Лекции по античной философии. Очерк современной европейской философии - Мамардашвили Мераб Константинович - Страница 50

Вся эта назывательная работа, которая на целые века вперед, на тысячелетия определила тот словарный запас, на котором мы говорим, часто не отдавая себе отчета в том, что многие из этих слов восходят к Аристотелю, условно может быть организована вокруг попытки Аристотеля (и здесь мы делаем дальнейший шаг по сравнению с тем, о чем говорили) описать нечто, что можно назвать сферой бытия, сферой не в смысле некоторого плоского пространства, в котором нечто происходит, а в буквальном смысле слова чем-то объемлющим, или объемным, где есть центр и периферия, где можно даже говорить о кривых линиях и так далее, чем-то не имеющим начала и конца, где мы проходим разные точки и потом оказываемся в той, в какой были. Это сфера бытия и мысли. Почему я это говорю? Дело в том, что Аристотель, очевидно, имел дело с особенностью или тайной бытия, которая затем осмысливается в теологических рассуждениях.

Развитые, сложные рассуждения на эту тему есть, начиная, по-моему, с неоплатоников, с Плотина: они выработали образ, который приложили к определению божества, — некоей таинственной силы или сущности, единой в мире и скрытой в нем, которая сама себя мыслит. Это, кстати, завершающий итог философии Аристотеля: в конце прошлой лекции я ввел понятие ума как начала науки, [ума,] который одновременно и есть предмет, то есть само бытие — ум, область неделимого, где нет заблуждения, а есть только мышление (или есть, или нет); там у Аристотеля появился такой образ: божеством называется нечто, что мыслит свою мысль, или — мышление мышления, мысль мысли[109]*. Это очень трудно ухватить, и я лишь коротко это помечу, чтобы ввести образ неоплатоников и потом рассуждать дальше.

Я добавлю одну ассоциацию, чтобы легче было разобраться. Позже, уже в Новое время, эта идея, которая выразилась через формулу Аристотеля «мысль мысли», выражалась через различение natura naturata (порожденная, или произведенная, природа) и natura naturans (порождающая природа). Что имелось в виду Аристотелем? Имелось в виду, что нечто, называемое мыслью мысли, есть указание на следующее: обычно мыслью мы называем мысль об определенных предметах, мысль всегда имеет некое содержание, она о чем-то, но есть еще мысль мысли не в том смысле, что вот есть мысль у меня, или в науке, или у вас, а есть еще в логике учение о мысли в науке, у меня, у вас, как бы изображение мысли, — нет, Аристотель явно говорит о чем-то другом, потому что он говорит: существо, вечно и бесконечно мыслящее мысль. Он имеет в виду явно нечто другое, не просто фотографию, или картинку, мысли, которую давало бы особое учение, называемое логикой, или теорией познания, или философией, или чем-то еще. И действительно, он имеет в виду то, что потом пытались выразить через различение производящей природы и произведенной природы, — мысль, производящую источник мыслей, мысль как источник возможных мыслей, то есть первичная мысль есть не мысль о некотором определенном содержании, а мысль, создающая источник других мыслей (как если бы не творить что-либо прямо, а творить творящее, или творить творцов).

Имейте в виду, что здесь глубокая вещь, — сотворенное само случится. Нельзя прямо мыслить, творить, можно лишь мыслить так, чтобы породилась возможность мысли — мысли, которая или есть, или нет. Мысль будет сама; она обладает признаком «есть», а не является предикатом. Ведь мышление — это предикативная деятельность, и оказывается, что условием предикативной деятельности (приписывания предметам каких-то признаков, что и есть мышление) является «есть» мысли, — если «нет», тогда ничего нет, [потому что] мы в области неделимого. И вот это «есть» мысли, которое невыводимо ни из какого содержания, а может лишь быть или не быть, и есть то, что Аристотель называет «нечто, мыслящее мысль», и называет это богом (возможны и другие названия, но их не так уж много, кстати, столь же выразительных).

В этой завершающей спекулятивной тезе Аристотеля мы видим ту простую и парадоксальную вещь, вокруг которой крутился почти все время мой рассказ об античной философии: знаменитый парадокс невозможности мышления. Мы не можем получать мысли, просто направив вперед нашу волю и сознание, не можем нашей волей и сознанием, направленными вперед в потоке времени, родить впереди новую мысль, не можем, потому что еще греки показывали — Зенон показывал, и Сократ думал об этом, но в других терминах, — что есть так называемая невытекаемость одного момента времени или содержания одного момента времени из содержания другого момента времени. Я говорил, что для этого прилива есть образ смерти, который есть символ, указующий нам, что наша мысль во времени и должна удерживаться во времени.

Как же мы приходим к новой мысли? Я могу сказать это на следующем языке. Мысль породится не моим отсюда направленным вперед взглядом (так же как нельзя взволноваться, желая взволноваться, нельзя любить желанием любить), философия фактически об этом и говорит, когда употребляет такие понятия, как «бытие», «есть», «мыслящая мысль». Имеется в виду, что мы можем лишь делать так, чтобы нечто само возникло: оно породит мысль, или оно полюбит, или оно взволнуется. И этот факт философия называет словом «есть». Есть — нечто, что не является предикатом, а является бытием. Мы видим, что Аристотель в этой формуле занимается по-прежнему той самой штукой, о которой я рассказывал в связи с Сократом, занимается тем, что я назвал парадоксом мышления, — это факт невозможности мышления, хотя мышление случается, новые мысли бывают, точно так же как мы можем устойчиво сосредотачиваться вокруг страсти, достоинства, чести, мы можем быть устойчиво привязанными, быть верными, но все эти состояния (верности, привязанности, сосредоточения) сами по себе никаким самодействующим механизмом природы не обеспечены, наоборот, как раз ходом времени они все исключены: ведь то, что я есть сейчас, не вытекает из того, что я был вчера, следовательно, и то, что будет завтра, не вытекает из того, что есть сейчас. А как же мне завтра подумать новую мысль, откуда, каким образом она случится? Какое же чудо в том, что я, начав думать сегодня, завтра завершаю думание, выныривая с решением задачи или с новой мыслью! Это чудо. И следующий момент этого чуда состоит в том, что мы не можем создавать прямо, мы можем лишь создавать условия создающего мысль, — это называется «мысль мысли».

И вот мы пришли к той самой сфере, [о которой я говорил в начале лекции]. Приведу неоплатоновскую формулу: Бог описывается как сфера, центр которой везде, а периферия нигде, — метафора, изобретенная очень давно. Если четко держать мысль, которая выражена через эту метафору, то метафору можно перевернуть и выразить ту же самую мысль, сказав, что это такая сфера, периферия которой везде, а центра нигде нет. Возьмем эту метафору и соединим ее с формулой Аристотеля о мыслящей себя мысли, или мысли мысли. (Так же как раньше в связи с Платоном я употреблял термины «порядок порядков», «закон законов». Естественно, что «закон законов» не может быть еще одним законом, это нечто другое; «порядок порядков» не может быть еще одним порядком среди порядков. В этом же смысле употребляется словосочетание «мысль мысли»: это мысль, которая сама не является одной из мыслей, это мысль мыслей, она как бы условие источника порождения мыслей, а источнику приписывается слово «есть» — он есть.)

Взяв метафору сферы и соединив ее с формулой Аристотеля, мы понимаем, что она хочет сказать, говоря, что центр везде: бытие всегда перемещается как бы по точкам. Допустим, что здесь есть бытие; чтобы там (завтра или в другом месте) было нечто, там должно быть бытие, должно быть «есть». Возьмем подсобную ассоциацию. Я говорил неоднократно, что человеческие вещи, или человеческие институции (то есть все те явления, которые специфически человеческие), отличаются тем свойством, что они сами по себе не существуют, они все время, непрерывно, заново рождаются. Вчерашняя добродетель не имеет значения, и завтра знать — тоже не имеет значения. Имеет значение hiс et nunc — здесь и теперь. Но ведь «здесь и теперь» каждый раз [должно возобновляться]. Представьте себе, что «здесь и теперь» — это центр. Если бы можно было что-то сделать раз и навсегда, то мы могли бы оставить позади себя центр и предмет, порожденный в центре этого непрерывно возрождающегося усилия (усилие поддержания предмета должно непрерывно возобновляться). Ну, допустим, что мы что-то смогли сделать раз и навсегда. Это и означало бы, выражаясь метафорически, что центр мы оставили там... и пошли. Но этого не может быть, потому что все должно с усилием заново возродиться, и то, что нам кажется пребыванием, есть видимость, а в действительности все время заново рождается. Я могу сказать и так: центр везде, и все, что вовлечено в него, — это периферия, то есть [центр] организует вокруг себя сферу, но мы нигде не можем обозначить ее периферию. Мы не можем делить, не можем обозначить периферию.