Я просто не знаю иного способа оберегать дщерей Евы… Schah moto, принц, как говорят персы! Вы опять проиграли.

Он откинулся в кресле.

— Эти два слова schah moto, означающие «король убит», мы, согласно Менажу7, превратили в «шах» и «мат». Что же касается женщин, добрые рапиры вокруг добрых стен — вот наилучшая порука добродетели.

Он закрыл глаза и задремал. Гонзаго торопливо вышел из столовой.

Было около двух пополудни. Де Пероль в ожидании хозяина прохаживался по коридору.

— Что наши молодцы? — тут же задал ему вопрос Гонзаго.

— Шестеро уже прибыли, — отвечал Пероль.

— Где они?

— В кабачке «Адамово яблоко» по ту сторону рвов.

— А кого еще нет?

— Мэтра Плюмажа-младшего из Тарба и брата Галунье, его помощника.

— Превосходные шпаги! — бросил принц. — А в остальном?

— Марта сейчас находится у мадемуазель де Келюс.

— С ребенком?

— Да.

— Как она прошла?

— Через нижнее окно в баню, которое выходит под мостом в ров.

Задумавшись на секунду, Гонзаго спросил:

— Ты спрашивал у дона Бернара?

— Он молчит, как рыба, — ответил Пероль.

— Сколько ты ему посулил?

— Пятьсот пистолей.

— Эта Марта должна знать, где находится запись… Ее нельзя выпускать из замка.

— Хорошо, — кивнул Пероль. Гонзаго расхаживал по коридору.

— Я хочу сам поговорить с ней, — пробормотал он. — А ты уверен, что мой кузен де Невер получил послание Авроры?

— Письмо ему доставил наш немец.

— И Невер приедет?

— Сегодня вечером.

Сейчас они стояли у дверей покоя Гонзаго.

В замке Келюс под прямым углом сходились три коридора — главного корпуса и двух боковых крыльев.

Комната принца располагалась в западном крыле, из которого по лестнице можно было спуститься в ров. Из центральной галереи донесся шум. Это Марта вышла из покоев мадемуазель Келюс. Пероль и Гонзаго поспешно укрылись в комнате принца, но дверь оставили приоткрытой.

Марта торопливо шла по коридору. Было светло, но испанский обычай пересек Пиренеи, и уже наступил час сьесты. В замке Келюс все спали. Поэтому Марта имела все основания надеяться, что никакие нежелательные встречи ей не грозят.

Когда Марта проходила мимо комнаты принца, Пероль внезапно бросился на нее и, не дав закричать, зажал рот своим носовым платком. Затем схватил в охапку и втащил, полумертвую от страха, в комнату своего господина.

2. ПЛЮМАЖ И ГАЛУНЬЕ

Первый ехал верхом на старой рабочей кляче с длинной спутанной гривой и мосластыми мохнатыми ногами; второй — на осле, посадкой напоминая священника, путешествующего на своем длинноухом скакуне.

Первый держался гордо, невзирая на весьма жалкий вид своего россинанта, уныло склонившего голову чуть ли не до земли. Наряд его составляла кожаная куртка на шнуровке с нагрудником в форме сердца, сапоги с отворотами, однако своей воронкообразной формой они весьма смахивали на те, что были в моде при Людовике XIII. Кроме того, на голове у него красовалась фетровая шляпа, лихо сдвинутая на ухо, а на боку висела предлинная рапира. То был мэтр Плюмаж-младший, уроженец Тулузы, некогда учитель фехтования в Париже, ныне обосновавшийся в Тарбе, где он и влачил скудное существование.

Второй выглядел робким и скромным. По одежде он мог бы сойти за бедного писца: на нем был черный прямой, как подрясник, балахон, почти скрывающий тоже черные, но лоснящиеся от старости штаны. Голову его защищал шерстяной колпак, заботливо натянутый на уши, а обут он был, несмотря на изнурительную жару, в башмаки на меху.

В отличие от мэтра Плюмажа-младшего, обладателя богатейшей черной и курчавой, как у негра. шевелюры, к тому же в этот миг изрядно взлохмаченной, из-под колпака его спутника свисали лишь несколько неопределенно-белесого цвета прядей. Закрученные кверху усища учителя фехтования столь же отличались от десятка жалких волосков, торчащих под длинным носом его помощника.

Да, этот смирный странник был помощником мэтра Плюмажа, и мы удостоверяем, что при случае он весьма лихо действовал чудовищной шпагой, которая сейчас била по боку его осла. Звали его Амабль Галунье. Родиной его был Вильдье в Нижней Нормандии, городок, оспаривающий у знаменитого селения Конде-сюр-Нуаро славу поставщика наилучших бойцов. Друзья частенько называли его брат Галунье то ли по той причине, что выглядел он как церковный служка, то ли оттого, что прежде чем опоясаться шпагой, он был слугой у цирюльника и подручным в химической лаборатории. Все в нем было уродливо, кроме чувствительного блеска, вспыхивающего в крохотных синих глазках, помаргивавших всякий раз, когда тропинку пересекала красная бумазейная юбка. В отличие от него Плюмаж в любой стране мог сойти за красавчика.