Самый жаркий день (СИ) - Березняк Андрей - Страница 11

Вот это было и странно, и нелепо. Если умозаключения Гриши верны, то дело раскрыто уже сейчас. Впрочем, если подумать, то ничего удивительного в его сообразительности нет: что он приставлен охранять меня, не означает глупости, ведь все мои, как говорит Аслан, нукеры – сотрудники не просто Тайной канцелярии, но и Особого при ней отдела, а туда за грубую только силу не приглашают, надо и головой работать уметь.

Лунин… эта фамилия мне ни о чем не говорила, вот только есть чувство, что как-то этот Михаил может быть связан с давешними покушениями.

– Пошлю за подмогой, и будем ломать двери, – решил пристав, услышав о лжи лунинского слуги. – Не будет в чистом деле кто-то врать так нелепо. Будете ждать?

Конечно, будем. Свершившаяся месть насытит лучше любого обеда, так что терпим.

[1] Новый канал – ныне Обводный.

[2] Черная речка – сейчас Екатерингофка.

[3] Секретная, она же Калинкинская больница. Изначально – первая в России венерологическая клиника, позже была присоединена к Военно-медицинской академии.

[4] Екатерингофский проспект – ныне ул. Степана Разина.

[5] Каплюжный – сотрудник полиции.

[6] Влопаться – попасться на воровстве, но при этом успеть сбросить «клей». Облопаться – попасться с поличным. Сгореть – не просто попасться, но и получить приговор.

[7] Мазурик – принадлежащий к воровскому сословию.

[8] Потеть – сидеть в полицейской части, в тюрьме.

[9] Дать сламу – дать взятку за освобождение преступника. Дать сламу на клюя – взятка непосредственно приставу.

[10] Кукуев остров – одно из названий Гутуевского острова, получившего свое имя по владельцу – купцу Конону Гуттуеву (Хуттонену), купившему его в 1800 году под строительство пивоваренного завода.

[11] Болотная ул. – ныне Курляндская.

[12] Пещаная улица – Рижский проспект.

Глава 4

Подкрепление прибыло уже через час, причем во главе с самим обер-полицмейстером Петербурга Горголи. Отношения с Иваном Саввичем в эту пору у меня складывались по-разному: как начальник столичных полицейских он привечал графиню Болкошину за былые заслуги, а как генерал-майор Корпуса инженеров путей сообщения выедал душу до последней крошки при обсуждении вопросов строительства паровозов и колесопроводов. Спорили мы с ним нещадно, но каждый раз все заканчивалось одинаково: чиновник хлопал ладонью по столу и объявлял о принятом решении. Мне оставалось только подчиниться, подложив на подпись в отместку очередную смету. Горголи кривился, но брал перо и ставил свой росчерк.

Сейчас этот статный генерал, поправляющий ежесекундно бьющийся на ветру седой чуб, поприветствовал меня вежливым поклоном. В подробности дела его успели ввести по дороге, и отнесся Иван Саввич к нему со всей ответственностью и спешкой.

– Ломайте! – грозно крикнул он, и четыре дюжих молодца с добытым где-то бревном высадили дверь в особняк со стороны под бельведером[1].

Дальнейшее напоминало какой-то бестолковый штурм, от вида которого морщились и мои охранники, и сам генерал, так что ему пришлось извиняться за это ужасное зрелище: мол, сотрудники мои – не гренадеры, а конторские хари. Но и так вышло дельно, потому что всех присутствующих в доме оказался давешний слуга, а больше никого и не было. Мужичка, назвавшегося Харитоном, посадили в гостиной, где он и принялся браниться, пока не увидел Горголи в мундире и при орденах. Понял, что время возмущаться безвозвратно прошло.

Если управские и справлялись плохо с взятием плохо укрепленных особняков, то в деле обыска равных им еще поискать надо. Впрочем, знаю я одного умельца, который и тут их за пояс заткнет, но от предложения такой помощи воздержалась. Это Николай Порфирьевич мог общаться с мазуриками, а вот генерал от полиции только за мысль о таком содействии на дуэль вызовет моментально. Как бы то ни было, но неожиданные находки стали появляться быстро, все складывалось на большой обеденный стол, и с каждой новой бумагой или вещью лунинский слуга начинал нервничать все сильнее. Я испросила разрешения и начала знакомиться с тем, что приносили приставы и их помощники.

Большинство документов какого-либо света на вчерашнее убийство не проливали, но вот эти листы в красивой папочке – манифест о государственном устройстве России…

В воздухе очевидно запахло серой и Пестелем.

– Скажи-ка, голубчик, – обратилась я к слуге Лунина. – А хозяин твой ни в каких союзах не состоял? Политические разговоры не вел?

Харитон насупился, хотел отмолчаться, но в планы Горголи доброе обращение с задержанным не входило. Он схватил несчастного за ус и заорал страшным голосом:

– На каторге сгною! Туда на культях дойдешь – лично прослежу, чтобы даже онучей тебе зимой не выдавали! Отвечай, бунтарская харя!

И мужичок сдался сразу. Запел он соловушкой, рассказывая о постоянных сборищах прямо в этом доме, в которых офицеры рассуждали о лучшем обустройстве России, в котором не найдется места ни императорам, ни царям, ни генералам, ни губернаторам. За бокалом игристого господа сокрушались о неудавшемся покушении на Павла Петровича, а вчера размышляли, как можно было бы не допустить до трона его среднего сынка. Я предположила было, что опять речь пойдет о Константине в качестве императора, но Харитон произнес слово, от которого у меня с некоторых пор начинают ныть зубы – «республика».

Семена, брошенные Павлом Пестелем, чтоб его душа сгорела во Мраке, затоптать до конца не удалось, ростки его заразы пробиваются и по сей день. Опять борцы за народное счастье готовятся полить свой праведный путь невинной кровью.

– Ваше Благородие! – обратился один из приставов к Горголи. – Смотрите!

Он держал в руках приметную для всех коллег Спиридонова трость – покрытую черным лаком с серебряным набалдашником. Николай Порфирьевич после выправления дворянства обзавелся этим бесполезным для его крепкого еще здоровья предметом исключительно солидности ради, что вызывало смешки у сослуживцев и по-доброму завистливые шутки.

Теперь сомнений в виновности хозяина дома не оставалось. Можно было до этого сомневаться, но такая улика прямо указывала на то, что Спиридонов был здесь, а потом его убили.

– А вот теперь, голубчик, твоя судьба зависит от твоего языка, – хищно произнес Горголи. – Ты не просто дворянина зарезал, а моего сотрудника, который призван Государем держать закон! Ты на меня руку поднял, поганец ты подлый!

– Ваше Благородие! Не губите! Не виноват я! Барина дело это! Все расскажу!

Я к панике, охватившей Харитона, не имела никакого отношения, Иван Саввич обошелся своим авторитетом. Вид он принял грозный – истинный боевой генерал, хотя как раз именно военного опыта у него было не много. Я знала, что Императора Павла обер-полицмейстер не любил, и антипатия эта была взаимной[2], но за Горголи часто просил Аракчеев, и Государь смирялся. Тем более что служба по его ведомствам была построена грамотно, столичный люд седого градоначальника с уважением опасался. В покушении 1801 года он был неким образом замешан, но получил прощение за то, что, во-первых, смог отговориться полученным приказом и неведением, во-вторых, поручено ему было арестовать графа Кутайсова. Последний же не предал, а поступил хуже – струсил, за что был отставлен от двора на веки вечные. Иван Саввич тогда с задачей справился, и предстал перед Императором растерянный плац-майор в качестве конвоира вместе со своим высокородным пленником. Буря государева гнева прошлась по графу, а Горголи сумел не просто выкрутиться, но даже заслужить незаслуженную вроде бы благодарность.

Николай Порфирьевич объявился в доме Лунина вчера около пяти вечера. К тому времени собравшиеся «общественники» каким-то образом уже прознали про кончину Павла I и теперь бурно обсуждали, что в эту скорбную пору можно сделать для счастья народа и судьбы России. Визит пристава застал всех врасплох, сам Спиридонов по словам слуги тоже оказался не готов к тому, что в зале оказались сразу семь человек, ведь пришел он именно к отставному ротмистру. Увидев собрание, пристав хотел ретироваться, но был схвачен под локти, и ему устроили форменный допрос! На Харитона никто внимания не обратил, и дальнейшему он был свидетелем: Лунин и князь Илья Долгоруков стали обвинять Николая Порфирьевича в слежке за благородными людьми, а он их – в предательстве в пользу англичан.