Самый жаркий день (СИ) - Березняк Андрей - Страница 5

– Добрая мысль, – согласился Гончаров. – Преклоняюсь перед Вашим опытом и заслугами.

Я кивнула и повернулась к Кочубею:

– Виктор Павлович, еще банки нужны. Не те, что сейчас у нас имеются, а частные. Ведь почему Англия так прет в развитии своем деловом – капитал обращается свободно. Человек отнесет деньги в банк, тот их предоставит в рост, с того и вкладчику хорошо, и заемщику.

– А если заемщик не отдаст? – усмехнулся министр.

– А в том запасный капитал у банка должен быть всегда, и чиновник, который за тем следит, чтобы в него не влезал никто.

На какое-то время стало тихо, народ стал обдумывать услышанное. И каждый из них понимал, что многих тяжестей мог избежать в жизни, если была бы возможность одолжиться под разумный процент. Но предложенное мной было слишком новаторским, что и заметил Кочубей:

– Такие вопросы надо не тут решать, а у Канкрина[13].

Что министр еще хотел сказать, так и осталось неизвестным, потому что к Виктору Павловичу подскочил второй секретарь и зашептал ему что-то на ухо. Потом оба покосились на меня.

– Александра Платоновна. Вас срочнейшим порядком просят во дворец. Нигде не задерживаться и ни с кем не говорить.

Мани превеликий, это еще что за дела?!

[1] Привилегия – в российском праве того времени так назывался патент. Манифест «О привилегиях на разные изобретения и открытия в ремёслах и художествах» был издан в 1812 году.

[2] Куубинское (Губинское) ханство – государство в южной части современной Дагестана и северной части Азербайджана, присоединенное к Российской империи в 1813 году. Столица – город Кубá, сегодняшнее название – Губа.

[3] В табеле гвардейские звания приравнивались к армейским на два чина выше. Поэтому нередки были случаи, когда гвардейский офицер ходатайствовал о переводи из гвардии в армию: мало того, что штабс-капитан становился майором, так и денег на построение мундира и прочие надобности тратилось меньше: гвардия – дело дорогое.

[4] Лабута – неуклюжий, бестолковый. Слово из говора крестьян севера и северо-запада России.

[5] Туманным Альбионом в России Англию стали называть после публикации в 1814 году стихотворения Константина Батюшкова «Тень друга», которое начиналось строками: «Я берег покидал туманный Альбиона: казалось, он в волнах свинцовых утопал».

[6] Послание Святейшего Синода к православным от 18 августа 1721 года.

[7] Абу Ханиф – исламский богослов и хасидовед, первый из имамов суннитских школ. Считается, что именно Абу Ханиф стал первым исламским богословом, оставившим письменное сочинение по догматике. Черкесы традиционно являются последователями ислама суннитского толка ханафитского мазхаба – религиозной и правовой доктрины, основанной Абу Ханифом.

[8] Василий Кочубей – прадед Виктора Кочубея, трижды доносил о планируемом предательстве гетмана Мазепы, но Петр I в неверии своем приказал пытать Кочубея и полковника Ивана Искру. Кочубей под пытками признался в оговоре и был казнен. После действительного предательства Мазепы Петр публично назвал Кочубея «мужем честным, славныя памяти», его семья была полностью восстановлена в правах.

[9] Позднее на месте барочного дворца графа Черышева (арх. Валлен-Деламот) был сооружен Мариинский дворец.

[10] Горло – пролив между Белым и Баренцевым морями.

[11] Павел Петрович Аносов – русский горный инженер и ученый, считается одним из родоначальников металлургии как полноценной науки.

[12] Купцы из староверов в самом деле считались более верными данному слову. Их обещание, конечно, не являлось гарантией, но было крепким – факт.

[13] Канкрин Егор Францевич – министр финансов. В реальной истории стал таковым только в 1823 году.

Глава 2

У выхода мой экипаж оказался окружен десятком кирасиров. Белые мундиры с желтым приборным цветом воротников, шлемы с высоким шишаком – глаз радуется, вот только лица всадников серьезны, они то и дело нервно оглядываются.

– Кошкуль Петр Иванович, полковник Кирасирского Его Величества лейб-гвардии полка, – козырнул мне немолодой уже полковник, чьи усы плавно переходили в бакенбарды. – Приказано незамедлительно доставить Вас во дворец.

Ого, сам командир одного из самых известных и желанных для службы полков за мной пожаловал!

– С чем связана такая срочность?

– Не велено оглашать, Александра Платоновна, приказ – нигде не задерживаться.

Аслан открыл дверцу и помог забраться в карету, Андрей уже устроился на козлах и смотрел на кавалеристов с определенной ленцой, в которой я по опыту своему узнавала готовность к немедленным действиям.

Вот интересно: а если от самого Императора придет приказ арестовать меня, отойдут мои охранники в сторону?

Почему-то мне кажется, что нет. Привыкли мы друг к другу, как семья уже. Словно четыре братца появились из ниоткуда.

Послышалась команда, и наша кавалькада тронулась в сторону Дворцовой площади, первый кирасир оглушительным свистом разгонял другие экипажи и неосторожных прохожих. Ехать тут совсем ничего, и уже через несколько минут я выпрыгивала у самого входа во дворец. Аслана попытались остановить у дверей, но он так зыркнул, что гвардеец на посту не рискнул настаивать, а начальства рядом не оказалось. Зато появился Ростопчин, какой-то серый и заходящийся в астматическом кашле через каждые пару десятков шагов. Мне он ничего не сказал, просто взял за руку и потащил к императорским покоям.

– Да что случилось-то?

– Государь при смерти, – просипел Федор Васильевич и вновь со свистом закашлялся.

Я сбилась с шага, пораженная этой новостью. Павел Петрович всегда казался каким-то вечным, незыблемым, словно был всегда и будет вечно. И тогда ноги мои сами понеслись знакомым маршрутом.

Дверь в опочивальню была распахнута, у кровати Императора суетились сразу несколько человек, среди которых я выхватила глазами графа Разумовского. Лев Кириллович как раз озарял Государя и морщился, оценивая результат. Чуть в сторонке расположился Виллие, он заметил меня и тихонько махнул рукой, подзывая к себе.

– Барон[1], – шепнула я приветствие.

– Графиня, – также ответил шотландец. – Сегодня Павлу Петровичу вдруг стало плохо, он сомлел и с тех пор в ясность ума не приходил. Все врачи только руками разводят, говорят, что не берег себя Его Величество.

В самом деле, Император в последние месяцы был необычно деятелен, порой казалось, что он возвратился во времена своей молодости. И это отнюдь не комплимент: придворные шептались, что вернулся прежний самодур, который только подобрал корону за своей матерью и был полон надежд перекроить Россию по своему разумению. Решения Государя стали странными, будто принимались в какой-то истерике, плохо согласовывались друг с другом, а многие указы остались без исполнения, потому что чиновники не понимали, чего от них хотят, но просить объяснений опасались.

В будуар ворвался Нестор Иванович Павлов – совсем недавно еще беглый крепостной. Император лично произвел наречение новой фамилией нового дворянина: ему показалось забавным упомянуть свое имя в ней. Лекарь кратко кивнул мне и своему начальнику, перебросился парой слов с Разумовским и едва не коснулся носом лежащего без чувств Государя. Как и всем освещенным, наделенным талантами видеть,Нестору не требовалось ничего более своих глаз и чувства Света, но он в самом деле при обследовании принюхивался, говоря, что так ему легче. Сейчас же Павлов лишь помотал отрицательно головой в ответ на немой вопрос Льва Кирилловича и подошел к нам.

– Ничего необычного для такой истории. Вижу буйный рост малых организмов, что вызывает воспаление в легких и трахее. Какого-то лечения тут не подберешь. Боюсь, что сделать ничего нельзя, скоро Государь дышать не сможет, а температура его организма превзойдет допустимую. Уже сейчас горячий он невместно.

Нестор стремительно учится говорить как аристократ, искореняя крестьянские прихваты, получается обычно забавно, только сейчас не до смеха.