Самый жаркий день (СИ) - Березняк Андрей - Страница 35

И последним… компаньоном являлся…

Нет, тут так просто не отделаешься!

Последняя персона, часто посещающая генеральский дом, была когда-то скандальной знаменитостью, но, как это водится, светом быстро забытая. И появление в Оренбурге Александра Андреевича Павлова вызвало поначалу бурю и даже попытку предания «сей девицы» анафеме от местной поповской братии.

– Надежда Андреевна, еще шампанского? – мило поинтересовался старый генерал.

– Ваше Сиятельство, Александр Андреевич!

Князь захихикал, но бокал наполнил и подал в дрогнувшую от гнева руку.

На самом деле Александр Андреевич Павлов[2] являл собой Надежду Андреевну Дурову, о чье судьбе стоило бы написать приключенческую пьесу. Дочь отставного гусарского ротмистра и выданной против ее воли за него мелкой полтавской помещицы, оказалась из тех дам, которых навязанная строгим главой семейства судьба не устраивала никак. В восемнадцать ей пришлось выйти замуж, она даже успела родить сына, пока не бросила семью, наплевав на осуждение и дурную молву. А после влюбилась в казачьего есаула и сбежала с ним.

И все это было бы скандальным, но не уникальным поступком, если бы не дальнейшие события. Оставив и казака, юная Надежда явилась в Коннопольский гусарский полк, назвавшись дворянином Александром Соколовым, и была принята туда товарищем[3]! Более того, поучаствовала в некоторых сражениях против французов, когда хитрый Марат решил потрогать за мягкое пузо старушку Европу, но обломал зубы о совместную мощь русской и австрийской армий. Каким-то образом тайна юного товарища открылась, шум поднялся страшный, и Дурову отправили в Петербург для разбирательства. К удивлению многих, Императора вся эта история не только развеселила, но и тронула, так и появился Александр Андреевич Павлов. Указом Государя Дуровой было дано удивительное право называться мужчиной с сохранением офицерского звания!

Теперь в зале оказались сразу два Павлова, нареченных так покойным Императором.

Женщина Дурова была весьма сомнительна на красоту, ее лицо казалось даже лошадиным, а вот мужчина Павлов вышел привлекательным эдакой странной, загадочной милотой. Не портили ее ни вытянутые вниз скулы, ни маленькие глаза. Несмотря на то, что не признать в штабс-ротмистре девушку было бы невозможно, в Мариупольском гусарскому, куда она была определена милостью Государя, случилась пикантная история. Дочь командира полка Клебека до одури влюбилась в странного корнета, который категорически отказался жениться на ней. Что взбрело в голову полковнику, неизвестно, но на Павлова-Дурову он обозлился без меры, хотя о природной натуре предмета обожания своего ребенка не знать не мог. Как он себе представлял свадьбу двух женщин, одному Господу известно, такой марьяж не мог быть позволен никому, будь даже обе дамы манихейками – закон и государственный, и божеский тут един. Поэтому Павлов перевелся в уланы, вздохнув с облегчением, так как помимо козней начальства даже на построение доброго гусарского мундира с положенным золотым шитьем у корнета денег не хватало, не говоря уже о поддержании образа лихого рубаки-мота.

Теперь же Александр Андреевич числился в отставке, но в тихом Сарапуле вот не усидел и явился в Оренбург с целью вновь послужить Отечеству. Поучаствовав в шведской войне, выслужив хороший чин, успокоения в душе он не нашел.

Я постоянно сбивалась в своих мыслях, называя сию персону то «он», то «она», хотя сам штабс-капитан требовал относиться к себе исключительно как к мужчине, одевался соответствующе и даже отказал собственному сыну в благословении на женитьбу, потому как тот посмел обратиться в своем письме к родителю как к «матушке». Послание полетело в огонь, а отпрыску пришлось отправлять новое, а потом объясняться со священником, показывая ответ с согласием, который плевался на сатанинское помутнение рассудка рабы Божей Надежды. Но вроде как сына этой грешницы все же оженил.

– Я – человек старый, новым веяниям не подверженный, – весело заявил Волконский. – Вижу перед собой даму, пусть и героическую. Амазонку! Чем Вам так не угодило Ваше естество? Бог дал нам разделение на мужчин и женщин, так не нам с Ним спорить.

– От женской доли мне только беды были, – буркнул Павлов. – Что может женщина в наше время? Ничего! Поэтому открыл Господь мне то, что я теперь не Ева, но Адам!

– Позвольте, – возразил полковник Петров, к Павлову интерес проявлявший именно как к даме, но больше из интереса со скуки. Будто решил попробовать взять эту странную крепость. – Вот Александра Платоновна – женщина, юная и красивая, но смотрите, сколь многого добилась уже. И заводом управляет, и наше дело возглавила государевым приказом. Но в мужское не одевается, от женского естества не отказывается.

Павлов посмотрел на меня взглядом побитой собаки. Мне стало неуютно, но тут только моя вина. Как и у Кульмина, эта особа возбудила во мне нездоровое влечение, и как-то очень быстро я затащила Александра Андреевича в постель. Никаких тайн под одеждой не оказалось, уда не обнаружилось, лишь обильно заросшее кучерявыми волосами лоно. Одного опыта для меня оказалось достаточно, ведь мои ласки были приняты с благосклонностью, но ответных получить не удалось – грешно! А теперь штабс-капитан намекал на повторение страсти, однако я столь же быстро остыла.

– Александра Платоновна молится своему Мани, потому и позволено ей большее, – сказал Павлов.

– Дело не в этом, Александр Андреевич, – мягко ответила я. – Сейчас времена такие, что женщина может добраться до любых высот, хоть и сопряжено это с большими трудностями, чем для мужчины. Но в Империи даже закон на ее стороне часто, ей не запрещено ни владеть, ни заниматься практически любым делом.

– Не всяким, – встрял в разговор Нестор. – Врачом вот никак. Не вспоминайте про Маргариту Аммосову, она манихейка с особым талантом, но существует негласный запрет на врачебную профессию для дам, мне ли не знать.

– В военном деле я была исключением тоже, – кивнул Павлов. – Не принято – и все тут. Поэтому Надежда Дурова умерла, а родился Александр Павлов. Поэтому, – он поклонился генералу, – прошу называть меня исключительно так.

– Господа! – звонкий голос Сашеньки привлек всеобщее внимание. – Если Александру Андреевичу угодно представляться именно так, то и не будем перечить в такой день. Давайте праздновать! Жаль, бабушка не смогла приехать, тогда наше общество было бы особенно блестящим. Но и без ее присутствия замечу, что собрались здесь исключительно достойные люди, поэтому предлагаю поднять бокалы за здоровье Государя нашего Николая Павловича, да пролит Мани его годы!

Все дружно отсалютовали игристым далекому Императору, но я краем глаза заметила, как дрогнула рука полковника Муравьева. Жизненный опыт научил обращать внимание на такие детали, и этот момент отложился в памяти. Но все потом, сейчас и впрямь стоит отдаться приятному отдыху.

Тем более что Глаша с еще одной девкой уже убирала изрядно подъеденного порося, а значит, пришло время десерта, про который князь намекал, что будет нечто особенное.

После Рождества полковник Некрасов не стал затягивать наш разговор и пригласил прогуляться вдоль берега Урала уже через два дня. Мороз к тому времени отступил, небо затянуло низкими тучами, природа же решила навести побольше красоты и порадовала приятным глазу снегопадом, когда снежинки не гонимы ветром и зло клюют глаза и щеки, а медленно парят в воздухе, плавно опускаясь на землю. Солдатами были расчищены дорожки, по которым чинно прогуливались оренбуржцы, среди которых нашлось место и нам.

– Почему не в тепле, Николай Алексеевич?

Полковник обрядился в потертую шубу, а ноги обул в новые валенки фабричной выделки. Я же подсмотрела у местных кайсаков их одежку – теплые войлочные байпаки, как чулки надеваемые под сапоги, так что и сама не мерзла.

– Разговор у нас не то, чтобы тайный, но и слушать его раньше времени посторонним не стоит, – ответил Некрасов. – Так что прогуляемся, а я еще и удовольствие получу от сопровождения столь милой барышни. Не замерзнете ведь?